Тысяча сияющих солнц, стр. 5

Однажды Мариам скажет ему обо всем этом. И очень скоро. А когда он поймет, как она скучает по нему, он, конечно, заберет ее с собой. И отвезет в Герат, и она будет жить у него в доме. Как все прочие его дети.

5

— А я знаю, чего мне хочется, — сказала Мариам Джалилю.

Весной 1974 года Мариам исполнялось пятнадцать лет. Они втроем сидели в тени ив на поляне у хижины. Раскладные стулья были расставлены треугольником.

— На мой день рождения. Я знаю, чего мне хочется.

— Правда? — ободряюще улыбнулся Джалиль.

Недели две назад Джалиль сообщил Мариам (как пристанет с расспросами — вот ведь любопытная какая!), что в его кинотеатре идет особенное американское кино. Мультфильм называется. Много-много рисунков мелькают последовательно один за другим, и зрителю кажется, что нарисованные кадры двигаются на экране. Кино это про старого бездетного мастера-кукольника, которому очень хотелось иметь сына. Вот мастер и вырезал себе из дерева куклу-мальчика, а она возьми и оживи. Мариам попросила отца рассказать подробнее. Оказалось, со стариком и деревянным мальчиком чего только не случалось. Они даже умудрились угодить на Остров Наслаждений к плохим непослушным мальчикам, которые превращались в ослов. А потом старика и куклу проглотил кит. Мариам даже рассказала про мастера и деревянного мальчика мулле Фатхулле.

— Хочу, чтобы ты, отец, сводил меня в свой кинотеатр и показал мультфильм. Хочу посмотреть на деревянного мальчика.

Стоило Мариам произнести эти слова, как настроение родителей переменилось. Они беспокойно пошевелились на стульях и переглянулись.

— Это ты плохо придумала, — сказала Нана холодно и сдержанно. При Джалиле она всегда разговаривала таким тоном. Только тут добавился еще сердитый, осуждающий взгляд.

Джалиль откашлялся.

— Знаешь, копия оказалась не лучшего качества. И звук тоже. Да и киноаппарат уже пора отдавать в ремонт. Наверное, мама права. Давай я лучше подарю тебе что-нибудь другое, Мариам-джо.

Аних, — подхватила Нана. — Вот видишь? Отец того же мнения.

— Возьми меня в кино, — еще раз попросила Мариам, когда они с Джалилем подошли к речке.

— Вот что, — сказал Джалиль. — Я пришлю кого-нибудь, чтобы сводил тебя в кино. Будешь сидеть на хорошем месте и поедать конфеты. Сколько хочешь.

— Нет, хочу пойти с тобой.

— Мариам-джо...

— И пригласи еще моих братьев и сестричек. Хочу, чтобы мы отправились на сеанс все вместе. Очень хочу.

Джалиль только вздохнул, отводя глаза в сторону, будто ему захотелось вдруг полюбоваться горами.

По рассказам Джалиля, лицо человека на экране получается размером с дом. А когда сталкиваются машины, грохот ощущаешь всем телом. Как здорово будет сидеть на балконе вместе с Джалилем и его детьми, смотреть на экран и лизать мороженое!

— Очень хочу, — повторила Мариам.

В глазах Джалиля сквозила печаль.

— Завтра. В полдень. Встретимся на этом самом месте. Ладно? Завтра.

— Приходи, — сказал Джалиль, присел на корточки, обнял дочку и прижал к себе. И долго-долго не отпускал.

Сперва Нана ходила вокруг хижины, сжимая и разжимая кулаки.

— За что Господь даровал мне такую неблагодарную дочь? Ведь я столько перенесла ради тебя! Как ты смеешь? Ты, вероломная харами, хочешь бросить меня!

Потом Нана перешла к насмешкам:

— Дура ты, дура! Думаешь, ты значишь для него хоть что-нибудь? Так тебя и ждут у него в доме! Думаешь, ты ему настоящая дочь и он рад будет принять тебя? Сердце мужчины достойно презрения, Мариам. Это тебе не материнская утроба. Я — все, что у тебя есть в этой жизни. Не будет меня, ты останешься одна-одинешенька на всем белом свете.

Наконец, мать стала взывать к совести дочери:

— Если ты уйдешь, я умру. Явится джинн, и со мной будет припадок. Вот увидишь, я подавлюсь собственным языком и задохнусь. Не уходи, Мариам-джо. Останься со мной. Я не переживу, если ты уйдешь.

