Вселенная неудачников, стр. 20
Убери из истории Наполеона, Гитлера или Чингисхана, и реальность изменится. А если изъять Васю Пупкина или Лешу Каменского, то история останется неизменной?
Печально осознавать, что для мироздания твоя персона представляет ценность, равную нулю.
– Это сложно, – сказал профессор. – И, можешь мне поверить, решение о твоем перемещении сюда стоило нам много времени и нервов. Мы предприняли некоторые исследования и долго анализировали данные, стараясь понять, какие последствия мы можем получить и какую роль в истории ты мог сыграть.
– И?.. – сказал я, когда посчитал, что театральная пауза слишком уж затянулась.
– Мы не нашли никаких упоминаний о том, что ты вернулся из этой поездки в Белиз, – сказал профессор. – После этого ты нигде не работал, не оформлял никаких документов… Твоя фамилия числится в списке пропавших без вести. Есть официальные запросы в Министерство внутренних дел Белиза, но ответа на них не было… Похоже, тебе в любом случае было не суждено вернуться из этой поездки.
И понимай, как знаешь.
То ли их проведенное в прошлом расследование уже учитывало принятое ими решение о том, что меня изымут из моего родного времени, то ли недобитые Холденом китайские молодчики подкараулили меня в джунглях или на побережье и отомстили за смерть своих коллег.
В любом случае полученная информация меня не особо вдохновляла.
Ведь были у меня кое-какие планы на жизнь, связанные именно с двадцать первым веком от Рождества Христова, а не с шестнадцатым веком по новой системе отсчета.
В прошлом по большому счету я был никем, но имел шансы стать кем-то.
Здесь у меня таких шансов не было.
Носитель непонятного продвинутым потомкам «феномена», человек, отставший от развития цивилизации на несколько тысячелетий… В том гипотетическом случае, если мне удастся выбраться из «застенков» СБА, вписаться в новый мир у меня вряд ли получится.
Нужны ли им журналисты? И сохранилась ли эта профессия до сих пор?
Дико хотелось курить.
И напиться.
Однако жидкость, в которую потомки погрузили мое тело, была хоть и питательной, но неалкогольной.
ГЛАВА 2
После завтрака мы с Виолой направили свои стопы в спортзал.
Потомки следили, чтобы я пребывал в хорошей форме. Наверное, так им проще ставить свои опыты.
Беговая дорожка будущего – это просто движущийся кусок пола, ничем более не примечательный. Стена перед бегущим выдает скорость движения и время, затраченное на тренировку.
И все.
Никакого голографического леса вокруг, никакой способствующей бегу музыки, никакого виртуального ветра в лицо… Пока ни одна из технологий будущего меня особенно не впечатлила. Ну, кроме той, при помощи которой меня чертовы потомки в это самое будущее выдернули.
Правда, не уверен, справедливо ли называть их потомками. Детей в двадцать первом веке у меня не было. Насколько я знаю.
Народу в спортзале было немного.
То ли они его специально для меня освобождают, то ли все сотрудники СБА находятся в такой феноменальной исключительной форме, что ежедневные утренние тренировки им попросту не нужны.
Двое бегали у противоположной стены. Один лежал на полу и отжимался. Судя по напряженному лицу, струящемуся по нему поту и неимоверным усилиям, которые он прикладывал к упражнению, отжимался он при повышенной гравитации. Навскидку я установил бы уровень в 4 G.
Моя дневная норма – два километра. За то время, которое мне потребовалось на преодоление обычной дистанции, Виола на соседней дорожке успела в полтора раза больше.
В первые дни мне было стыдно от осознания того факта, что женщина может дать мне такую фору.
Потом я привык.
Виола – в первую очередь сотрудник СБА. И только потом – моя сиделка. А в СБА кого попало не набирают.
Тяжелее всего мне было мириться с отсутствием сигарет. На физическом уровне у меня не было никакой потребности курить, местные ученые постарались. Но психологическая тяга осталась, и с ней никто ничего сделать не мог.
