Королевский судья, стр. 8

– Не волнуйтесь, – успокоил его Трелоней. – Я позабочусь о том, чтобы у мастера Риджуэя не было никаких неприятностей. А что касается вас, то для меня не составит труда достать для вас лицензию.

– Не сомневаюсь, милорд. Но я вынужден отклонить ваше великодушное предложение, поскольку уже не практикую. Я лечил вас, поскольку мастер Риджуэй попросил меня о помощи.

Трелоней в раздражении наморщил лоб:

– Ну, как хотите, Не смею настаивать.

Иеремия наклонился над ним и осмотрел раны на голове, которые заживали хорошо.

– Я хотел поговорить с вами еще кое о чем, сэр. Я все время задавал себе вопрос, где вы могли подцепить тиф, который встречается по преимуществу в тюрьмах, на кораблях и в полевых условиях.

– Вы так точно определили именно эту разновидность тифа?

– Характерную сыпь, которая была у вас, и двухнедельный жар я до сих пор наблюдал только при заболеваниях тюремным тифом. Поэтому его еще называют сыпным тифом. Вам приходилось в последние недели бывать в тюрьме, порту или больнице?

– Нет, даже не приближался. Но мне не вполне ясно, к чему вы клоните.

– Вы могли заразиться там, где он бытует. Он распространяется в антисанитарных условиях, когда воздух отравлен и наполнен болезнетворными миазмами. Миазмы вторгаются в организм и превращают соки тела в гной. Так по крайней мере считают последователи Галена.

– Мне кажется, вы сомневаетесь в правильности этого учения.

– Ну, не я один. Парацельс уже давно отверг теорию отравленного воздуха. Лично я принимаю инфекционную теорию Джироламо Фракасторо, согласно которой некоторые болезни от одного человека к другому переносит заразное вещество. Уже Боккаччо в «Декамероне» выразил мнение, что чума передается через прикосновение к предметам, до которых прежде дотрагивался больной, через своего рода клейкий чумный яд, или чумную искру, которую можно назвать густым испарением. Судя ко всему, некоторые предметы особенно легко усваивают чумную искру – это прежде всего меха, одежда из шерсти, льна или конопли. Некоторые утверждают, что яд переносят насекомые – мошки или жучки. Тюремный тиф распространяется так же, как чума. Может быть, вы помните «черные Ассизы» в Оксфорде в 1577 году, когда судьи и присяжные после контакта с заключенными в зале заседаний умерли от тюремного тифа.

– Да, конечно. Сэр Фрэнсис Бэкон тогда тоже говорил, что их заразили заключенные. Но в последнее время у меня не было ни одного процесса, где я мог бы подцепить болезнь.

– Это очень странно, милорд, и очень меня беспокоит, – с тревогой сказал Иеремия. – Подумайте еще раз как следует. Не случалось ли с вами чего-нибудь необычного в последние недели?

Сэр Орландо сосредоточенно подумал и неуверенно посмотрел на врача:

– Единственное, что приходит мне в голову, это глупая история с плащом.

Иеремия заинтересовался:

– Расскажите.

Трелоней поведал ему о своей встрече с ирландцем и невесть откуда взявшимся плащом, кишащим вшами.

– Вот оно! – торжествующе воскликнул Иеремия. – Тюремный тиф всегда возникает в условиях, благоприятных для размножения вшей. Плащ, несомненно, принадлежал больному тифом. К нему пристал яд, заразивший вас. И я думаю, это не случайно.

– Вы хотите сказать, кто-то специально подменил мой плащ? – в ужасе спросил судья.

– Да, сэр. Я думаю, столь изощренным способом вас хотели убить.

Глава седьмая

Королевская резиденция, дворец Уайтхолл в Вестминстере, находился за излучиной Темзы. Лодка, на которой Ишемия переправился из Блэкфрайарса, причалила, и он сошел на берег. Хорошо зная дорогу, он вошел в массивное здание из красного кирпича, строившееся в течение четырех столетий. Множеством запутанных коридоров оно напоминало кроличью клетку. Здесь располагался двор Карла II. Иеремия влился в пеструю толпу разодетых в шелка и кружева придворных – они ругались, громко радовались, подхалимничали и плели интрига. Но кроме них здесь можно было увидеть и бедных дворян, и чиновников, и торговцев, и гвардейцев в форме, и вездесущих пажей.

На самом берегу Темзы находились кухни и кладовые. Оттуда доносились дразнящие ароматы жаркого, перекрывавшие тошнотворный запах клоак. Узкий проход мимо королевской капеллы и Большого зала вел в просторный двор. Через ворота Гольбейна человек попадал в немыслимый лабиринт коридоров, где находились покои придворных. Но путь к покоям, в которых жила леди Сент-Клер, Иеремии был известен.

Хотя человек в простой черной одежде разительно отличался от разряженных, увешанных лентами дам и кавалеров, на него никто не обращал внимания. Скорее всего его принимали за какого-нибудь важного купца, зашедшего принять заказ у клиента, или чиновника, идущего к канцлеру Кларендону. Дверь в комнаты Аморе Сент-Клер была открыта. Иеремия, не смущаясь, переступил порог и утонул в пестром море расстеленных образцов шелка, камки, парчи и кружев всевозможных цветов. Неудачный момент для незапланированного визита, так как, судя по всему, леди вызвала свою модистку заказать новые платья. Она сидела за туалетным столиком из полированного эбенового дерева и ждала, пока ей закончат прическу.

В центре комнаты стояла роскошно украшенная кровать, четыре столба подпирали резной балдахин. Зеленая с золотом парча гардин и занавесей гармонировала с темно-зеленой камкой на стенах. Между окнами висело огромное серебряное зеркало, под ним стоял такой же столик. На противоположной стороне консоль мраморного камина подпирали две кариатиды.

Аморе увидела легко подошедшего Иеремию, не поворачивая головы. Радостная улыбка озарила ее лицо.

– Я безутешна, мадам Франшетт, – сказала она по-французски, – но закончим после. Сейчас у меня нет времени. Это касается и вас, месье Марвье. Вы причешете меня позже.

– Но, мадам, разве вы не говорили, что вас ожидает король?

– Ни слова! Приходите через полчаса.

Маленький француз поклонился и вышел из комнаты в сопровождении посыльных, закрывших за собой дверь.

– Я могу причесать вас, мадам, если угодно, – сказал Иеремия. – Как вам известно, некогда я был цирюльником. И хотя мода с тех пор несколько изменилась, я еще помню, как обращаться со щипцами.

По привычке он говорил с ней по-французски: после возвращения короля так было принято при английском дворе. Придворные, делившие с ним изгнание, усвоили на континенте французские обычаи и привезли их с собой в Англию. За это их не очень любили горожане.

Не дожидаясь ответа, Иеремия подошел к Аморе и принялся разделять черепашьим гребнем волосы на левой стороне. Ею не смущало, что она была еще в пеньюаре с широкими рукавами, несколько похожем на платье и надетом на белую рубашку, обшитую кружевами и рюшами. Спереди пеньюар был застегнут бриллиантовой пряжкой. Даме не было зазорно принимать или позировать в таком наряде. Кроме того, он знал Аморе Сент-Клер еще ребенком и, когда они бежали из Англии, провел с ней немало дней и ночей в самых ужасных условиях. С тех пор он относился к ней как к дочери.

В жилах Аморе, наполовину француженки, текла также итальянская кровь, так что она была весьма далека от идеала красоты своего времени, которому отвечали только светлые волосы, белая кожа и голубые глаза. Черные волосы и глаза и кожа, при малейшем прикосновении солнечных лучей принимавшая кремовый оттенок, делали ее похожей на Стюартов. Во время их первой встречи Карл, считавший себя некрасивым из-за внешности южанина, пожалел маленькую темноволосую девочку и заключил ее в свое сердце как сестру по несчастью.

– Простите, что я ввалился во время вашего туалета, – извинился Иеремия, намотав черную прядь на щипцы и расправив чудесный локон. – Я лишь хотел сообщить вам, что теперь живу не «У павлина», а у мастера Риджуэя, цирюльника с Патерностер-роу в пределах городских стен. Если бы вы не настаивали на том, чтобы я был вашим духовником, а удовольствовались капуцином королевы-матери, вам бы не пришлось тратить так много сил. Вы не хотите еще раз подумать, мадам?