Мужчины не ее жизни, стр. 37

Когда Глори увидела, что ее мать делает с обручальным кольцом, она ухватила мать за руку и сжала ее. Миссис Маунтсьер посмотрела на дочь благодарным и извиняющимся взглядом, в котором промелькнула и взаимная любовь, словно письмо просунули под дверь. (На первом рисунке Тед изобразит дочь и мать – дочь будет держать руку матери.)

– Знаете, это как нельзя кстати, – начал он. – Я ищу подходящие типажи для портрета матери с дочерью – это заготовки для моей будущей книги.

– Еще одна детская книга? – спросила миссис Маунтсьер.

– Категорически да, – ответил ей Тед, – правда, я не думаю, что мои книги и на самом деле детские. Во-первых, существуют матери, которые должны их покупать, и – обычно – матери первыми и читают их вслух. Дети обычно слушают их, прежде чем научатся читать. А когда эти дети вырастают, они нередко возвращаются к моим книгам и перечитывают их.

– Именно так и случилось со мной! – сказала Глори.

Эффи, которая слушала это с надутым видом, закатила глаза.

Все, кроме Эффи, были довольны. Миссис Маунтсьер получила заверение в том, что матери имеют приоритет. Глори был сделан комплимент: она уже перестала быть ребенком – знаменитый автор признавал, что она теперь взрослая.

– И какого рода рисунки у вас в голове? – спросила миссис Маунтсьер.

– Значит, так. Для начала я хочу нарисовать вас и вашу дочь вместе, – сказал ей Тед. – Таким образом, когда я буду рисовать каждую из вас по отдельности, присутствие отсутствующего будет… некоторым образом очевидно.

– Ой, ма, как здорово! Ты хочешь? – спросила Глори. (Эффи снова закатила глаза, но Тед никогда не обращал внимания на непривлекательных особ.)

– Не знаю. Сколько на это потребуется времени? – спросила миссис Маунтсьер. – И кого из нас вы хотите рисовать первым? Я хочу сказать – по отдельности. Я хочу сказать, после того как вы нарисуете нас вместе. – (Тед, охваченный лихорадкой желания, понял, что вдова готова.)

– Когда у вас начинаются занятия? – спросил Тед у Глори.

– Числа пятого сентября, – сказала Глори.

– Третьего, – поправила ее Эффи. – И ты собиралась провести уик-энд на День труда [12] в Мене – вместе со мной, – добавила она.

– Тогда я первой буду рисовать Глори, – сказал Тед миссис Маунтсьер. – Сначала вас обеих вместе. Потом Глори одну. Потом, когда Глори вернется в колледж, – вас одну.

– Ой, не знаю, – сказала миссис Маунтсьер.

– Да что ты, ма. Это же будет так интересно! – сказала Глори.

– Ну…

Это было знаменитое Тедово бесконечное «ну».

– Что «ну»? – грубо спросила Эффи.

– Я хочу сказать, что – ну, не обязательно принимать решение сегодня, – сказал Тед миссис Маунтсьер. – Подумайте, – сказал он Глори.

Тед знал, о чем уже думает Глори. С Глори у него не будет никаких трудностей. А потом… ах, какими долгими и приятными предвидятся осень и зима! (Тед представлял себе изумительно медленное соблазнение скорбящей миссис Маунтсьер – на это могут уйти несколько месяцев, а то и год.)

Чтобы позволить и матери и дочери вместе отвезти его назад в Сагапонак, от него потребовалась немалая тактичность. Свои услуги предложила миссис Маунтсьер, но потом она поняла, что ущемляет чувства дочери, что Глори настроилась сама отвезти автора и иллюстратора домой.

– Да бога ради, Глори, вези ты, пожалуйста, – сказала миссис Маунтсьер. – Я даже не поняла, как тебе этого хочется.

Тед подумал, что если они будут ссориться, то это только помешает его плану.

– Если быть эгоистом, – сказал он, обаятельно улыбаясь Эффи, – то для меня будет большой честью, если вы все отвезете меня домой.

Хотя его обаяние не подействовало на Эффи, мать и дочь мгновенно примирились. Пока.

Тед к тому же выступил в роли миротворца, когда они принялись решать – кому сидеть за рулем: Глори или миссис Маунтсьер.

– Лично я думаю, – сказал он, улыбаясь Глори, – что люди вашего возраста водят машины лучше, чем их родители. С другой стороны, – он повернул свою улыбку к миссис Маунтсьер, – люди вроде нас – невыносимые пассажиры. – Тед снова повернулся к Глори. – Пусть машину ведет ваша матушка, – сказал он девушке. – Это единственный способ исключить ее из числа пассажиров.

