Меченый, стр. 14
Края переката не было видно.
На воде козел имел больше преимуществ перед волком. Он тонул лишь до полбока. В этом ему помогал легкий вес и длинная, очень плотная шерсть, сквозь которую не проникала вода. Все это позволяло ему лавировать на воде и даже бороться с течением. Другое дело волк. Он тяжелее, у него очень быстро намокает шуба. А уж как шерсть напитается водой и она доберется до кожи, хищник начинает мерзнуть, теряет способность сопротивляться.
Перекат ревел, разбивал холодные волны о каменные гряды. В этой страшной схватке воды с камнями животные казались невесомыми пушинками. Волны, точно ради шутки, то бросали их друг на друга, то тесно прижимали одного к другому. Усталость, жадность, страх – все у них отступило перед лицом надвигающейся смерти. Они барахтались, раздвигали беспомощно шугу, цеплялись ногами за обледеневшие камни. А течение несло их ниже и ниже. У волка сломились и повисли уши, намокший хвост тянул на дно. Волк стал захлебываться. Окончательно обессилел и козел. Ноги уже не работали, голова сваливалась набок, ноздри заливала вода и не давала дышать… Еще раз бугром поднялась вода, и какая-то сила бросила полумертвых животных далеко вперед, на крошечную, еще не совсем смерзшуюся льдину. Какое-то время и волк, и козел лежали на ней рядом без движения. Опасность примирила их.
Время шло к развязке. Где-то позади затихал перекат. В темноту уходила уставшая река. По берегу бежали волки. Звери, не отрывая глаз, напряженно следили за плывущей посредине реки льдиной.
Но вот за поворотом льдина свернула в тиховодину и поплыла медленно. Снова донесся с реки дразнящий запах добычи. Шустрая не выдержала, шагнула к реке и, упершись передними лапами в землю, подняла лобастую морду.
– А-у-у-оо, – вырвалось протяжное из ее горла.
Волк и козел лежали вместе, одним мокрым пятном. Судя по тому, как беспечно переплелись их ноги, как спокойно лежала голова козла у клыкастой морды волка, можно было поверить, что их покинули и голод, и страх, словом – все, что привело этих животных на льдину. Но в каждом из них еще копошилась жизнь.
Лежал на льдине волк. Это был один из многих потомков Одноглазой. Промокшая насквозь шуба прилипла к худым бокам. Голова с помутневшими глазами теперь казалась непомерно большой. К концу хвоста, свалившегося в воду, комком прилипла шуга. Но ребра все еще вздымались, да чуть-чуть парились ноздри. Козел лежал с открытыми глазами, обращенными к небу, готовый встретить любой конец.
В тот момент, когда льдину уже подносило к следующему перекату, с берега послышался одинокий голодный вой. Он расползся по реке грозным предупреждением и замолк в тиши зимней ночи высокой жалобной нотой. Дрожь пробежала по закоченевшему телу козла. Он с трудом приподнялся на колени и какое-то время не мог понять, что с ним, почему под ногами у него лед? Но вдруг вспомнилась погоня, прыжок в шугу, борьба в воде и волны бушующего переката.
Он оглянулся. Справа тянулась к нему морда волка. Хищник пытался вскочить, чтобы наконец-то покончить с жертвой. Вой в нем пробудил прежнего зверя, но не хватало сил подняться.
Не уйти теперь хищнику с реки, не бегать со стаей по бору. Но, даже пропадая, он не мог смириться с тем, что рядом остается неубитая, живая добыча. И волк в бессильном отчаянии хватал пастью сырой холодный воздух.
Стая видела, как льдину снова подхватило течение, бросило к скале и как с нее соскочил козел. Он добрался до противоположного берега, стряхнул с себя воду и скрылся в чаще.
А волки еще долго бегали по берегу, следя за своим собратом на льдине.
II
У хищников к ночи одна забота – поесть. Хорошо козам: разгребут снег копытами – и, пожалуйста, всякая травка, ешь вдоволь, а оленям или сохатым еще лучше: едят побеги берез, осин, даже кору. Колонку прожить зиму куда труднее – если иногда и случится удача, так соберется столько «родственников», что без драки тут не обойтись.
Колонок взобрался на пень, взбил коготками слежавшуюся за день шерсть на боках, продул нос и – в путь, на добычу. Но куда?
