Превращение духа, стр. 14
И потому говорит Заратустра: человеческое есть нечто, что должно быть побеждено, чтобы мог человек быть Человеком».
Зар, как и всегда, говорил обо мне. Счастье Двух так знакомо мне, так манит! Но я чувствую добродетель, она встаёт стражем между мной и Другим, встаёт и разглагольствует. Она поёт, подобная птице Феникс, поющая, кажется она прекрасной, когда же она умолкнет, то предстанет в истинной своей красоте: она уродлива, как смерть, и она несёт смерть одиночества своим сладостным пением, скрывая Другого, которого я не знаю.
Я неискренен, моё признание в неискренности кажется искренним, но это снова игра: теперь я играюсь фантомами — словами искренности и неискренности. Результат этой игры очевиден, я, конечно, приму сторону искренности, но в безальтернативности этого выбора заключена ложь — я не выбирал, я делал вид, что выбираю.
Принять сторону искренности — не значит быть искренним, а потому, принимая сторону искренности, я лгу дважды. Печально…
Так я думал уже во сне, потому что заснул, слушая Заратустру. Тяжёлый был у меня сон: мне снился лабиринт, в котором, к сожалению, не было Минотавра, который бы мог меня сожрать, прекратив этим широким жестом все мои страдания и мучительные поиски несуществующего выхода.
О БЛЕДНОМ ПРЕСТУПНИКЕ
Мы шли длинными подземными переходами железнодорожной станции. Мёртвый свет гелиевых ламп падал на бетонные конструкции, от чего мрачные конусовидные четырехгранники потолка, не в пример готическим стрелам, лишь ещё больше прижимали нас к полу. Картину дополнял гулкий шум торопливых шагов, что напоминал поступь похоронной процессии.
— Вор! Держите вора!!! — эхом пронеслось в переходе.
Мужчина лет сорока бежал за худощавым парнишкой, мальчик как ветерок протиснулся между мной и Заратустрой, скользнув молящим и перепуганным взглядом по нашим лицам.
— Ловите его, ловите! — сорванным голосом кричал пострадавший.
Мы продолжили свой путь, не оборачиваясь и не изменяя скорости шага.
«Не пытайтесь наказать преступника, он наказан уже собственным страхом, — говорил Заратустра. — Или надеетесь вы, что наказание справедливое обидчика вашего вас избавит от страха? Но что такое "справедливое наказание", если не попытка ваша решить проблемы свои за чужой счёт?
Боитесь вы — и в этом собственное наказание ваше. Но, наказывая другого, вы не перестаёте бояться, а лишь больше ещё боитесь: страшится хвалёная добродетель ваша, ибо меру она перемеривает; страшится справедливый суд ваш, ибо может он ошибиться и знает о том; страшится ваше «Я» добродетельное, что не были вы сострадательны; но более всего боитесь вы сами, ибо чувствуете вы, что наказание ваше цели своей не достигнет.
Но какова же цель наказания вашего — думали вы об этом? Отомстить, перевоспитать или ущерб возместить? О, даже не знаете вы, зачем наказываете! Полагаете, что надо вам наказать. Так прислушайтесь же к этому надо — вы услышите голос страха вашего! А потому говорю я вам: наказывая, вы сами наказаны!
"Враги" и «злодеи», "больные" и «обманщики», "глупцы" и «грешники» — все они порождения страхов ваших. Рождает границы добродетель ваша, вы же сидите в засаде и трясётесь от страха! Отчего любите вы так смаковать страхи чужие, если не от желания вашего скрыть трусость собственную? Так сознайтесь же в трусости своей, судьи!
Судьи, откройте сердца свои! Что в них, кроме страха?! Но кого осуждаете вы страхом вашим, если не самих Себя?! А ведь даже не видите вы, что страшитесь! Не от того ли изображаете вы слепой Фемиду? Не глаза ли ваши держит она в чашах весов своих? Пусть простят вас другие, ибо не ведаете вы, что творите, но что проку в том, если страх ваш не знает прощения!
Однако же лучшее свидетельство страха вашего — мысль ваша. Думая, выдаёте вы тем самым страх свой. Не знание истины, но страх ваш говорит словами вашими! Так говорите же прямо, хватит общаться с собой через посредников и переводчиков! К чему комедия эта, лжецы и прохвосты?! Кого надеетесь обмануть вы, страшащиеся, если не Себя самих? Говорите гримасой ужаса!
