Толстый – сыщик подводного царства, стр. 10

Плешь свернул за угол – судя по всему, где-то там была автостоянка. Шевелюра, как назло, остановился и стал закуривать. Пришлось тете Музе сесть на скамейку, чтобы не привлекать внимания. «Куда меня понесло? Я же в отпуске. И здесь не мой район», – сказала она себе, наблюдая за Шевелюрой в зеркальце пудреницы. Преступник чиркал зажигалкой и вертелся, заслоняясь от ветра то спиной, то ладонью. Гораздо больше тетю Музу интересовал Плешь: продавец всегда важнее, потому что ближе к источнику товара. Но бросаться за ним было нельзя. Неизвестно, почему Шевелюра так долго прикуривал. Может, просто в зажигалке кончался газ, а может, он проверял, нет ли «хвоста».

«И не мой город», – со всей твердостью сказала себе тетя Муза и уже совсем было решила идти к племяннице. Но тут Шевелюра наконец прикурил. И направился к ней!

– Вам не скучно одной?

У тети Музы возник большой соблазн затеять скандал, попасть в милицию и узнать паспортные данные преступника. Но Шевелюру могли до утра продержать в каталажке, тогда завтрашняя сделка сорвалась бы.

– Мне ужасно весело мужа по пивным разыскивать, – начала она. – Вроде тебя, такой же алкаш, зарплату домой не носит, а дети некормленые…

Шевелюра смылся сразу после жалобы на несуществующую свекровь, задолго до того, как тетя Муза успела наябедничать на президента Украины. Путь был свободен. «И даже не моя страна!» – с отчаянием подумала она, уходя все дальше от китайского ресторанчика.

Ленка в это время чуть в восьмой раз не вывихнула челюсть, зевая со скуки, но тете Музе было не до нее. Ноги несли старшего оперуполномоченного за преступником, как Буратино, заслышавшего оркестр кукольного театра.

Глава IX

Хуже Ленки

Тетя вернулась взвинченная и немного злая. Раскрыла мобильник, Ленке приказала идти вперед, а сама начала кому-то звонить. Ленка далеко не ушла: все равно у машины пришлось остановиться, ключи-то у тети. А та в машину не торопилась: встала рядом и давай болтать:

– Васечка, здравствуй… А угадай! От одного моего имени хочется петь, танцевать и писать стихи… Ну! А говоришь, не узнал…

Ленка деликатно отошла. Она считала неприличным слушать тети-Музины разговоры со всякими там Васечками. Странно. Тетя вроде опер, солидный человек, а ведет себя иногда… Хуже самой Ленки! За тетю было стыдно. К тому же время позднее, Сашка небось уже с ума сходит без еды и пресной воды. А она разговор затеяла.

– А помнишь, на дне рождения у Лехи ты меня из фонтана вытаскивал? Чуть не утонули тогда… – И далее в том же духе.

Трепалась тетя минут сорок. Потом сложила трубку, подозвала племянницу и объявила:

– Едем домой! Сашка уже заждался.

Ленке оставалось только пожать плечами: сама почти час болтала с каким-то Васечкой, а теперь рассказывает, как заждался Сашка. Странный народ – взрослые!

Доехали в минуту. У палатки их никто не встречал, видимо, братец убежал купаться.

– Может, он с голоду помер? – оптимистично предположила тетя. – За то время, пока мы с тобой катались, это нетрудно.

Ленка пожала плечами и нырнула в палатку. Взору ее предстал брат. Он не умер с голоду, просто спал в обнимку с пустым ведром. В ведре сидел ежик. Топорща иголки и пофыркивая, он доедал последнюю алычину.

Брата разбудили, покормили и опять уложили спать, сочтя, что, как бы ни задержались Ленка с тетей Музой, это не повод, чтобы нарушать режим.

Глава X

Много на свете лысых

Спать не хотелось. За перегородкой из рюкзаков и тряпья вдохновляюще посапывала Ленка. Дрых верный крыс в ногах (обожрался улиток и спит, что с него взять!). Тонкий ворочался, раздумывая о несправедливости взрослых. Тетя Муза-то не спит. Сквозь сетку видно, как она сидит у костра, подбрасывает веточки в огонь и бубнит что-то сама себе. Если бы Тонкий не знал тетю, то решил бы, что она сочиняет песенку. Такое у нее было лицо: вдохновенное и сосредоточенное. Только не оперское это дело – песенки сочинять. Как пить дать, тетя Муза что-то замышляет. Про браконьеров ей Тонкий не говорил. Может, сама догадалась? Или напала на след других преступников? Спрашивать ее бесполезно.