На мари он был прошлую ночь, промышлял неудачно и в соседнем ложке. Разве податься поближе к горам.
Ему все равно, где бы ни застал день, переспать место найдется. И зверек запрыгал по снегу.
Колонку в тайге все доступно, у него длинное, гибкое тело и цепкие когти. Его не удержат узкие щели, россыпи, скалы, дупла – всюду пролезет, проберется. И нет в бору другого такого дерзкого хищника. Он способен затеять драку с более сильным противником, очень раздражителен, и раздражение у него быстро переходит в припадок бешеного гнева, и тогда это слепое чувство охватывает все его существо.
Не будь он таким смелым, ему пришлось бы постоянно уступать свое место другим…
Колонок и не подозревал, какая неожиданность ждала его на отроге, куда он спешил.
Оставалось несколько прыжков, и он был бы наверху, да вдруг уловил запах теплого мяса. Колонок поднялся свечой, осмотрелся, потянул носом воздух. Действительно пахло свежим мясом. О, да тут, кажется, сова пирует! И хищник, уже охваченный звериной ревностью, поспешил на запах. Но что это?
В ствол сосны впилась когтями совиная лапа, оторванная от совы вместе с большим куском еще теплого мяса. Зверек терпеть не мог совиного запаха, но голод переборол. Колонок обглодал лапу, наглотался окровавленного снега…
Куда же девалась сама сова? Колонок считал ее своей добычей и готов был драться за нее хоть с кем.
От сосны убегал на дно лощины след крошечного оленя-кабарги, а рядом тянулась полоска крови.
Знал ли дерзкий зверек, что кабарга несла на своей спине сову? Сова поймала ее на вечерней кормежке. Но как было ей оборвать стремительный бег жертвы? И сова на скаку зацепилась лапой за сосну…
Сова беспомощно лежала на снегу, насторожив клюв, готовая защищаться. Да где же ей теперь отбиться от колонка! Один удачный прыжок, писк – и птица забилась с разорванным горлом в снегу. Хищник напился крови, оттащил сову, зарыл в снег и – дальше, за кабаргою.
Колонку везло в эту ночь: удача за удачей и ни одного соперника. Немного пробежал он от совы и наскочил на раненую кабарожку. Не успела та вскочить, как хищник уже прилип к ее спине, впился зубами в загривок. Животное, и без того еле живое, решило спасаться бегством, ничем другим оно не обладало для защиты от врагов. Кабарожка кричала, падала, истекая кровью.
Пугающий крик кабарги, пробежавшей по ложку со странной ношей, вспугнул кормившихся там оленей – самку с телком.
И надо же было так случиться: уходя от кабарожьего крика, они наскочили на волков, которые отдыхали у пологих холмов.
Бежали олени натужно, долго, не щадя себя. Мать впереди. Ее след покрывал сын. Уже вдали сквозь поредевший лес блеснули заснеженные горы, куда стремились животные. Оставалось только обежать холм, но вдруг впереди шорох – и, словно из-под земли, снова вынырнули волки. Олени еще не успели сообразить, что случилось, а стая уже начала за ними погоню.
Уже который день стая Меченого рыскала по тайге в поисках куска мяса! Она обшарила берег Амудиго, западный край бора, но ни одной удачи, а то, что попадалось, или успевало уйти, или было незначительным. А ведь последний ужин был давно и не очень-то сытный: съели волка, покалеченного в неудачной схватке с лосем, и это на стаю хищников, которая зараз съедала двухгодовалого лося.
Белогрудые побывали на костях погибшей стаи длинноголовых, но там похозяйничали росомахи, рыси, соболи, воронье и растащили остатки. Меченый привел стаю к вершине Ушмуна и там решил передневать. Он не знал, куда податься, где найти добычу, а голод уже порождал среди волков вражду. Каждый стал опасаться соседа. Боялись Меченого, что он с голоду начнет расправляться со своими. Трудно сказать, чем бы все это могло кончиться, если бы олени сами не наскочили на стаю.
Далеко услышали волки приближающийся бег. В одно мгновение к хищникам вернулась их напористость. Однако с первого наскока стае не удалось срезать оленей. Те были при силе и могли поспорить с волками в беге по глубокому снегу.