Астийский Эдельвейс, стр. 8

Несколько минут прошло в молчании.

— А ты опять что-нибудь откопал? — спросил техник.

— Нет, я хотел только поговорить с ним.

— Да и он, наверное, тоже хотел… Письмо оставил. Вот возьми.

— Спасибо. — Максим вскрыл конверт. В нем оказался еще один — поменьше, на котором рукой Крайнова было написано:

Максим вышел на улицу. Там валил густой, мокрый снег. Он сунул письмо в карман, мысленно обращаясь к Крайнову:

— Нет, Петр Андреевич, я не забуду вашего совета. И даю самое торжественное слово — разгадать тайну Студеной.

6

Последнее лето перед поступлением в институт Максиму целыми днями пришлось корпеть над книгами. Незаметно наступил день отъезда. Вещи были собраны с вечера. Вчера же он простился с Мариной. Почти до рассвета простояли у ворот, клялись не забывать друг друга. Теперь осталось дождаться вертолета. Время было, и он решил еще раз взглянуть на озеро, к которому так привык.

Здесь ни души. Максим искупался, потом растянулся в траве под старым кедром. Шесть лет прошло с тех пор, как он впервые увидел эти места. Как изменилось все здесь! Все, кроме озера и того, что вокруг него. Тот же обрыв над омутом, та же стена елей на другом берегу. Все изменилось, но и стало привычнее, уютнее, особенно старик кедр, под которым он лежал сейчас и где уснул в то самое утро, когда спас таинственную незнакомку.

Сколько раз вспоминал он это происшествие. Сколько раз старался понять, что же произошло в тот день на озере. Но все так и осталось загадкой.

Впрочем, если бы девчонки не было, то много из того, что произошло, можно объяснить так или иначе. Волки могли погибнуть от шаровой молнии. Свет в заимке просто пригрезился: когда человек замерзает или теряет голову от страха, такое случается. Музыка на озере доносилась из какого-нибудь транзистора — мало ли сейчас туристов в тайге. Ну а запах объяснить и того проще: цветы в тайге очень пахучие.

Максим потянулся, стал тереть глаза. Вздремнуть бы часок-другой… А кто разбудит? Нет, нет, нельзя, так и вертолет проспишь! Он ущипнул себя, чтобы отогнать назойливую дремоту. Однако тень от кедра как-то странно изогнулась, озеро сдвинулось в сторону, обрыв закачался перед глазами. Максим с усилием поднял набрякшие веки. Встать, встать! Он было поднялся, но вдруг увидел, как за деревьями мелькнуло что-то светлое.

Она?..

Он скорее почувствовал, чем понял, что это именно она. И даже не удивился этому. Только сейчас, здесь он и мог ее встретить. Не удивился и тому, что перед ним стояла уже не девочка, а взрослая красивая девушка. Максим рассмотрел ее. Узкое, даже чересчур узкое лицо. Прямой тонкий нос. Глаза огромные, удлиненные, с неестественно расширенными зрачками, которые, казалось, светились изнутри.

Девушка улыбнулась и коротко спросила:

— Уезжаете?

— Да… — еле выдавил он из себя, даже не удивившись ее вопросу, и почему-то уточнил: — Сегодня часа через три-четыре.

— Это хорошо, что вы уезжаете, — сказала она, бросив на него быстрый взгляд.

— Почему? — спросил Максим, немного приходя в себя и снова рассматривая незнакомку. Теперь его внимание привлек цветок, заколотый в прическе девушки. Цветок был, несомненно, живой, необычной расцветки. Он напоминал альпийский эдельвейс, только лепестки лирообразной формы были много нежней, почти прозрачные. Максим был уверен, что где-то уже встречал такой же цветок, но не мог вспомнить где.

— Вы еще очень мало видели, — отвечала девушка. — Плохо знаете жизнь и людей. — Голос ее звучал тихо, как шелест листьев на слабом ветру, глаза же струили мягкий свет. — О мире вы судите по своему глухому уголку и поэтому делаете много ошибок.

— Я делаю ошибки?!

— О, много! Очень много. Вчера, например, вы говорили девушке, что всю жизнь будете любить ее одну. Но ведь такое редко бывает. К тому же вы не любите ее даже сейчас. И вообще не знаете, что такое любовь.

Максим почувствовал, как мысли у него снова сбиваются. Еще час назад он был уверен, что любит Марину больше всего на свете. А теперь…

— Нет, я действительно люблю ее. Мы давно любим друг друга…

Девушка покачала головой.

— Вы заблуждаетесь, она тоже не любит вас.

— Как?! Значит, она обманывает меня?

— Нет, она тоже не понимает своих чувств.

— Ну это, знаете, уж слишком! — начал сердиться Максим, чувствуя, что девушка подчиняет его себе. — И вообще, зачем вы говорите об этом? Давайте не будем…

Взгляд его упал на цветок, и слова точно замерли на языке. Лепестки эдельвейса, только что отливавшие чистым изумрудом, на глазах у него стали оранжевыми, потом желтыми и вдруг вспыхнули ярким багрянцем. А лицо девушки, ее улыбка, голос оставались спокойными и приветливыми, как прежде.

— Я в большом долгу перед вами, и мне казалось естественным помочь разобраться в том, что недоступно еще вашим рецепторам и вашей мыслительной системе. Вы сами убедитесь, что ваши и ее чувства обманывают вас обоих. И будет очень плохо, если вы прежде этого решите соединить ваши жизни.

— Но почему, почему?!

— Потому что вся ее внутренняя конституция, все первичные элементы сознания и подсознания противоположны вашим.

Как будто он сам не думал о чем-то похожем. Но у него не было никого ближе Марины. Он привык к ней, привык и к ее недостаткам. Ему хорошо было с ней. Она влекла его. Чего же еще?

— Что я, не знаю своей девушки! — пробовал он возражать. — Откуда вы-то знаете Марину?

— Я? Я… — Девушка засмеялась.

— Что вы? — настойчиво спросил он.

— Сейчас это не имеет значения, — ответила она и повернула голову, как бы прислушиваясь.

— Но вы даете такие советы…

— Я не вправе их давать. Вы вольны поступать так, как найдете нужным. Но если вы скоро встретите другую девушку, лучше, интереснее Марины? Если полюбите ее так, что не сможете без нее жить? — Она смотрела на него огромными глазами, в которых играло какое-то удивительное зеленое пламя, и Максим почувствовал, как в нем, в этом пламени, сгорают те нити, которые связывали его с Мариной.

— А теперь прощайте. И возьмите это на память о нашей встрече.

Она вынула из своей прически этот цветок удивительной красоты и протянула его Максиму.

— Это такой подарок… — Руки их встретились, и Максим, охваченный внезапным волнением, не мог больше сказать ни слова. Он молчал, вместо того чтобы хотя бы расспросить ее о всех загадочных событиях последних лет. А девушка уже поднялась с места, протянула руки ладошками вперед:

— Всего доброго.

Максим вскочил:

— Постойте! Я хотел сказать… Я хотел спросить…

— Мне пора, Максим, прощайте. — Она уже уходила в сторону леса.

— Как можно! Кто вы, откуда? — Он бросился за ней и… проснулся. — Фу, черт! Приснится же такое! — Он вскочил с земли, да так и застыл с поднятой рукой — в руке у него был… цветок. Тот самый цветок, который подарила ему незнакомка!

Что же это?! Он в два прыжка пересек прибрежную поляну, заметался по лесу. Никого не нашел. Никаких следов.

Он вернулся к озеру. Здесь ничто не напоминало о странном происшествии. Все та же сонная тишина висела над долиной. И те же неподвижные ели отражались в воде. А цветок — вот он, блестящий, словно покрытый лаком, с тонкими лепестками. И запах от него — тот самый горьковатый запах, который преследовал его все эти годы.

Максим поднес цветок к глазам, и повторилось чудо — зеленые лепестки вдруг стали желтыми, потом оранжевыми и наконец красными. Сон продолжался… Максим снова подумал, что где-то видел этот эдельвейс. Но где, где? Вспомнил! Алмазная гемма! Да, именно там, на грани сгоревшего бриллианта, видел он точно такой цветок. Но что же получается? Цветок из астийского времени? Астийский эдельвейс? И сама девушка — тоже из астийской эпохи? Астийская Нефертити? Тут уж действительно можно сойти с ума. Максим забыл и о времени, и об отъезде — обо всем на свете. Но в это время сверху, от кордона, послышались торопливые шаги. И голос Марины: