Агасфер, стр. 12
Институт научного атеизма
Берлин, ГДР.
Глава седьмая
из которой явствует: если человек тверд в истинном вероучении и чурается ереси, он способен верно рассуждать даже о таких материях, в коих ничего не смыслит.
Обложившись толстенными фолиантами, Эйцен сидел за столом и тяжко вздыхал, ибо в глазах у него темнело, а премудрости отцов церкви и других ученых авторитетов роились в его голове, подобно комарам на болоте — много их, да ни единого не поймаешь.
Университетские доктора и профессора оказались столь милостивы, что ввиду близкой кончины его отца согласились экзаменовать Эйцена досрочно и вне очереди, следовательно, придется показать свое умение отличать истинное вероучение от ересей, внушаемых сатаной, и находить правильный ответ, вспоминать, когда надо, из богословских книг единственно верное слово, ибо все остальное от лукавого и ведет прямиком к ереси. Ах, сокрушался Эйцен, следовало бы мне проявлять побольше усердия, повнимательнее слушать ученых мужей на их диспутациях, но нет же, он чаще думал о Маргрит, нежели о consubstantiatio и transsubstantiatio да слишком легко поддавался на уговоры своего приятеля Лейхтентрагера выпить еще бокал вина или еще кружку пива, вместо того чтобы усвоить тонкое различие, проводимое святым Афанасием между Отцом, Сыном и Святым Духом, согласно которому один из них содеян, не сотворен и не рожден, другой не содеян, не сотворен, но рожден, а третий не содеян, не сотворен, не рожден, но исходит; вот только кто из них каков и почему?
Вздохнув в очередной раз от беспокойства и угрызений совести, он вдруг увидел, как свеча замигала, и едва почувствовал, что в комнате еще кто-то есть, как из тени тут же выступил его приятель.
«Все это тебе не поможет, — сказал Лейхтентрагер. — Что толку в ночном сидении и зубрежке? Ведь когда тебя станут спрашивать, то тут уж как повезет: либо ты знаешь ответ, либо нет, а лучше всего — болтать, что в голову взбредет, ибо вся ваша теология — это словоблудие, какая-нибудь цитата всегда найдется и выручит».
Эйцен с удовольствием прогнал бы приятеля, но тогда некому будет даже пожаловаться. «В голове у меня будто тысячи червяков копошатся, — вздохнул он. — Видно, черт подменил мне мозги».
«У черта есть дела поважнее, — сказал Лейхтентрагер. — Ладно, я тебе помогу».
«Ну да, поможешь, — проворчал Эйцен, — как тогда с Маргрит, которая с жидом убежала».
«Ты сам отказался от моих услуг, — возразил Лейхтентрагер, — иначе бы все обернулось по-другому, впрочем, и жид-то весьма силен».
«Хотел бы я знать, как ты мне поможешь, когда я предстану перед доктором Мартинусом и магистром Меланхтоном».
«А я и сам там буду», — сказал Лейхтентрагер.
«Вот утешил, И отвечать станешь вместо меня?»
«Я буду с тобой, — сказал Лейхтентрагер, — а отвечать будешь ты».
«Может, ты и умеешь гадать на картах, которые недаром зовут чертовым требником, — проговорил Эйцен, — но где тебе разобраться в богословских премудростях, если даже я в них ничего не смыслю и желал бы сейчас вознестись на небо в огненной колеснице, как пророк Илия, лишь бы не тащиться завтра в университет».
«Я знаю, о чем тебя будут спрашивать», — сказал Лейхтентрагер.
«Ну да? — усомнился Эйцен, — Вопросы держат в строгой тайне, иначе каждый захочет сдавать экзамен, а докторов станет дюжина на грош».
«Тем не менее, я знаю и готов с тобой поспорить, — проговорил Лейхтентрагер. — Если сказанное мною не подтвердится и завтра спросят тебя что-нибудь другое, тогда я на целый год стану твоим слугой я ты получишь от меня все, что ни пожелаешь».
«Даже Маргрит?»
«Даже Маргрит».
Что, если предсказание Ганса исполнится или окажется, что Лютер или Меланхтон где-то проболтались, а приятель их подслушал, не без опаски подумал Эйцен и спросил: «Чем заплачу я, если проиграю?»
«Ничем, — ответил Лейхтентрагер, — все, что мне от тебя нужно, я и так получу».