Мариам молчала.

— Ведь я так люблю тебя, Мариам-джо.

— Пойду пройдусь, — сказала Мариам. Она боялась наговорить матери обидных слов, если останется, она знала, что про джинна — все враки. Джалиль сказал, это просто болезнь, у которой есть имя, и если бы Нана принимала специальные таблетки, ей было бы куда легче. Джалиль предлагал пойти к доктору, но Нана отказалась. И пилюли, которые он ей купил, принимать не стала. Почему? Если бы Мариам смогла подобрать нужные слова, то сказала бы матери, что ей надоело быть игрушкой в чужих руках, бессловесной ущербной куклой для выслушивания лживых жалоб на жизнь, лишним поводом для обиды.

«Ты боишься, Нана, — сказала бы Мариам матери. — Ты боишься, вдруг я обрету счастье, которого у тебя никогда не было. Поэтому ты не хочешь, чтобы я была счастлива. Это твое сердце достойно презрения».

У края поляны было одно местечко, которое Мариам очень любила. Отсюда открывался прекрасный вид. Здесь-то юная девушка и расположилась на сухой теплой траве. Перед ней простирался Герат со всеми его достопримечательностями: Женским Садом на севере города, площадью Чар-Сук, развалинами крепости Александра Великого. Минареты тянулись в небо, словно пальцы великанов, Мариам воображала себе толпу, заполнявшую улицы, бесконечную череду повозок, запряженных мулами. Над головой кружили ласточки — Мариам завидовала им, ведь они побывали в Герате, летали над мечетями и базарами, может, даже сидели на заборе дома Джалиля и прыгали по ступенькам его кинотеатра.

Мариам набрала десять камушков и составила из них несколько столбиков. В эту игру она порой играла сама с собой, когда Нана не глядела. В первом столбике было четыре камня — дети Хадиджи, в остальных двух — по три: дети Афсун и Нарджис. А четвертый столбик состоял из одного-единственного камушка — одиннадцатого.

На следующий день Мариам надела кремовое платье-камиз до колен, хлопчатобумажные штаны-шальвары, голову покрыла зеленым хиджабом. Цвет этот был не в тон остальному ее наряду. Ужасно, конечно, но тут уж ничего поделать нельзя — в ее белом хиджабе проела дырки моль.

Девушка проверила время. Старые часы с ручным заводом, ярко-зеленым циферблатом и черными цифрами ей подарил мулла Фатхулла. Было девять часов утра.

Интересно, где сейчас Нана? Пойти, что ли, ее поискать? И опять выслушивать насмешки и обвинения, смотреть в горестные глаза?

Мариам присела к столу и, чтобы скоротать время, нарисовала целую кучу слонов, не отрывая карандаша от бумаги, как учил Джалиль. Даже все тело затекло. Но ложиться не годилось — еще наряд изомнешь.

Когда стрелки часов показали одиннадцать тридцать, Мариам сложила в карман свои одиннадцать камушков, вышла из дома и направилась к речке. Нана сидела на своем складном стуле в тени под ивой. Трудно сказать, заметила она Мариам или нет.

В условленном месте на берегу Мариам принялась ждать. Над головой медленно проплывали угрюмые серые облака, формой похожие на цветную капусту. Такими темными облака делаются потому, что верхняя часть у них очень плотная, не пропускает солнечные лучи и отбрасывает тень, говорил Джалиль. «Видишь, Мариам-джо, какой черный у тучки животик».

Минуты бежали.

Мариам вернулась к хижине. На этот раз она двигалась вдоль западной кромки поляны и не видела Нану.

Что там на часах? Почти час дня.

«Он — деловой человек, — убеждала себя Мариам. — Его просто что-то задержало».

Она вернулась к речке и подождала еще. Вокруг порхали черные дрозды, то и дело ныряя в высокую траву. По колючему зеленому стволику чертополоха медленно-медленно ползла гусеница.

Мариам ждала, пока не затекли ноги.

Нет, домой она не пойдет.

Девушка подвернула до колен шальвары, пересекла поток и зашагала под уклон. Впервые в жизни она направлялась в Герат.

Про Герат Нана тоже врала. Никто не показывал на Мариам пальцем. Никто не смеялся. Мариам шла по многолюдным шумным бульварам, поросшим кипарисами, мимо нее текли потоки людей, велосипедистов, повозок, запряженных мулами, и никто не швырял в нее камнями, никто не кричал вслед «харами». Она ничем не выделялась в толпе.