Время учеников. Выпуск 2, стр. 95

Разве вам не хочется возвести ограду вдоль пропасти, возле которой они играют? Вот здесь, например, — он ткнул пальцем вниз. — Вот вы давеча хватались за сердце, когда я сидел на краю, вам было нехорошо, а я вижу, как двадцать миллиардов сидят, спустив ноги в пропасть…

— Чего вы, собственно, боитесь? — сказал Турнен раздраженно. — Человечество все равно не способно поставить перед собой задачи, которые оно не может разрешить. — Леонид Андреевич с любопытством посмотрел на него. — Вы серьезно так думаете? — сказал он. — Напрасно… Вы спрашиваете, чего я боюсь. Я не боюсь задач, которые ставит перед собой человечество, я боюсь задач, которые может поставить перед нами кто-нибудь другой. Это только так говорится, что человек всемогущ, потому что, видите ли, у него разум.

И думать за вас я не буду, думайте сами, а я уеду. Уеду. Уеду. Все равно вы никогда не поймете, что думать — это не развлечение, а обязанность.

И всех я здесь знаю. Будете слоняться от хрустальной распивочной до алмазной закусочной.

Если это вообще страшно, подумал он. Необходимость не может быть ни страшной, ни доброй. Необходимость необходима, а все остальное о ней придумываем мы.

Конечно, все запутано в клубок, но только за какую ниточку ни потянешь, обязательно придешь или к любви, или к власти, или к еде…

…и нельзя ли в ней переменить плюсы на минусы, чтобы она двоечников превращала в отличников.

Вавилонскую башню, надгробный памятник всем дуракам, которых ты выпустил на эту Землю плодиться и размножаться, не продумав как следует последствий акселерации…

…ты, конечно, взрослый, здоровенный, можешь меня выпороть, однако как ты был с самого детства дураком, так дураком и останешься, помрешь дураком, но тебе этого мало, ты еще и меня дураком хочешь сделать…

Этих ребятишек пока еще очень мало… К тому времени, когда их будет много, я уже, даст бог, благополучно помру. Как это славно — вовремя помереть!..

Наше дело — научить их думать, — сказал Эдик, а не помогать им думать, но они не учатся…

…теория позитивной реморализации. Из нее следует, что любое существо, обладающее хоть искрой разума, можно сделать порядочным.

— Я мог бы возразить, что космос членистоногим ни к чему, — произнес он. — