«ЛАХТАК», стр. 27

        Очевидно, Эрику Олаунсену приходилось плавать в южных полярных морях на норвежских, а может быть, и на других китобоях, которые каждый год отправляются туда за добычей.

        — Эльгар? — спросил Степа. — Что такое Эльгар? Остров такой? Или название парохода? Эльгар...

        Норвежец не понял и только радостно повторял, показывая на себя:

        — Эльгар, Эльгар, Эльгар!

Г л а в а  III

        — Дмитрий Петрович, я только что разговаривал с Эриком. Оказывается, он плавал почти во всех арктических и антарктических водах, — рассказывал во время чая своему ученому шефу юнга.

        Здесь же, за общим столом, сидел и Эрик. Он опирался на стол руками и с интересом рассматривал советских моряков. С тех пор как он пришел в себя и узнал, что находится на советском пароходе, этот интерес все время светился в его глазах.

        — Особенно часто, — продолжал Степа, — он повторяет слова «Эльгар» и «Беринг». Может, он плавал на пароходе «Эльгар» в Беринговом море?

        — Я [27], Эльгар, я, я! — словно подтверждая, проговорил норвежец.

        — Эльгар? — переспросил Кар. — Мне приходилось плавать между Петропавловском-на-Камчатке и Номом, что на Аляске. Мы встречали там много разных пароходов, но парохода «Эльгар» не припоминаю.

        Лейте обратился к Эрику:

        — Беринг... Эрик Олаунсен... Шип?

        Норвежец, по-видимому, понял вопрос. «Шип» — это по-английски «пароход». По-норвежски пароход будет «дампшиб».

        — Шип, — сказал Эрик, поднимая брови. — Навалук... Ном...

        Кар прищурил левый глаз, прислушиваясь к норвежцу.

        — Лаврентий, Провидение, Уэллен, — говорил он Эрику, называя местности на побережье Берингова моря.

        На губах норвежца появилась радостная улыбка.

        — Я, Уэллен, я!

        — Эльгар — это не пароход, — пояснил Кар, — он плавал на шхуне «Навалук». Про такую шхуну я действительно слышал и даже, кажется, видел ее.

        — Значит, Эльгар — это какая-то местность... Может быть, остров, — заявил Степа.

        — Вряд ли, — усомнился Кар. — Если остров, то, наверное, из тех, которые даже в лоции называются скалой. На Беринговом море я знаю почти все острова. Хотя должен сказать, что слово «эльгар» я где-то слышал. Но где, не припоминаю.

        Разговор продолжался, но Кар уже не принимал в нем участия. Молча допив чай, он пошел в свою каюту. Эрик Олаунсен все так же внимательно присматривался к собеседникам. Он догадывался, что Торба — механик и старший помощник Кара, и что Запара — ученый, а остальные — матросы и кочегары. Его удивляла простота взаимоотношений между советскими моряками. Он видел, что, несмотря на товарищеские отношения между начальниками и подчиненными, на пароходе была твердая дисциплина.

        Ему были приятны теплая заботливость, с которой все эти люди относились к нему, и дружба между ними. Ему очень нравилось, как проводили время советские моряки в ледяном плену. Он не мог рассказать то, что думал, не мог спросить о многих интересных и непонятных для него вещах. Он внимательно прислушивался к словам, которыми они перебрасывались между собой, и, когда разгадывал значение хотя бы одного, старался запомнить его, повторяя по нескольку раз.

        Его желание изучить русский язык полностью соответствовало желанию Степы изучить норвежский.

        После чая Степа, машинист Зорин и кочегар Шелемеха принялись решать алгебраические задачи. На следующий день была назначена очередная лекция Кара по математике, и они готовились к ней.

        — Что, будешь с нами решать? — спросил Зорин у норвежца, когда тот сел возле них. — Давай, давай!

        Эрик покачал головой. Алгебры он не знал; иксы, игреки и зеты были для него таинственной магией. То, что ими занимались машинист, кочегар и юнга, еще более поднимало в его глазах авторитет советских моряков.

