«ЛАХТАК», стр. 22

        Обходя небольшие торосы, охотники быстро бежали на лыжах.

        Погода стояла тихая, приятная. В небе светила луна. Она заливала светом запорошенную снегом ледяную пустыню.

        — А как охотятся на песцов? — спросил Степа.

        — Расскажу, когда будем ставить капкан, — ответил охотник, — а сейчас давай поспешим.

        Наконец приблизились к ледяным скалам. Едва свернули в узкий проход между двумя огромными торосами, как «Лахтак» сразу пропал из виду. Вокруг царил хаос ледяных нагромождений. Кое-где они расступались, и между ними появлялись ровные ледяные площадки, на которых можно было кататься на коньках или играть в мяч.

        — Меня интересует, — сказал охотник, останавливаясь и показывая след песца на снегу, — почему их здесь так много.

        — А что, разве они не заходят на лед?

        — Нет, напротив, они часто забегают в море, но здесь, среди этих торосов, их следов особенно много, словно около кормушки.

        Но через пять минут охотник разгадал причину этого явления.

        Когда они прошли за острый выступ одного из торосов, перед ними заблестело черное пятно большой полыньи. На снегу возле полыньи отпечатались следы лап большого зверя. Эти следы, похожие на следы огромной человеческой ноги, остановили товарищей.

        — Ага, — сказал Вершомет, — понял! — И осторожно оглянулся.

        — Что такое? — спросил Степа.

        — В этой полынье водятся нерпы. На них ходит охотиться белый медведь, а следом за ним бегают песцы. Они кормятся объедками, которые оставляют медведи. Удивляюсь, как ты раньше не заметил этой полыньи и следов беляка.

        — Во-первых, потому, что я не заглядывал в этот уголок, а во-вторых, не всегда луна светит так ярко и можно все заметить.

        — Ну, теперь, — сказал Вершомет, — смотри внимательно, чтобы случайно не наскочить на этого ворюгу.

        — А он на нас не может наскочить?

        — Сейчас у него перед нами преимущество. В это время он видит лучше, чем мы. Кроме того, он, видимо, кое-что чувствует нюхом, а вот ты ничего не чуешь. И, наконец, он молчит, а мы разговариваем.

        В этот момент поблизости что-то треснуло.

        — Эге, заговорил, — тихо сказал охотник.

        Над гигантским торосом поднялся большой зверь. Выставив морду, он, казалось, нюхал воздух. Но он ничего не мог почуять, потому что у белых медведей слабо развит нюх. Медведь медленно спустился с тороса, подошел к полынье и лег возле воды.

        Охотники не двигались. Вершомет присел и не шевелясь следил за зверем.

        Медведь не смотрел на них. Он медленно водил мордой, всматриваясь в полынью. Зверь выжидал, не появится ли нерпа.

        — Мы охотимся, и он охотится, — прошептал Вершомет своему юному другу. — Ну-ка, подползем поближе.

        Пригнувшись, охотники начали приближаться к медведю. Зверь, по-видимому, заметил их, но остался равнодушным.

        Когда до него оставалось шагов тридцать, Вершомет стал на колено и начал целиться. Медведь поднял голову и снова опустил ее, всматриваясь в прорубь.

        — Степа, это должен быть твой медведь, — сказал Вершомет.

        Обрадованный Степа прыгнул на два шага вперед, поднял ружье и крикнул:

        — Эй, беляк, берегись. Ге-ге-ге-е-е-е!

        Этот крик испугал медведя, и он, сразу поднявшись на ноги, медленно двинулся на охотников. Степа выстрелил.

        Медведь со стоном упал на передние лапы, и в то же мгновение охотники услышали отчаянный человеческий крик.

Г л а в а  XII

        Луна заканчивала свой путь по небу, когда на палубу вышли Кар, Лейте и Запара. Они ожидали Вершомета и Степу и разговаривали о том, что так беспокоило Кара последние сутки: о причинах пожара и о том, кто бил в колокол тревогу.

        Штурман все время избегал поднимать этот вопрос, и Лейте следовал его примеру. Теперь же Кар решил рассказать о своих подозрениях и тревоге Запаре и посоветоваться с ним и с Лейте. Вахту в это время нес Котовай. Он выглянул из окна штурманской рубки, проводил взором моряков и ученого, которые прошли на нос.

        Три фигуры в мохнатых кожухах стояли на фоне покрытого снегом полубака и, освещенные лунным светом, напоминали заговорщиков.

        Котовай взошел на капитанский мостик и перегнулся через фальшборт.

        — Вахтенный! Не замерз? — крикнул ему Лейте.

        — Нет. В такую погоду и три вахты можно выстоять! — ответил Котовай.

        Матрос прошелся по мостику. Капитан и его помощник тихо разговаривали между собой.

        Кар рассказывал Запаре о норвежской трубке, о том, что Котовай видел такую трубку у радиста, о непонятном поведении Павлюка и о том странном звуке, который ему пришлось вчера услышать.

        Запара, выслушав все это и помолчав, сказал:

        — Если так, то я также должен рассказать вам одну странную вещь. Недели две назад, а может быть и немного больше, в полночь я вышел на палубу, чтобы делать метеорологические наблюдения, и влез на крышу штурманской рубки. Когда я поднял анемометр и начал следить за секундомером, послышались какие-то странные стрекочущие звуки, идущие откуда-то не то с палубы, не то из-за дымовой трубы, а может быть, из какой-нибудь шлюпки. Кстати, мне они показались очень знакомыми. Закончив наблюдения над анемометром, я перегнулся через борт и начал прислушиваться. Но звуки стихли, и ничто не нарушало тишины. Эти звуки, повторяю, показались мне очень знакомыми. Я стал припоминать, где я мог слышать что-нибудь похожее. Но, сколько я ни припоминал, ничего не приходило в голову. Знаете, так бывает во сне: что-нибудь приснится, а потом вспоминаешь и не можешь вспомнить. Сойдя с капитанского мостика и подойдя к дверям, ведущим в наш кубрик, я встретил Павлюка. Я спросил, не слышал ли он что-нибудь. Павлюк ответил, что он абсолютно ничего не слышал, и сказал это таким веселым, даже насмешливым тоном, что у меня пропала охота говорить об этом еще кому-нибудь. Я решил, что мне показалось. Боясь за свои нервы, я решил почаще ходить на лыжах.

        Выслушав Запару, Кар повернулся к Лейте и сказал:

        — А вы слышали что-нибудь похожее?

        — Нет, — ответил Лейте, — мне никогда ничего не чудится. И, если бы я когда-нибудь услышал что-нибудь похожее, я бы немедленно уведомил капитана.

        — Вы поразительно самоуверенны, мой друг! — заявил ему Запара.

        — А все же, что вы думаете обо всей этой истории? — спросил Кар. — Говорите, Запара.

        — Я думаю, — растерянно сказал метеоролог, — что об этом нужно спросить Павлюка. Вызвать сюда, рассказать о наших подозрениях и спросить.

        Услышав ответ Запары, Лейте засмеялся.

        — Вы, кажется, не разделяете этого мнения, — сказал ему Кар. — Прошу высказаться.

        — Я почти согласен с товарищем штурманом, — кивнул на Запару Лейте, — только, по-моему, прежде чем разговаривать с Павлюком, надо его арестовать и сделать обыск в радиорубке, в каюте радиста, где он живет, а также в других палубных надстройках.

        В эту минуту Кар поднял голову и увидел на крыше штурманской рубки Котовая; он стоял и внимательно смотрел куда-то.

        Штурман выпрямился и, ничего не сказав своим помощникам, крикнул матросу:

        — Вахтенный!

        — Есть!

        — Что случилось?

        — Вроде выстрелы послышались с торосов, куда ушли наши звероловы.

        — А мы ничего не слышали, — сказал Кар и повернулся к помощникам: — Да-да. Вот так именно и вы, Лейте, в хлопотах не услышали тех звуков. — Помолчав, штурман добавил: — Так вот, я считаю, что с сегодняшнего дня мы должны внимательно следить за тем, что делается на палубе. Вы понимаете теперь, почему я установил беспрерывное дежурство вахтенных на палубе и почему, когда на вахте стоит Павлюк, я прошу вахтенного штурмана палубы не покидать.