Кажется вам, будто бы дело ваше — следствие мысли, дело облекаете вы в слова и судите ими помыслы. Так вот, вы ошиблись в порядке! Не мысль порождает дело, а дело — мысль, иначе же мысль ваша — бред. Всё вы со страху поставили с ног на голову! Так сломаете вы себе шею, лихоимцы счастья собственного!
Мысль ваша — только скорлупа одна дела вашего. Не содержимое судите вы, гнёзд разорители, а скорлупу его. Не можете осудить вы дело, ибо так длинны языки ваши, что коротки! Мысль осуждаете вы, воры, укравшие мусор! И не голодно вам скорлупой яичной питаться? Видно, кормите вы ею скелеты свои, шедевры музеев анатомических!
Скорлупа в умах ваших, скорлупа одна, а жизни не знаете вы! Украл кошелёк мальчишка, и теперь жажда в вас ущерб возместить камнями. Молодцы! Признайте же дело, и увидите вы исчадие страха вашего, а слова — слова только!
Словами оправдать вы можете вора, словами можете осудить. Однако же первое зовёте вы «гуманизмом», второе — «торжеством справедливости»! Но не значит ли это, что негуманна совсем справедливость ваша? Что тогда, гуманисты безумные, зовёте вы справедливостью?
Осуждая вора, себя вы оправдываете. Оправдывая вора, себя осуждаете на страх свой. Так и есть, что, осуждая, не освобождаетесь; оправдывая, — не освобождаете. Несвобода — вот подлинная свобода ваша, рабы страха! Что ж делаете вы, называя кого-то «преступником»?
Страхом своим вор открыл вам страх ваш! Так благодарите же вора за откровение это, ибо он сорвал с Фемиды вашей удавку, он сделал её зрячей! Пусть же украдёт он и страх ваш с кошельком вашим! Не подаяние, но приобретение — вот что есть признание вами страха вашего.
Дорогою потерь идёт несчастный, дорогою обретений шествует, танцуя, счастливый. Украдите же счастье своё у человеческого, станьте вором дарующим! Я такой вор, ибо нечего терять тому, у кого нет ничего, но всегда есть ему, что обрести и что подарить!
Признайте же и чужой страх, этим признаете вы дело. Но одно зовёте вы безумием и страшитесь, другое — преступлением и снова страшитесь. Вот и говорю я вам, что вы безумны!
О, этот вор жаждал не кошелька вашего, и не крови вашей, даже не дела своего жаждал вор этот, но жаждал он лезвия острого, лезвия своего страха! Не оттого ли вор этот более человек, чем вы?
Но всё же вор — человек, бегущий от человека. Провоцируя страх ваш, не хотел он освободить вас. И не себя вор испытывает, но страх свой, а потому и не может быть он человеком!
Что ж не скажет вор: «Я украл!» Что ж он бежит? Страху бросил он вызов и страху потворствует. Знайте же, страх всегда отыщет себе союзников! А потому вор этот подобен самоубийце, что пистолет заряжает холостыми патронами, — не велика же удаль душегубства такого!
Кого ж обманывает вор этот? Самого Себя он обманывает! Не обманывает обманщик, но обманывается, ибо стыдится вор, а стыд его — это страх!
Кто ж для человека лучший судья, если не он Сам? Однако же не осуждайте страхи свои, ибо не страшен страх, но страшно бессилие ваше до конца пережить страх ваш!
Не в том беда, что страшитесь вы, но беда в том, что страшитесь вы страха, беда в бессилии вашем! Но и слабости своей признать вы не можете! Так захлебнитесь же в чувстве вины собственном, притворщики!
Вина — вот она, бездна слабосилия вашего признать дело! Верите вы, что можете прошлое изменить, вина ваша — тому доказательство!
Нет у вас будущего, а настоящее ваше — страх! И я смеюсь! Слышите вы, я смеюсь! Неужели же не слышите вы смеха моего, голоса свободы?! Поднимите же голову, винящиеся! В лицо смеётся вам Заратустра!
Что такое человек этот, что страха собственного испугался? «Вор», — скажете вы. «Вы», — скажу я. У себя украсть умудрились вы Себя самих! Ловкостию дивлюсь вашей я, Заратустра! Куда же спрятали вы добычу свою, запасливые? Где искать вам теперь украденное?