Трое против дебрей, стр. 50

Так погиб Волк. Он был убийцей всю свою жизнь и погиб смертью убийцы. В верхушках деревьев уныло рыдал ветер, и молодой месяц сардонически смотрел вниз и молчал, хотя он многое видел.

Глава XXII

В моем желудке покоилась половина жареной кряквы, а поверх нее — четверть голубичного пирога. Старина-солнце готовилось отойти ко сну, а старуха-луна, толстая, как осенняя репа, соби ралась занять свое место над вершинами деревьев в совершенно иной части света. Это был мой самый любимый час суток. Стая шумливых чернетей переругивалась в зарослях рогоза, а напро тив меня в пруду по брюхо в воде стояла олениха с олененком, утоляя вечернюю жажду.

Бобры вышли на очередную вечернюю вахту для осмотра плотины. Я подумал: «Нынче в этой колонии, вероятно, дюжина бобров, никак не меньше».

Закончился еще один день работы, и приятно было созна вать, что тобой что-то сделано. Будь то мера дров, напиленных, наколотых и уложенных к зиме, или старая протока, расположенная на противоположном конце озера Мелдрам, где поселилась теперь пара выдр. Совершенно очевидно, что, когда озеро снова замерзнет, выдры будут навещать эту протоку, а большинство жителей леса умеют прорубить во льду отверстие, ведущее к подводному входу в жилище выдры, воткнуть пару кольев в дно и поставить ловушку. Хорошая шкурка выдры стоила двадцать пять долларов.

Или, может быть, это было удовлетворение от того, что ты поймал полдюжины виргинских филинов; численность филинов тоже надо было регулировать: они охотились на ондатр. А может быть, это было сознание того, что удалось, наконец, свести сче ты со старым койотом, который в свое время погубил много бобров, но теперь уже не сможет этого делать. Это были мелочи, но тем не менее это все-таки были дела. Все они в конечном итоге составляли нечто большее, а человек живет ради того, чтобы что-либо сделать, завершить.

Вечерние сумерки. Половина населения тайги уже готова отойти ко сну, а другая половина готовится встать на вахту. Тайга никогда не спит. Она трудится день и ночь напролет, она никогда не бывает абсолютно спокойна.

В этот вечер бобрята рано вышли на прогулку. Обычно мать не дает им покидать дом, пока совсем не стемнеет и зоркие глаза хищников уже не смогут увидеть их, но сегодня они убежали из хатки через несколько минут после захода солнца и вереницей поплыли к большому камню.

Может быть, им казалось, что они обманули мать и сумели убежать из дома незаметно. Если так, то они обманывали толь ко себя. Мать начеку. Она лежит неподвижно в центре пруда и очень хорошо знает, где ее малыши. Старую мать-бобриху невозможно обмануть, когда она следит за малышами.

В сентябре будет пять лет, с тех пор как бобры поселились на ирригационной плотине и ручье Мелдрам. Может быть, эта старая бобриха одна из двух первых пар, но я этого не могу доказать. Некоторые охотники говорят, что бобриха может про жить двадцать лет и больше, если она не попадет в капкан или в зубы к хищнику, хотя, каким образом они это установили, я толком не знаю. Наши первые две пары бобров поселились в водах Мелдрам-Крика в 1941 году. Но только через девять лет мы поставили первый капкан и поймали первого бобра. К тому времени не только ручей, но и многие отдаленные озера были набиты бобрами до отказа. Бобры вернулись и в другие ручьи и озера за мили от наших охотничьих владений. Так же как и от камня, упавшего в воду, все шире разбегаются волны, так и бобры к 1950 году расселились по большей части Чилкотина.

На камне едва хватает места для одного бобренка, и каждый из них думает, что это место принадлежит ему. Им по десять недель, а весят они в три раза больше ондатры. Когда они шлепают хвостами по воде, можно поклясться, что это всего лишь форель, выскочившая за мухой. Они научились этому мастерству, наблюдая и слушая, как старшие бобры бьют хвостом по воде, и они запомнят это на всю жизнь.

Вот один из них сидит на камне и с полминуты удерживает позиции против остальных трех бобрят, подкрадывающихся, чтобы совместными усилиями спихнуть его вниз головой в воду. Однако эти малыши неплохо умеют играть в войну. Пока двое нападают спереди, третий подкрадывается сзади, потихоньку взбирается на камень и одним резким рывком сбрасывает кре пыша в воду.

Все это напоминает мне игру, в которую я играл мальчиш кой много лет назад в Англии, когда все мои знания о канадской тайге исчерпывались тем, что я прочел у Джеймса Оливера Кервуда или Фенимора Купера. Для мальчика девяти-десяти лет воображение намного реальнее жизни. Поле зреющей пшеницы — это бесконечный таинственный лес, ручеек — могучая река, через которую надо как-то переправиться. А если надолго закрыть глаза и покрепче зажмуриться, эти маленькие кучки земли перестают быть кротовыми выбросами — это хатки бобров, выступающие из озера, затерянного в горах.

Кто-нибудь из мальчишек лез на каменную стену, которая в его воображении превращалась в крепостной вал, и бежал по верху стены, показывая нос своим товарищам, пытавшимся поймать его и столкнуть на землю. Дети людей и дети бобров одинаково дают волю воображению.

За пять лет тайга вокруг нашего дома изменилась. Измени лась и часть холма, спускающаяся к воде, от того места, где я сижу. Пять лет назад на этом склоне росли такие густые и высокие тополя, что в полдень за ними не было видно солнца, во всяком случае когда деревья были покрыты листьями. Это были в основном высокие деревья диаметром около десяти дюй мов у комля.

Земля, на которой они росли, не родила ничего, кроме кис лой, несъедобной лесной травы. Жадные тополя выпивали все соки и влагу из земли, не оставляя ничего для другой растительности, если бы она вздумала там появиться. Даже на самой богатой земле нельзя вырастить съедобное растение, если на нее не попадает ни один луч солнца в период, когда молодая поросль идет в рост. Для того чтобы земля могла давать хороший урожай, нужны и солнце, и ветер, и дождь, и глубокий зимний снег.

Теперь на расстоянии тридцати ярдов от берега не было ни одного взрослого тополя. Бобры скосили их, как косилка — поле пшеницы. Вначале нам это казалось бессмысленным, так как деревья в большинстве оставались лежать сваленными в ку чу, их кора и ветки были почти нетронуты. Нам казалось, что бобры срезали эти деревья зря.

Но за пять лет мы поняли, в чем дело. Это не было напрас ным переводом леса. Это было частью грандиозного плана. Теперь, когда тополя были свалены, солнце могло хорошо прогреть землю и сделать ее сладкой. Сочные стебли чины потянулись вверх там, где прежде росла только лесная трава. Выросли кусты ежевики, и их ягодами приходили лакомиться медведи и воротничковые рябчики. Олени покидали бор, чтобы отведать цветущей вики, а когда созревали плоды, из воды выхо дили канадские казарки и утки полакомиться налитыми стручками.

Пока там росли тополя и выпивали из земли все соки, ничто не могло расти. Но вот бобры свалили деревья, и, так как земля была плодородной, вскоре на ней появились с полдюжины видов нежных лиственных кустарников, хотя прежде там росли толь ко тополя.

Теперь эти кустарники были уже по плечо верховой лоша ди — великолепный зимний корм для лосей, спускавшихся с гор. Летом в их листве размножались и кормились насекомые, которыми в свою очередь кормилось множество птенцов синей птицы и другой пернатой молоди.

Так, благодаря деятельности одного вида диких животных — бобров — обеспечивались условия и питание множества других видов животных. Вероятно, до рождения Колумба бассейны рек Североамериканского континента были чрезвычайно богаты дичью и примыкающие к ним земли нужно было непрерывно об рабатывать, чтобы обеспечить всех достаточным количеством пищи. И возможно, природа поручила обработку земли бобрам. Построенные ими плотины удерживали и сохраняли воду на ты сячах крупных и мелких рек, орошая окрестные земли и сохраняя их влажными и прохладными даже в самые жаркие летние дни. Ничто из того, что могло способствовать благосостоянию жизни в лесу и в воде, не пропадало зря. Ни одна частица плодородного верхнего слоя земли не уносилась в океан, а отлагалась на дне озера или ручья, удобряя земли, на которых росли водяные растения, служившие пищей рыбе и водяной дичи. Ни одно лиственное дерево у берегов воды не имело права протягивать свои ветви так высоко, чтобы олени, живущие под ними, не могли дотянуться до них. Вся влага, которую можно было сберечь плотинами, сохранялась, ибо за дождливыми годами следовали засушливые, и в благоприятные годы нужно было накопить достаточно воды, чтобы ее хватило на голодные годы. Бассейны рек и леса всегда могли прокормить обитавших в них животных, и они никогда не знали таких бед, как эрозия почвы или высохшие зловонные русла ручьев. И вот на эту благодатную землю вступил человек.