Потому что мой мозг вмешательству извне не поддавался.
Особенно сильно мне хотелось курить после душа, который следовал за физическими упражнениями. И всякий раз после еды. И перед сном.
И конечно же после секса.
После физических упражнений мы с Виолой принимали душ вместе. И, как вы понимаете, при этом мы не только мылись.
Это была не моя идея и не ее. Просто очередная прописанная мне медицинская процедура. Ничего личного, так сказать.
Чистый бизнес.
Подопытному кролику должно быть комфортно.
Подопытный кролик должен быть удовлетворен.
Подопытный кролик – это я.
Впрочем, как я уже упоминал, Виола была девушкой симпатичной, и против таких процедур я не возражал.
Остальное было гораздо неприятнее.
На тихоокеанской платформе я пробыл всего два дня, и эти два дня со мной никто больше не разговаривал.
Через несколько часов после беседы с профессором Мартинесом меня вытащили из ванны, помыли под душем, выдали комплект одежды и препроводили в комнату, убранством ничуть не отличавшуюся от той, в которой меня держали в Белизе.
Потом появились хмурые ребята из СБА.
Я думал, они меня опять вырубят и в следующий раз я приду в себя только в какой-нибудь секретной лаборатории Службы Безопасности Альянса, причем не было никакой гарантии, что мне не придется продолжить свое существование разобранным на кусочки.
Вдруг местные ученые решат, что им будет гораздо проще ковыряться в моем мозге, если он будет пребывать вне моей черепной коробки?
Но на этот раз обошлось.
Эсбэшники были молчаливы, но вежливы.
По длинным серым коридорам они препроводили меня на посадочную площадку. Перед посадкой в флаер мне даже мельком удалось увидеть солнце и кусок океана. Океан за это время изменился несильно.
Окна флаера оказались затонированы в лучших традициях российской братвы середины девяностых годов. «Чисто чтобы солнце фильтровать».
То есть они были фактически непрозрачными, и поглазеть в окно мне не удалось. Впрочем, полет был очень недолгим – похоже, флаер передвигался с весьма приличной скоростью.
Меня сопровождали трое эсбэшников – двое сидели по бокам, один на откидном сиденье прямо передо мной. У всех троих были скучающие лица профессионалов, выполняющих дело, их ранга совершенно недостойное. Все равно как если заставить академика таблицу умножения школьникам объяснять.
Полет закончился в закрытом помещении. Красной дорожки, оркестра и почетного караула почему-то на месте не оказалось. Торжественную встречу обеспечивали всего несколько человек, которые препроводили меня в очередную камеру без окон.
Правда, к этой камере были пристроены уборная и душевая.
А еще в камере были небольшой стол и два стула.
В общем, чуть побогаче с мебелью, нежели в Белизе.
Очевидно, меня доставили сюда поздним вечером, потому как следующие десять часов меня никто не тревожил. Эсбэшники дали мне возможность отдохнуть после перелета, так сказать.
А потом начались разговоры.
Он притащил мне поднос с завтраком, но на медбрата или официанта он совсем не походил.
На вид ему было лет тридцать восемь – сорок, что конечно же ни о чем не говорило. Столько времени прошло, медицина должна была сделать пару шагов вперед. Может, тут уже все повально стволовые клетки колют и живут лет по пятьсот? И этот парень уже третью сотню разменял?
Чуть выше среднего роста, смуглый, с черными волосами, едва тронутыми сединой. На нем был серого цвета комбинезон с множеством карманов, но на техника он тоже похож не был. Слишком умные глаза и слишком властное лицо. Плюс военная выправка.
– Можешь называть меня Сол, – сказал он, ставя поднос с завтраком на стол.
Сок, каша.
Если бы у меня был выбор, в своем времени на завтрак я бы такое есть не стал. Но здесь выбора у меня не было.