Осколки судеб, стр. 49
9
Всем Штерны просто сказали, что с Тео произошел несчастный случай, и это, конечно, было правдой. Выражениям соболезнования, казалось, не будет конца. В местных медицинских кругах новость произвела эффект разорвавшейся бомбы: Тео Штерн не только не стал главным хирургом, но вообще навсегда покончил с хирургией. Тяжелее всего для Айрис было ловить на себе сочувственные взгляды – все вокруг, разумеется, знали, что именно она и захлопнула эту злосчастную дверцу.
– Могу представить себе, что ты сейчас чувствуешь, – выразила мысли окружающих одна из ее подруг, со слезами на глазах обнимая Айрис.
Детям, как и Анне, все еще находившейся на музыкальном фестивале в Беркшире, они сообщили несколько больше, хотя и не всю правду. На этом настоял Тео. Не было никакого смысла, сказал он, портить им всем лето, все равно они ничем не могли здесь помочь. Она понимала, что он внутренне еще не готов к встрече с ними, что боится увидеть в их глазах боль и жалость.
Как-то, когда он еще лежал в больнице, она, не в силах более сдерживаться, вдруг опустилась на колени перед койкой, и, склонившись к самому его лицу, еле слышно прошептала:
– Прошу тебя, пожалуйста, не ненавидь меня слишком уж сильно. – Каждое слово давалось ей с огромным трудом. – Хотя, как ты можешь, после всего, что произошло?
Нахмурившись, он отвернулся.
– Глупости все это. Ненавидь! Глупости!
– Клянусь, я отдала бы все на свете за то, чтобы это была моя рука. Поверь мне. Ты мне веришь, Тео?
– Да. Да!
Он поморщился. Айрис видела, что он пытается скрыть от нее свою боль – только вот какая боль, физическая или душевная, причиняла ему большие страдания, она не знала.
Ночью, ворочаясь без сна в своей постели, она это поняла. Что ждало его теперь? Ничего. Все его надежды рухнули в одно мгновение. Впереди были лишь унылые, беспросветные годы. Пустые, бесцельные и серые. Она разрыдалась тем горше, что сознавала теперь, насколько глупыми, в сравнении с этим обрушившимся на них несчастьем, были ее слезы на прошлой неделе, даже слезы из-за Стива.
Вскоре она привезла Тео домой, но и дома они большей частью молчали.
– Неужели ты не понимаешь, что я не желаю сейчас ничего обсуждать, – бросил он ей с нескрываемым раздражением, когда она попыталась вызвать его на разговор.
– Скажи мне только, – взмолилась она, – что ты понимаешь, как сильно я раскаиваюсь.
– Я понимаю, – проговорил он устало. – А теперь, ради Бога, хватит об этом.
Он отправился в клинику, чтобы, как он ей сказал, «привести там все в порядок», очевидно, подразумевая под этим отмену приема и передачу своих пациентов кому-нибудь другому. Вернувшись домой, он сразу же прошел на террасу. Какое-то время сидел там, листая левой рукой газету, но вскоре газета скользнула на пол, и взгляд его устремился через лужайку к бассейну. Между бассейном со все еще бирюзовой водой и розовым зданием купальни по-прежнему стояли, словно застыв в ожидании обычного веселья, шезлонги и грибки – неизменный фон и атрибуты жизненного успеха и уверенности в завтрашнем дне.
Муж выглядел таким несчастным, сидя там в одиночестве, что Айрис не выдержала и, схватив первую попавшуюся ей на глаза книгу, вышла на террасу. Какое-то время спустя она осмелилась нарушить гнетущее молчание.
– Тео, скажи мне, что я могу для тебя сделать?
– Сделать?
– Может, – проговорила она робко, – ты хочешь поговорить со мной, сказать мне, о чем ты думаешь?
– Думаю? О том, как бы не сойти с ума.
К горлу ее подкатил комок, и больше она ничего не сказала.
Однако позже, в столовой, она вновь попыталась вызвать его на разговор. Прочла ему письмо от Лауры, а также от матери, которая, не зная, что произошло в действительности, уже больше не настаивала на своем возвращении.
– Мама пишет, что Бернстайн в Танглвуде как всегда великолепен.
Тео в ответ лишь кивнул. Он почти не притрагивался к еде. Айрис старалась не смотреть на его лежащую на столе забинтованную руку, которая притягивала ее как магнит. Один раз, не выдержав, она все же взглянула на руку и на несколько секунд застыла, чувствуя в этот момент боль в своих собственных пальцах.
Вновь и вновь перебирала она в памяти последние события. Казалось, в мозгу кто-то без конца прокручивает одну и ту же пленку. Все началось с ареста Стива, а потом эта женщина… При мысли о ней Айрис ощутила в душе жгучую ненависть; она готова была убить сейчас эту суку, которая одна только и была виновата в том, что случилось с Тео, в том, что он никогда теперь не будет любить ее, Айрис. Да и как он мог любить ее после всего, что произошло? Ведь именно она и сделала его на всю жизнь калекой.
Она бродила из комнаты в комнату, успевая забыть к тому времени, когда входила, что ее туда привело. А ночью спала одна в их широкой постели, так как Тео перебрался в комнату Джимми, и ей снились одни лишь утраты.
… Собака выскакивает из дома прямо на мостовую, где с бешеной скоростью мчатся машины, ее дети кричат от страха, и она видит все это и ничем не может помочь. Или они с Тео едут куда-то на поезде, который вдруг из-за каких-то неполадок останавливается; она сходит, желая немного прогуляться, и тут состав трогается; она бежит, пытаясь его догнать, но поезд все убыстряет ход и вскоре пропадает за горизонтом, а вместе с ним и Тео…
Она просыпалась вся в холодном поту. В зеркале глаза ее с темными кругами под ними и набухшими веками смотрели на нее с откровенным осуждением. И каждый вечер во время ужина, когда они, словно отбывая наказание, сидели, уставясь в свои тарелки и едва притрагиваясь к еде, за столом царило гробовое молчание, лишь изредка нарушаемое пустыми, ничего не значащими фразами. Безысходность была полной. Они с Тео находились в лодке, плывущей по воле волн в никуда. Внутри у Айрис все словно онемело.
И вот однажды в мозгу ее вспыхнула вдруг мысль, удивительная и леденящая в своей ясности: если ее не станет, всем от этого будет только лучше. Джимми уже твердо стоит на ногах, Стив, что бы она не предпринимала, или выплывет, или пойдет ко дну, Лауре, одной из немногих счастливиц на этом свете, во всем всегда сопутствует удача, а Филипп… Ну, Тео как-нибудь возьмет себя в руки и позаботится о нем – один ребенок не требует таких уж больших забот.
Немедленно вслед за этой мыслью пришла другая: ты не должна так думать, это дурно; а ну-ка, встряхнись, съезди куда-нибудь, и все пройдет…
Она стояла в магазине у прилавка, за кучкой старых дам, пытаясь вспомнить, что ее сюда привело. Дамы, вероятно, вдовы, оживленно обсуждали свои планы, собираясь пройтись по магазинам и потом где-нибудь вместе позавтракать. После этого они, должно быть, возвратятся домой, в чистенькие уютные квартирки со старыми семейными фотографиями на телевизоре, приготовят на крохотных кухоньках чай и накормят кошек, счастливые своей независимостью и сами себе хозяйки.
Так и не вспомнив, зачем она приехала в магазин, Айрис отправилась на мойку автомашин. Обслуживанием там сегодня занималась молодая девушка, на вид стопроцентная американка, крепкая, стройная и знающая свое дело. Работая, она весело что-то насвистывала. Никаких тебе комплексов или забот, подумала Айрис. Моя Лаура точно такая же, слава Богу, и мама тоже. Счастливая Лаура, счастливая мама.
В нижнем холле, когда она возвратилась домой, ее ждали, сложенные аккуратно у стены, свертки с платьями от Леа. Вид этой груды, возвышавшейся почти на метр от пола, был просто неприличен. О чем она только думала, когда их заказывала? Но теперь сожалеть об этом поздно. Итак, что же ей с ними делать? Все платья были переделаны – рукава для Айрис всегда приходилось слегка укорачивать – так что вернуть она их не сможет. Ничего не оставалось, как только нести их все наверх и распаковывать.
Один за другим она разворачивала пакеты из тонкой оберточной бумаги, и на свет с легким шелестом появлялись наряды из хлопка, шелка, кашемира – их элегантность, даже экстравагантность, выглядела сейчас как насмешка. Развешивая наряды в стенном шкафу, она ломала себе голову над тем, как они смогут сейчас за них расплатиться. Последним она достала черное гипюровое платье с разбросанными по всему подолу крошечными голубыми бантиками и атласный голубой шарф к нему. Несколько мгновений стояла, глядя на платье с ненавистью, как на врага, потом оторвала ярлык с указанием цены и позвала снизу Пирл.