Под горой Гедимина, стр. 11
Начальник сказал:
— Ладно, товарищи. Обещаю вам устроить литературный вечер. Выступать будет один… мм… один юный артист.
— Вот за это спасибо, товарищ начальник!…
А сам «юный артист» погибал в дебрях Страшун-улицы. Как только его схватили, он стал отчаянно отбиваться. Он выдернул руку, стукнул кого-то биноклем, но тут его снова схватили.
Кое-как изловчившись, Миша обернулся и в полумраке узкого переулка с трудом разглядел своих противников.
Их было трое — трое мальчишек примерно Мишиного возраста. Один был чуть постарше. На голове у него торчала огромная железная каска, на плечах желтели погоны, за поясом блестела пустая кобура от нагана. Его товарищи размахивали деревянными саблями.
Миша стиснул зубы, рванулся, но силы были слишком неравны.
После короткой схватки Миша был побеждён. У него отняли бинокль, фонарик, книжечку. Двое мальчишек стали по обеим его сторонам, словно конвой, а третий дёрнул Мишу за воротник:
— Идж!
Миша шатался от усталости. Ковбойка на нём была порвана. Тяжело дыша, он сплюнул и выкрикнул:
— Трое на одного — не по правилу… Пустите, ну!
— Цо? Цо? — крикнул парень в каске. Остальные двое всё время называли его «пан поручник». Видно, он был у них за старшего.
— Не по правилу, — хрипло повторил Миша. — Выходи по одному, тогда посмотрим… А ну, пусти!
Он рванулся изо всех сил. Тут случилось неожиданное. Пальцы «пана поручника» разжались. Мальчишки заговорили между собой на непонятном языке. Некоторые, слова походили на русские, но мальчишки говорили так быстро, что ничего нельзя было понять.
Миша потирал ушибленные места. Плечо ныло, коленка была расцарапана.
«Пан поручник» сдвинул каску на затылок и ткнул пальцем Мишу в грудь:
— Ты кто?
— Как это — кто? — не понял Миша.
— Кто ты ест?
— Я приезжий.
«Пан поручник» снял каску и пятернёй почесал лохматые светлые волосы.
Ребята зашумели. Потом старший (его звали Бронек, как Миша понял) спросил:
— А откуда?
— Я из Москвы, — ответил Миша.
— 3 Москвы!.. Москва, Москва… — заговорили ребята, делая ударение на букве «о».
Бронек скомандовал:
— Хлопцы! Тихо!
Он, видно, был строгим командиром: хлопцы сразу замолчали.
А «пан поручник» протянул руку, взял книжечку и с важностью подал её Мише. Взял фонарик и подал Мише. Взял бинокль и подал Мише:
— Прошу… Москва! Так?
— Так, — отозвался Миша, который, ещё не совсем пришёл в себя после схватки.
Он повесил бинокль на грудь, спрятал книжечку и фонарик в карман и сказал:
— Мне надо в госпиталь… в Центральный госпиталь… Понимаете? Я там живу.
— Добже, — сказал Бронек. — Хлопцы! — Он надел каску и скомандовал: — Идж!
И он повёл Мишу по глухим переулкам, мимо мёртвых развалин, к большой, светлой улице. А сзади, как почётная свита, вышагивали двое мальчишек с деревянными саблями наголо.
Глава четвёртая
У ГОСПИТАЛЬНЫХ ВОРОТ
Конечно, Мише очень хотелось поговорить с Бронеком и его дружками, узнать, почему они раньше напали на него, а сейчас вот идут, провожают.
Если бы они разговорились, Миша узнал бы что отец Бронека, Казимир Яблонский, был подпольщиком, партизаном, воевал с фашистами, а недавно, когда пришла Красная Армия, стал красноармейцем и ушёл на фронт.
Но поди попробуй поговори, когда не знаешь языка!
Бронеку тоже очень хотелось потолковать по душам с мальчиком из Москвы, расспросить его про Москву, про Кремль, про всё. Но он не умел говорить по-русски и поэтому только похлопывал Мишу по плечу и время от времени улыбался ему из-под каски. У него была весёлая, озорная улыбка. А глаза у него были зелёные, как у кошки.
Проходными дворами, таинственными закоулками, через проломы в стенах ребята вывели Мишу на большую улицу.
Миша снова увидел синее небо, солнце и гору с башней вдали.
— Спасибо, теперь знаю. Вон туда и напра-во, да? — показал Миша.