Тонкий попробовал считать овец, но парнокопытные не слушались. Они блеяли, вставали на дыбы и кричали: «Не хотим спать, не хотим!» Вдруг все сбились в кучу и превратились в Росинанта. Росинант смешно мекнул, развернулся на задних ногах и ринулся в атаку, выставив длинные рога. Тонкий подпустил его поближе, схватил…

Козел испарился, рога в руках оказались скомканным краем спальника. Значит, все-таки спал… Тонкий встряхнул головой. В палатку просачивался лунный свет. Он посмотрел направо – Ленка, посмотрел налево – Толстый, привстал, посмотрел вперед: потухший костер и брошенная тети-Музина ветровка… Не хватало тети.

Тонкий быстро оделся, сунул в карман сонного крыса, хотя тот сопротивлялся, и выполз на улицу. Луна светила получше любого фонаря, и Тонкий мог поручиться, что на Лысой горе тети нет. И нет машины! Так, спокойно, господа. Ночью работают ночные ларьки с водкой и ночные клубы с танцами. Ни туда, ни туда тетя не поедет. Значит…

На склоне Подсолнуховой горы блеснули фары. Тетя! Поехала прогуляться? Вряд ли. Нет у нее такой привычки. Она соблюдает режим, как заправский боксер, и если не легла спать… Тонкий вспомнил, какое лицо было у тети сегодня вечером. Кошмар, а не лицо! Портрет Сократа в учебнике истории! Что-то затеяла старший оперуполномоченный, пусть даже здесь она опернеуполномочена.

«Шпионить за старшими нехорошо, – сказал себе Тонкий. – Но в жизни не всегда приходится делать то, что тебе нравится. Взять, к примеру, тетю. Что ли, ей не страшно ехать куда-то ночью, одной? Страшно. Может, она бы с удовольствием позвала с собой меня, чтобы хоть было кому «Скорую» вызвать в случае чего. Но тетя ответственный человек и не хочет рисковать жизнью племянника. А я? Я тоже ответственный и не хочу рисковать жизнью тети. Так что придется пошпионить. С отвращением, но придется. Хоть гляну, в какую сторону она поедет».

Пока что племянник (на двух ногах) успешно перегонял тетю (на четырех колесах). Дороги в нормальном понимании на гору не было. А то, что представляло собой глинистый склон, прорезанный, как морщинами, руслами давно пересохших дождевых потоков. Тетин «жигуленок» буксовал на склоне с воем и скрежетом, то рывком одолевая несколько метров, то сползая назад.

Тонкий прошел совсем рядом с ним, на всякий случай прячась за кустами, хотя ослепленная светом фар тетя и так бы его не заметила. Руки чесались подтолкнуть машину, но Тонкий не стал раскрывать себя. Взрослые неблагодарны. Сначала «Ой, спасибо, я бы не справилась без тебя», а потом – «Спать сейчас же!».

Засев на горе в подсолнухах, он поглядывал на тетины мучения сверху и наковыривал себе в карман мягких недозрелых семечек. Наконец, кашляя и чихая, «жигуленок» въехал на гору и умчался. Тонкий вышел на дорогу. Постоял, кидая в рот безвкусные семечки. И побежал за «жигуленком». Спроси его сейчас: «Саша, ты дурак?» – Тонкий не нашел бы, что ответить. Надо действительно быть дураком, чтобы пытаться бегом догнать машину. Но… в жизни каждого человека бывают моменты, когда он думает ногами, руками, в общем – чем угодно, только не головой. Знакомая ситуация? Ну вот. Ноги подумали, что надо бежать, и побежали. А голова все размышляла: зачем? К чему? «Посмотрю издали, куда она свернет», – нашел себе оправдание Тонкий.

Тети-Музину машину раскачивало на ухабах. Скачущий свет фар был виден далеко, на целые километры. И скакал он непонятно куда. Там же нет ничего интересного. Санаторий (зачем тете чужой санаторий? Туда и не пустят), дальше, вон, светит маяк, а от него – дорога на Керчь. Вчера, то есть уже позавчера, Тонкий с Ленкой и тетей Музой приехали по ней. Потом они довольно долго разъезжали по горе, выбирая место для палатки. А когда выбрали, оказалось, что здесь, у деревни, есть своя дорога на Керчь. Отсюда вопрос: зачем тете Музе ТА дорога и чем она хуже этой?