Большое кино, стр. 74
Помолчав, официант деликатно спрашивает:
— Это все, мисс?
Жених и невеста хихикают, Кит краснеет до ушей.
Позже ей наливают шампанского. Празднуется не только день ее рождения, но и то, что невеста кузена ждет ребенка. Она, Кит, узнает об этом первой.
— Мы хотим связаться с твоей матерью, — говорит кузен, — пора бросить дуться. Этот ангел нас помирит.
— За моего Очаровательного жениха! — говорит Кэсси, поднимая бокал. — За лучшего в мире отца.
Через семь месяцев мать и дитя покинули этот мир.
Глава 20
Либерти рывком распахнула стеклянную дверь в кабинет Мадлон Уикс и села на край ее заваленного бумагами стола.
Пальцы Мадлон вспорхнули с клавиатуры компьютера, как испуганные птицы.
— Дай докончить мысль, ангел мой. Ну вот! — Мадлон отъехала в кресле к стене и утомленно воззрилась на Либерти. — Ты можешь себе такое представить? Твоя замена — между прочим, третья по счету — застряла в каирском аэропорту! Ты никогда себе такого не позволяла. Как можно оставлять старушку с пустыми руками? Якобы она подцепила паразита. Я потребовала уточнений — бактерию или мужчину? — Мадлон всплеснула руками, зазвенев всеми своими кольцами. — Мне снова приходится вспоминать правила правописания.
Либерти сочувственно дотронулась до ее рукава. Мадлон покачала головой и завладела ее рукой.
— Возвращайся к мамочке, ангел. Я все прощу.
— Серьезно? — Либерти изобразила улыбку, и Мадлон улыбнулась в ответ.
— Каким ветром тебя к нам принесло? Снова «Тайна мертвой невесты»? — Она потерла подбородок, гладкий, как девичье бедро, — техасская пластическая хирургия достигла больших высот.
Когда Либерти вытащила из сумки рукопись, Мадлон хищно сверкнула глазами:
— То самое?
— Это еще не окончательный вариант, но все равно взгляните. — Либерти не позволила ей тут же схватить рукопись. — Обещайте, что, когда прочтете, никому не расскажете.
— Не великоваты ли требования, мой ангел? — Мадлон раздувала ноздри, роняя на стол комки пудры, и взволнованно сжимала и разжимала пальцы.
Либерти положила рукопись и спрыгнула со стола.
— Я оставила Джейн свои координаты, чтобы вы знали, где меня найти, если закончите прямо сегодня. — Оглянувшись по дороге к двери, она увидела, что Мадлон уже погрузилась в чтение. — Эй, Мэдди! Я хочу, чтобы это было напечатано у вас.
— Почему, ангел мой? — спросила Мадлон, не поднимая головы. — Чем плох «Метрополитен»?
— Я хочу, чтобы моя работа вам понравилась и чтобы вы напечатали ее в следующем номере.
— Опять эти мелодраматические интонации! — Мадлон стряхнула пепел в нечто, воспроизводящее очертания штата Техас. — «Флэш» не публикует таких длинных статей. — Она принялась листать страницы.
Либерти задержала дверь носком ноги:
— Завтра в полдень я сдам остальное. — Дверь захлопнулась.
Она преодолела бегом последние два квартала Шестой авеню, чтобы успеть к десяти часам в «Кафе Рю де ля Пэ» в отеле «Сент-Мориц». За столиками на открытом воздухе сидели бизнесмены и туристы, а внутри скучал у окна один-единственный человек, рядом с чашкой которого лежал кожаный кошелек. Он аккуратно отпивал по глоточку кофе с молоком, отставив мизинец.
Бруно Верньер-Планк предупредил ее по телефону на безупречном английском, что сможет уделить ей всего несколько минут — в десять тридцать его ждут в музее «Метрополитен», где он будет давать консультации по поводу новой экспозиции «Американцы в Париже». Либерти подошла к столику, представилась и сразу перешла к делу:
— Генри Мур, Бранкузи и Китсия Рейсом сделали, пожалуй, больше всех остальных художников двадцатого века для того, чтобы поднять спрос на современную скульптуру и ее стоимость. Как вы прокомментируете отношение мисс Рейсом к связи между искусством и деньгами?
— Эта связь перед вами. — Он чуть заметно поклонился. Сама она не помышляет о деньгах, а только принимает чеки. Он ехидно улыбнулся.
Либерти мысленно сравнила его с фигуркой в швейцарских часах: твердость, точность, высокая цена.
— Правда ли, что вы скупаете работы мисс Рейсом потому, что в свое время, как бы это выразиться… владели ею самой?
Он приподнял бровь и подлил себе в кофе горячего молока.
— Я действительно давно знаком с Китсией Рейсом…
— Сколько вы заплатили за первую приобретенную вами работу Китсии? — Она подбодрила его очаровательной улыбкой.
— Ни сантима. Я вообще не плачу за ее работы.
— Не могли бы вы уточнить, на каких принципах строится ваше сотрудничество? — Либерти достала свой «Кэмел». Месье Верньер-Планк поднес к ее сигарете огонек тонкой серебряной зажигалки размером с ее мизинец.
— Когда она уехала на Звар, мне перешло все, что осталось в ее квартире на острове Сен-Луи. С тех пор я беру ее работы на реализацию и живу с процентов.
— Кто же знал тогда, что на нее стоит обратить внимание?
— Я, мадемуазель. — Он опять поклонился.
— Итак, вы держите в поле зрения все ее работы?
— Да, — ответил он не совсем уверенно.
— Может быть, не все, месье Верньер-Планк?
— Еще кофе, мадемуазель? — Либерти отказалась. — Некоторые произведения я не могу продать без ее разрешения.
— Какие?
— Например, цикл «Кассандра», а также некоторые другие.
— Где они экспонируются?
— Сейчас припомню. — Он приложил палец к виску, и Либерти обратила внимание на его запонки из розового мрамора уж не оригинальное ли изделие Китсии? — Здесь, в «Саду скульптуры», на Зваре, в художественном музее Кимбэлла в Форт-Уорте, в парижском «Бобуре», в вашингтонской Национальной галерее, в частных коллекциях по всему миру. Одна, кажется, есть у ее дочери.
— Вы знакомы с ее дочерью?
— Разумеется.
— Действительно ли тот, кто купит картины Китсии, не может их перепродать по собственному усмотрению?
— Вы очень хорошо осведомлены, мадемуазель. Нет, не может. Это специально оговорено.
— Как именно? — Либерти затушила сигарету.
— Если владелец изъявляет желание продать скульптуру, нам принадлежит право первого выбора.
— Почему такая толстая броня?
— Броня? Очень остроумно! Потому что у Китсии есть давние партнеры, которых она не хочет подводить.
— Кажется, с одним из них я только что познакомилась, — сказала Либерти с усмешкой.
Если кабинет Арчера Ренсома напоминал Страну чудес зимой, то кабинет Раша Александера больше походил на Черный лес: ковры, стены, плюшевые гардины — все было выдержано в темно-зеленых тонах, а мебель обита темно-коричневым вельветом. Либерти также удивило отсутствие стола: Раш сидел в кресле в стиле Ле Корбюзье, перекинув ногу через стальную трубку, игравшую роль подлокотника. При ее появлении он поднялся, как кобра из корзины — стремительно и бесшумно.
Она подала ему руку.
— Не могу выразить, какое это для меня удовольствие — снова с вами увидеться! — Раш усадил ее на диван, а сам уселся в кресло напротив и опять перебросил ногу через подлокотник.
Этой позой он как будто демонстрировал собеседнику свою доступность.
Оглядевшись, Либерти спросила:
— Где же ваш стол руководителя? У Ренсома я заметила пюпитр в стиле Людовика Пятнадцатого — вам неплохо бы заиметь что-либо подобное.
— Восхитительная наблюдательность, но я предпочитаю переносной столик. В детстве у меня вообще не было стола, впрочем, как и всего остального, — и я научился удерживать книги и тетради на дощечке. Так возникла привычка, которой я верен до сих пор. К тому же письменный стол стесняет движения. А вы сегодня еще очаровательнее! И эта мини-юбка — как смело!
— Не смелее того, что было вчера на вашей дочери. Кстати, она уже пришла в себя?
Раш пристально посмотрел на гостью:
— Она в полном порядке, но, боюсь, не сможет с вами встретиться, как планировалось…
Либерти молча достала блокнот. Вопросы, заготовленные вечером в понедельник, в сегодняшнем интервью казались неуместными — подробная статья о матери и дочери с использованием сплетен превратилась в семейную сагу с интригующими интимными подробностями. Она откашлялась.