        На противоположном конце стола Котовай и Ковягин занимались арифметикой. Когда Эрик подошел к ним и посмотрел в их тетради, операции с цифрами, которые он увидел, показались ему вполне понятными.

        Видя, что ни у одного из них задача не выходит, он наклонился над тетрадью Котовая и постепенно понял ее смысл.

        Эрик взял бумагу и карандаш и начал считать, пригласив кочегара и машиниста следить за тем, что он пишет.

        Он решил задачу.

        Это сразу сблизило с норвежцем обоих математиков. Втроем они вскоре решили все задачи.

        Наконец время учебы закончилось. Шелемеха торжественно завел граммофон. У этого инструмента был едва ли не столетний стаж. По крайней мере, так уверял Торба. И, хотя механик, машинист и кочегар прилагали немало усилий, чтобы починить его, он отчаянно свистел и хрипел. А впрочем, моряки не обращали на это внимания.

        Приближалось время ужина. В кают-компанию вошел Кар.

        — А знаете, — сказал он товарищам, — впервые я услышал слово «эльгар» от капитана Ларсена. Но к чему он это сказал?

Г л а в а  IV

        Вечером Лейте вышел на палубу проведать вахтенного Соломина.

        Мороз стал мягче, но дул четырехбалльный ветер и падал снег. Вокруг густела темнота. Тучи плотно окутали небо, не было видно ни одной звезды.

        Лейте застал вахтенного на нижнем мостике. Соломин наклонился через фальшборт и к чему-то настороженно прислушивался. Рядом с ним тускло горел фонарь.

        — Как дела, вахтенный? Спать не хочешь? — спросил Лейте. — Нет ничего интересного?

        — Есть, — ответил матрос.

        — А именно?

        — Слышно, как лед ломает. Все чаще грохочет.

        Словно в подтверждение этих слов, с моря долетел отдаленный рокот.

        — Двигается, — проговорил Лейте. — Сжимается,

        — Я уже хотел спуститься вниз и сообщить, но задержался, что-то застрекотало на палубе. Вроде какая-то машинка.

        — Что такое? — с трудом сдерживая волнение, спросил Лейте. Одновременно у него промелькнула мысль: «Снова».

        — Трудно сказать что, но я безусловно слышал, как что-то стрекотало и что-то, я бы сказал, звенело...

        Издалека снова долетел грохот, похожий на пальбу множества пушек.

        В этом грохоте слышалось что-то зловещее. Прислушиваясь к нему, моряки вспомнили пароходы, которые, зимуя в полярных морях, погибали от сжатия льда. Хотя грохот шел издалека, но движение льдов должно было безусловно отразиться и на том ледяном поле, в которое вмерз «Лахтак».

        — Оставайся на месте, — сказал Лейте Соломину. — Я сейчас вернусь.

        Он побежал в каюту, чтобы предупредить капитана.

        Кар принял сообщение очень спокойно. Встал с койки, оделся и приказал:

        — Распорядитесь, чтобы люди были наготове. Позовите ко мне на мостик механика.

        Кар вышел из каюты и, пройдя через столовую, поднялся на палубу. В лицо ему ударило снегом; из темноты донесся отдаленный грохот. В случае объявления ледового аврала каждый моряк знал свое место. На лед должны выносить запас провизии, одежду, необходимые инструменты и шлюпку.

        Кар вглядывался сквозь тьму в окружавшие пароход льды, прикидывая, где придется выгружаться, и старался угадать, в каком направлении будет наступать лед.

        Потом он пошел на капитанский мостик. Там, кутаясь в большой, тяжелый кожух, стоял Соломин. Через несколько минут на мостик поднялись Торба и Лейте. На палубу выходили матросы и кочегары.

        Степа и Зорин помогли подняться Олаунсену.

        Норвежец сначала не понял, почему его разбудили. Люди выходили из кубрика так бодро — ему и в голову не пришла мысль о какой-нибудь опасности. Выйдя на воздух и услышав грохот, который время от времени долетал с моря, он встревожился. Но в темноте никто не увидел этой тревоги на его лице.