Севильский слепец, стр. 24

Проснувшись, Фалькон огляделся и с удивлением обнаружил, что лежит в постели. Он пощупал живот. Эти мидии, свежие ли они были?

9

Пятница, 13 апреля 2001 года,

дом Хавьера Фалькона, улица Байлен, Севилья

Фалькон поднялся рано; живот успокоился. Целый час он крутил педали велотренажера, выбрав самый нагрузочный режим. Сосредоточенность, потребовавшаяся для преодоления болевого барьера, помогла ему распланировать день. Он не собирался устраивать себе выходной.

Он взял такси до вокзала Санта-Хуста и выпил в привокзальном кафе чашку cafe solo. [36] «AVE», скоростной поезд до Мадрида, отходил в 9.30 утра. Подождав до девяти, он позвонил Хосе Мануэлю Хименесу, который снял трубку так быстро, словно стоял рядом с телефоном в ожидании звонка.

— Diga. [37]

Фалькон снова представился и попросил о встрече.

— Я ничего не могу сообщить вам, старший инспектор. Ничего для вас полезного. Мы с отцом не разговаривали лет тридцать с лишком.

— В самом деле?

— Нас мало что связывало.

— Мне хотелось бы поговорить с вами об этом не по телефону, — сказал Фалькон, но Хименес ничего не ответил. — Я подъеду к вам к часу дня, и мы закруглимся до обеда.

— Но это действительно неудобно.

Фалькону до зарезу нужно было поговорить с этим человеком, и обязательно в нерабочее время. Он стал настойчивей:

— Я расследую убийство, сеньор Хименес. А убийство с удобствами несовместимо.

— Я ничем не могу помочь вашему расследованию, старший инспектор.

— Мне нужно знать предысторию.

— Так расспросите его жену.

— Что ей известно о его жизни до восемьдесят девятого года?

— Зачем вам заглядывать в такое далекое прошлое?

Нелепость этих пререканий подхлестнула Фалькона.

— У меня необычный, но действенный метод работы, сеньор Хименес, — продолжил он, не давая собеседнику повесить трубку. — Что с вашей сестрой… вы когда-нибудь видитесь с нею?

Эфир шипел и пощелкивал целую вечность.

— Перезвоните мне через десять минут, — отозвался наконец Хосе Мануэль Хименес и повесил трубку.

Фалькон десять минут расхаживал по залу ожидания, обдумывая новую стратегию разговора. К нужному моменту у него уже была готова целая обойма вопросов, которую он и разрядил в Хименеса.

— Жду вас в час, — буркнул тот и повесил трубку. Фалькон купил билет и сел в поезд. В полдень

«AVE» доставил его на вокзал Аточа в центре Мадрида. Пока все складывалось очень удачно. Он доехал на метро до Эсперансы, а оттуда было уже рукой подать до дома, в котором жил Хименес.

Хосе Мануэль Хименес впустил его в холл. Он был приземистей, но мощнее Фалькона, голову же держал так, словно приготовился пройти под низкой перекладиной или нес на горбу какой-то груз. Когда он говорил, глаза его бегали под навесом кустистых черных бровей, к которым его жена явно руки не прикладывала. Но вид у него при этом был не вороватый, а какой-то заискивающий. Он взял у Фалькона пальто и повел его по выстланному паркетом коридору, прочь от кухни, откуда неслись голоса домочадцев, в свой кабинет. Он шел, наклонившись вперед, как будто тащил за собой салазки.

Паркетный пол кабинета был закрыт несколькими, находившими один на один, марокканскими коврами, вплоть до орехового письменного стола в английском стиле. Вдоль стен до самого окна тянулись стеллажи с книгами — обязательным атрибутом рабочего места адвоката. Хименес предложил кофе и получил утвердительный ответ. В течение тех нескольких минут, что хозяин отсутствовал, Фалькон изучал семейные фотографии, стоявшие на шкафу со стеклянными дверцами. Он узнал Гумерсинду с двумя маленькими детьми. Ни одного снимка Рауля, ни одного снимка его дочери старше двенадцати лет. Далее была представлена история семьи Хосе Мануэля Хименеса. Завершался ряд двумя выпускными фотографиями мальчика и девочки.

Вернулся Хименес с кофе. Они неуклюже потыркались друг около друга, прежде чем Фалькон сообразил, куда ему усесться, а Хименес прошел за свой письменный стол. Он стиснул ладони; под зеленым твидовым пиджаком обрисовались бицепсы и плечи.

— Среди старых фотографий вашего отца мне попалась одна, на которой запечатлен мой отец, — приступил Фалькон к «рытью по периферии»,

— Мой отец был ресторатором, наверняка у него полно фотографий его клиентов.

Значит, кое-что он об отце все-таки знал.

— Эта находилась не в его галерее знаменитостей…

— А ваш отец знаменитость?

Фалькону совсем не хотелось впускать его в свой мир, но, как показал опыт с Консуэло Хименес, стоило немного пооткровенничать, чтобы услышать в ответ удивительные признания.

— Моим отцом был художник Франсиско Фалькон, но не поэтому…

— Тогда меня не удивляет, что он не висел у отца на стенке, — перебил его Хименес. — У моего отца был кругозор крестьянина, каковым он, собственно, и являлся.

— Я заметил, что он курил «Сельтас», отламывая фильтры.

— Он имел обыкновение курить «Сельтас» cortas — без фильтра, которые все же были лучше, чем сухой навоз, который, по его словам, ему приходилось курить после гражданской войны.

— Где же он крестьянствовал?

— У его родителей был земельный участок неподалеку от Альмерии, который они сами обрабатывали. Их убили во время гражданской войны, и все пропало. После их смерти отец долго бедствовал. Это все, что мне известно. Вероятно, поэтому деньги всегда имели для него большое значение.

— А ваша мать?..

— Сомневаюсь, что она что-то знала. А если и знала, то с нами не делилась. Я, в самом деле, не думаю, что отец что-то рассказывал ей о своей прежней жизни, а ее родителям он тем более не собирался ничего выкладывать до свадьбы.

— Они познакомились в Танжере?

— Да, ее семья переехала туда в начале сороковых годов. Ее отец был адвокатом. Он приехал, как и все остальные, чтобы подзаработать денег, ведь после гражданской войны Испания лежала в руинах. Мать тогда была совсем девочкой, может, лет восьми. Мой отец появился на сцене чуть позже… где-то году в сорок пятом, я полагаю. Он влюбился в нее с первого взгляда.

— Ей ведь было еще совсем мало лет, не так ли? Около тринадцати?

— А отцу двадцать два. Это были странные отношения, отнюдь не радовавшие ее родителей. Они заставили ее дожидаться семнадцатилетия и только тогда разрешили ей выйти замуж.

— Это объяснялось только разницей в возрасте?

— Она была единственным ребенком, — ответил Хименес. — И им, конечно, не хотелось отдавать ее за безродного. Они же видели, что он плебей. Шикарный плебей.

— Он уже разбогател к тому времени?

— Он наварил там кучу денег, и ему доставляло удовольствие их швырять.

— А как он их наварил?

— Возможно, на контрабанде. Во всяком случае, я уверен, что незаконным путем. Потом он занялся валютными спекуляциями. Одно время — смешно сказать — у него был даже собственный банк. Еще он покупал и застраивал земельные участки.

— Откуда вам все это известно? — поинтересовался Фалькон. — Вам ведь не было и десяти лет, когда вы уехали оттуда, и я сомневаюсь, чтобы он вам много рассказывал.

— Я сложил воедино обрывки воспоминаний, старший инспектор. Просто так работает мой мозг. Это был способ осмыслить происшедшее.

Тишина вошла в комнату как известие о смерти. Фалькону не терпелось услышать продолжение, но Хименес плотно сжал губы, собираясь с мужеством.

— Вы родились в пятидесятом, — помог ему Фалькон.

— Ровно через девять месяцев после их свадьбы.

— А ваша сестра?

— Спустя два года. При родах возникли какие-то осложнения. Я знаю, что ребенка чуть не потеряли, а мать очень ослабела. Родители мечтали иметь кучу детей, но тогда стало ясно, что часто рожать матери нельзя. Сестра моя тоже пострадала.