Эйцену было весьма неприятно чувствовать себя чем-то вроде глины в чужих руках и знать, что Лейхтентрагеру это хорошо известно, но сейчас ему не терпелось узнать, о чем же его завтра будут спрашивать, на экзамене, чтобы получше подготовиться.
«Тебя будут спрашивать об ангелах, — сказал Лейхтентрагер, — а уж о сем предмете мне ведомо гораздо больше, чем твоему доктору Лютеру или твоему магистру Меланхтону и веем, университетским профессорам, вместе взятым».
«Но только не мне», — застонал Эйцен; он кинулся перебирать книги на столе схватил: святого Августина в надежде найти там что-нибудь подходящее.
Однако его приятель, положив ему руку на плечо, остановил поиски: «Ну, выучишь ты за ночь всего Августина, вызубришь все девятьсот девяносто девять тысяч ангельских имен, только ведь это тебе не поможет, если завтра утром нужный ответ не придет тебе на ум. Давай лучше выпьем».
Тут Эйценом овладели сильные сомнения, и он подумал: пропаду я так и так, но если подтвердится, что доктор Мартинус и магистр Меланхтон захотят спросить меня про ангелов, то, значит, придет мне и помощь, будь то от Господа в небесах или от дьявола в преисподней. Не противясь больше, он последовал за приятелем по лестнице вниз, где в горнице их уже поджидали бутылки с красным искристым вином, отчего Эйцену сразу же померещилась Маргрит на коленях у жида и стало так горько, что он подумал — лучше бы она умерла, чем миловаться с жидом; но тут же он сам испугался своей греховной мысли.
«Выпей! — сказал Лейхтентрагер, — Выпей за всех ангелов разом».
Эйцен осушил бокал. На сердце стало легко, а дальше он уж и не замечал, как одна за другой откупоривались бутылки, пока не поник головой в забытьи на груди Лейхтентрагера.
На следующее утро с тяжелой от похмелья головою он поплелся в университет, нигде не найдя своего приятеля, обещавшего помочь; тот словно сквозь землю провалился, не было его ни дома, ни на улице. И вот Эйцен стоит в актовом зале, ему дурно и страшно, слева, справа и позади него духовные лица, члены магистрата, чиновник курфюрста с золотой цепью на шее, а также студенты и прочая публика; перед ним — господа экзаменаторы, в центре — его учитель Меланхтон и сам великий Лютер, оба в мантиях, но Эйцену они кажутся двумя палачами, которые прячут топоры под мантиями; ему почудилось, что они с укоризной разглядывают его красные, глаза, всклокоченные волосы, а магистр Меланхтон даже прикрывает лицо платочком, дабы не чувствовать винного перегара, которым дышит кандидат Паулус фон Эйцен.
«Итак, господин кандидат, вы готовы?» — вопросил декан.
«С благословенья Божьего», — сказал Эйцен и почувствовал, что все его знания мгновенно улетучились куда-то, подобно легкому ветерку; он в отчаянии огляделся по сторонам, ища если не ангела-хранителя, то по крайней мере Лейхтентрагера.
«Расскажите-ка нам, молодой человек, — проговорил доктор Мартинус, — что вам известно об ангелах и их природе».
«Значит, все-таки Лейхтентрагер оказался прав, — пронеслось в голове у Эйцена, — стало быть, он не будет мне служить целый год и с Маргрит ничего не получится». Других мыслей у него нет, и совершенно непонятно, что же говорить господам докторам и профессорам об ангелах и их природе; он начал что-то невразумительно лепетать, переминаясь с ноги на ногу, будто стоя в огне чистилища на раскаленной сковороде.
«Господин кандидат! — напомнил доктор Мартинус. — Мы хотим услышать, что вам известно об ангелах».
Эйцен готов убежать от стыда куда глаза глядят, но тут он замечает Лейхтентрагера, и внезапно в голове у кандидата происходит странное просветление, кажется, в мозгу начинают высекаться искры, откуда-то сами собою берутся нужные слова, и, возвысив голос, он произносит: «Angeli sunt spiritus finiti, субстанция их духовна, число конечно, они созданы Господом, наделены разумом и свободной волей, предназначение их состоит в усердном служении Господу. Атрибуты их таковы. Ad primum, негативные: Indivisibilitas, ибо они не собраны из частей, а представляют собой единое целое; Invisibilitas, ибо их субстанция невидима; Incorruptibilitas, ибо они не являются смертными существами; и Illocalitas, ибо они находятся всюду и нигде. Ad secndum...»