Хотя Тед, казалось, не обращает внимания на то, как Эффи закатывает глаза, на сей раз он предвосхитил ее реакцию – повернулся к несчастной уродине и сам закатил глаза, чтобы показать ей, что он все видит.

Любой, кто видел их в машине, мог подумать, что это обычная семья. Миссис Маунтсьер была за рулем рядом с лишенной прав знаменитостью на пассажирском сиденье. На заднем сиденье ехали дети. Та, которую угораздило родиться уродиной, естественно, была мрачна и погружена в себя; вероятно, этого и следовало ожидать, потому что ее «сестренка» была в сравнении с ней красоткой. Эффи сидела за спиной Теда, уставясь в его затылок. Глори сидела, наклонясь вперед и заполняя собой пространство между двумя передними сиденьями темно-зеленого «сааба» миссис Маунтсьер. Поворачиваясь на своем месте, чтобы созерцать поразительный профиль миссис Маунтсьер, Тед мог видеть и жизнерадостную, хотя, может быть, и не ахти какую красивую дочь.

Миссис Маунтсьер была хорошим водителем – она ни разу не оторвала взгляда от дороги. Дочь же не могла оторвать глаз от Теда. Пусть день и начался так неудачно, но зато теперь он сулил прекрасные возможности! Тед бросил взгляд на часы и с удивлением увидел, что день только начался. Он будет дома еще до двух – масса времени, чтобы показать мастерскую матери и дочери, пока еще за окном светло. Когда миссис Маунтсьер миновала озеро Агавам и свернула с Дьюн-роуд на Джин-лейн, Тед решил, что нельзя судить о том, какой будет день, по его началу. Тед настолько был занят визуальным сравнением матери и дочери, что совсем не смотрел на дорогу.

– А-а, так вы едете этим путем… – шепотом сказал он.

– Почему вы шепчете? – спросила его Эффи.

На Джин-лейн миссис Маунтсьер была вынуждена притормозить и двигаться с черепашьей скоростью. Вся улица была закидана бумагой, висевшей и на живых изгородях. Миссис Маунтсьер вела машину, а вокруг нее кружились клочки бумаги. Один лоскут прилип к лобовому стеклу. Миссис Маунтсьер решила было остановить машину, но Тед сказал ей:

– Не останавливайтесь! Включите дворники.

– Вот вам и разговоры о трудных пассажирах… – заметила Эффи.

Но, к облегчению Теда, дворники сделали свое дело, и оскорбительный клочок улетел прочь. (Тед успел разглядеть подмышку миссис Вон – рисунок был из самого срамного ряда: она лежала на спине, закинув за голову скрещенные руки.)

– А что это такое? – спросила Глори.

– Наверно, чей-то мусор, – ответила ее мать.

– Да, – сказал Тед. – Чья-то собака залезла в мусорный бачок.

– Ужас какой, – заметила Эффи.

– Кто бы это ни сделал, его нужно оштрафовать, – сказала миссис Маунтсьер.

– Да, – согласился Тед. – Даже если правонарушитель – пес, нужно оштрафовать пса!

Все, кроме Эффи, рассмеялись.

Когда они приблизились к концу Джин-лейн, веселенький хоровод бумажных обрывков обстал двигающуюся машину; впечатление было такое, будто разодранные свидетельства унижения миссис Вон не хотят отпускать Теда. Но наконец они повернули за угол, и перед ними оказалась чистая дорога. Тед ощутил прилив безумного счастья, хотя и не предпринимал никаких попыток выразить его. На него снизошел редкий момент рефлексии – почти библейская мудрость обуяла его. Вспоминал ли он о своем незаслуженном спасении от гнева миссис Вон, наслаждался ли пьянящим обществом миссис Маунтсьер и ее дочери, всеподавляющая мысль, словно литания, неизменно пульсировала в его мозгу. Снова и снова, опять и опять: похоть порождает похоть, похоть порождает похоть. В этом-то и было самое захватывающее.

Авторитет письменного слова

Историю, которую Эдди рассказал Рут в машине, она запомнила навсегда. Если она хоть на секунду забывала о ней, ей было достаточно взглянуть на шрам, на всю жизнь оставшийся на ее правом указательном пальце. (Когда Рут перевалило за сорок, шрам был таким маленьким, что увидеть его могла только она сама или тот, кто знал об этом шраме, – тот, кто искал его на ее пальце.)