Приключения тряпичной Бальбиси, стр. 5

Надо сказать, что Вицек увлекался не только свистом, но и живописью. Остановился он перед вывеской и любуется.

— Смотри-ка! — говорит он удивляясь. — Тут тебе и ящик с камнями, и колесо с зубчиками, и ручка. Хорошо нарисовано! Вот бы мне так уметь!

А Бальбисе вдруг почему-то взгрустнулось.

— Вицусь, — отзывается она из кошёлки, — говоришь: в городе на меня сердятся? Наверно, и пани гладильщица тоже? Спрячь-ка лучше меня за пазуху, а то, может, и до неё дошли слухи о переполохе на Голубиной улице! И потом, даже как-то не пристало такому большому мальчику носиться с куклой. К чему нам пересуды и насмешки?

Вицусь с трудом отвёл глаза от разрисованной вывески и глянул на Бальбисю. Подумал, подумал… Слова куклы, как видно, убедили его. Он вытащил её из корзины и сунул за пазуху.

Бальбисе стало тепло. Приложила она свой глазок-бусинку к петельке Вицековой рубашки и поглядывает из этого окошечка на белый свет.

Вицек нажал ручку двери. Звякнул звонок, и они вошли в гладильню. Пани гладильщица тут же опустила рукоятку своей машины и даже руками всплеснула от радости:

— Ну, наконец-то! А я-то уж думала, что мама твоя забыла о моём заказе. Со стыда бы я тогда сгорела на собственных именинах! Не могу же я подать на стол свинину с капустой, когда всем известно, что должен быть гусь с яблоками!

Гусыня как гусыня. Ума, как известно, у неё не купишь. Вот и сейчас она ничего не поняла. Встопорщилась вся от важности, вообразив, что никакие именины без неё не получатся. Кто знает, этакая, пожалуй, и на столе будет пыжиться, гордясь тем, что гости расхваливают её сочное жирное мясо.

Пани гладильщица вытащила гусыню из кошёлки и вдруг говорит:

— Вицусь, а не окажешь ли ты мне услугу? У меня страшно мало времени, никак не управлюсь, а я пообещала отнести бельё пану Чудику — художнику, знаешь? Может, ты отнёс бы? Я кошёлку твою хорошенько застелю бумагой.

Вицек, как мы уже знаем, был мальчиком вежливым и тотчас согласился. К тому же теперь у него был случай познакомиться лично с паном Чудиком, весьма прославленным художником.

Взял он корзину с бельём и собрался было уйти, но тут пани гладильщица взглянула на него и спрашивает:

— Вицусь, а что это у тебя за пазухой? Голубь?

Вицек смутился и говорит:

— Да нет…

— А что же это?

— А пани не будет смеяться?

— Зачем же мне смеяться?

— Потому что это кукла. Я нашёл её под забором. Хочу отнести Марцисе.

Бальбинка просто оцепенела от страха. Что теперь будет? А вдруг пани гладильщица узнает её и велит отнести бабусе Латковской? А у Бальбинки, хоть и жаль ей бабусю, всё меньше и меньше охоты к ней возвращаться. Однако и остаться совсем безучастной к старушке она не могла. Ведь, как-никак, именно бабусе, а не кому другому она обязана жизнью. Нужно бы отблагодарить бабусю Латковскую, но как?

Ведь это бабуся сшила её своими собственными, исколотыми иголкой пальцами, разрисовала её своей собственной свеколкой…

И всё это — после тяжёлых дневных трудов.

Однако пани гладильщица ни о чём больше не спросила. Вернулась к своему гладильному станку, и тяжёлый ящик с камнями снова заходил взад и вперёд.

Итак, Бальбинка с Вицеком удачно выбрались из гладильни. Без гусыни, правда, но зато с бельём в кошёлке. И притом не с чьим-нибудь, а с бельём самого пана Чудика!

Вдруг Бальбинка отозвалась из-за пазухи Вицека:

— Вицусь, гложут моё тряпичное сердце сомнения.

— Какие? — спрашивает Вицусь.

— Мы сейчас уже в городе… Нужно бы вернуться к бабусе Латковской, но мне так хочется посмотреть на вашу деревню и на петуха, что причёсывается своим собственным гребешком. А ещё боюсь я, вдруг люди будут на меня сердиться…

— Ну, как знаешь… Только о петухе я тебе уже рассказал. Впрочем, ты собственными глазами увидишь, что это совсем не так, как ты себе вообразила. А насчёт бабуси Латковской я и сам подумал… Раз я тебя забираю, нужно бы её чем-нибудь отблагодарить.

— Знаешь что, Вицусь! — вдруг ласково-преласково говорит Бальбинка. — А что, этот пан красиво рисует?

— Красиво ли, спрашиваешь? Да у него на вывеске такие колбасы, что слюнку проглотишь!

— Какие там колбасы! Вот если бы он меня нарисовал на вывеске у двери бабуси Латковской… У неё тогда отбою не было бы от заказов. Что, может, не так?

— Оно, конечно, не помешало бы, потому что, как ты сама говоришь, у бабуси плохи дела. А ты ведь жизнью ей обязана… Может, тогда она не будет на нас в обиде, — согласился Вицек после некоторого раздумья.

Тут они замолчали оба, соображая, как бы сделать так, чтобы все остались довольны. Вицек рад был бы не отдавать Бальбинку, а отнести её Марцисе. Бальбинка же и людского гнева боится и с Вицеком расставаться ей неохота.

Идёт Вицек Кривой улицей и рассматривает вывески. А Бальбинка выглядывает из петельки Вицековой рубашки. Немногое удаётся ей разглядеть, а главное, нельзя больше смотреться в витрины.

А вот наконец и самая красивая из всех вывесок на Кривой улице. Буквы с такими выкрутасами, что их трудно разобрать, хотя Вицек, грех жаловаться, хорошо знаком с нелёгким искусством чтения. Стоит Вицек перед этой вывеской, вертит головой во все стороны да прикидывает в уме:

«Если это не «О», тогда, стало быть, это бублик? Значит, мы попали к пекарю. А вот это не то «С», не то не «С»… Может, это подкова? Тогда мы, как видно, попали к кузнецу… Но тут же нарисована и кисть. Так и есть! Это, наверно, художник», — решил наконец Вицек и по ступенькам поднялся на крыльцо.

Отыскать дорогу дальше не составило никакого труда, так как здесь на каждом шагу были нарисованы стрелки.

Итак, руководствуясь этими стрелками, Вицек с Бальбисей поднялся на самый верх. Возле последней стрелки, нарисованной уже у самой двери, он остановился и постучал.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Пан Зелёнка, открывай единым духом: заказчик идёт! — крикнул кто-то за дверью.

Загремел ключ в замке, дверь, пискнув, открылась. За ней собственной персоной стоял пан Зелёнка, подмастерье пана Чудика, в испачканном красками халате, с растрёпанной причёской.

— Моё почте… — начал было он и вдруг осекся: на высоте его собственной растрёпанной шевелюры, там, где полагалось бы находиться голове ожидаемого заказчика, ничего не было.

Пан Зелёнка устремил взор пониже, и тут его острый взгляд художника обнаружил Вицека с корзинкой.

— Э-э-э, — смущённо протянул пан Зелёнка, — к кому, кавалер?

— Добрый день! — произнёс Вицек, тоже немного смущённый. — Я к пану Чудику, тому самому, что разрисовал эти прекрасные вывески на Кривой улице.

— Да-да! А в особенности ту, что над гладильным заведением, — поддакнула из-за пазухи Вицека Бальбинка.

— Прошу вас… Пан мастер, это к вам, — сказал пан Зелёнка, впуская Вицека-заказчика в комнату.

Эге, да это и не комната, а просторная мастерская. Наверху в потолке — большое окно. К покатым (потому что это всё-таки чердак) стенам прислонены ещё не высохшие вывески и картины.

Вицек, которому даже на тучки случалось заглядываться, так и застыл посреди мастерской с широко разинутым ртом. У стены, хоть и на полотне, но точь-в-точь как живой, готовился к прыжку огромный тигр. К Вицеку голос вернулся только тогда, когда он внизу, под тигром, прочитал:

Это была последняя, уже законченная вывеска работы пана Чудика.

Вицек повернулся ко второму пану, с ещё более буйной и ещё более растрёпанной шевелюрой и красивенько шаркнул ногой. При этом он поклонился так низко, что Бальбися чуть не выпала у него из-за пазухи. Однако она успела высунуть свою головку с курносым носиком и принялась наспех разглядывать мастерскую.