— Добже, добже, — отозвался Бронек. Ребята завернули направо и вышли к монастырской стене.
Миша узнал ржавые ворота госпиталя.
— Там? — спросил Бронек.
— Там, там! — обрадовался Миша. Бронек обернулся, ткнул кобурой в одного из своих помощников и сказал:
— То Юзек.
Юзек подал Мише руку. Это был худой, бледный мальчик со свежим синяком на лбу. Бронек показал на второго:
— А то Янек.
Коротенький, кургузый Янек улыбнулся и приставил руку к козырьку своей смешной квадратной фуражки.
Миша сказал:
— Приходите. Я живу вон там, видите, флигелёк. Приходите. Ладно? Папа ничего, пустит.
Бронек всё понял и вежливо сказал:
— Добже! Дзенькуем. До видзеня. (Хорошо! Спасибо. До свиданья.)
Миша догадался, что «до видзеня» значит «до свиданья», и тоже сказал:
— До видзеня.
У ворот госпиталя они расстались.
Вид у Миши был неважный: лицо в царапинах, ковбойка разодрана, штаны, которые мама так старательно отутюжила, в извёстке. Он слюной пригладил чёлку и толкнул калитку. Она не подалась. Миша постучал кулаком. Стучать кулаком по железным прутьям было больно. Миша повернулся спиной и давай колотить каблуком. Колотил до тех пор, пока к воротам со стороны двора не подбежала худенькая девочка.
Она на бегу завязывала под остреньким подбородком голубой вылинявший платок.
— Кто? — спросила она.
Миша рассердился. Да что ж это такое, на самом деле? Там, в переулке, допытывались — кто, здесь — кто!
Он потряс калитку:
— Открой!
Девочка прижала лицо к ржавым прутьям калитки и долго разглядывала истерзанного после драки Мишу. У неё были большие светло-голубые глаза. Она осмотрела Мишу с ног до головы и решительно мотнула головой:
— Ни!
Миша оторопел. Вот ещё новости! Он здесь живёт, и папа у него начальник, а тут какая-то девчонка смеет его не впускать! Может, Бронек его не в тот госпиталь привёл? Да нет же, вон и длинный главный корпус, и занавески на окнах, и обгорелый сад, и белый флигелёк под черепицей.
— Открой! — крикнул Миша. — Тут мой папа.
— Ни! — Девочка мотнула головой. — Свидания только по вторникам.
Она повернулась и зашлёпала босыми пятками по двору. Миша растерялся и стал изо всех сил дёргать калитку.
— Открой! Открой! Я здесь живу! Девочка оглянулась, прищурилась и махнула рукой:
— Ни… Я не видела.
Миша сказал:
— Да ведь тут мой папа начальник.
Девочка вдруг погрозила пальцем:
— Ой, ни, у начальников детей нима. Я не видела.
— Как же ты могла видеть, когда мы только вчера прилетели! — И Миша снова начал барабанить в ворота.
Девочка закричала:
— Дядя Корней!
Откуда-то донёсся низкий, глухой голос:
— Чую!
Из-за угла показался сторож госпиталя. Он был уже старый. На его широкой груди блестел старинный, ещё с той войны, георгиевский крест на засаленной полосатой ленточке. Волоча за собой метлу, он подошёл к воротам:
— Что за шум, а драки нет?
— Да вот, — показала девочка на Мишу, — стучат! Прямо ворота хочут поломать.
Дядя Корней расправил толстые усы:
— Кто это тут надумал ворота ломать?
— Мне к папе надо, — сказал Миша, — а она меня не пускает.
— И правильно, сынок. Свидания у нас по вторникам.
— Да какие ж тут свидания! — вскричал Миша. — Мой папа тут начальник — майор Денисьев. Я его сын.
— Сын? — Седые косматые брови дяди Корнея полезли вверх. — А я вроде не примечал у нашего началь…
— Да мы только вчера прилетели из Москвы, — перебил Миша, — а потом я долго спал…
— А!.. — протянул дядя Корней. — Что ж ты сразу не сказал! Из Москвы, стало быть? Заходи, сынок, заходи.
Тяжёлая калитка со скрежетом открылась, и Миша наконец проник во двор.
— Заходи, заходи, — повторял дядя Корней. — Вот оно какая штука! А я и не знал… Стало быть, начальник мне не докладывал…
Миша пошёл наискось через двор. Худенькая девочка, дёргая себя за концы платка, побежала за ним: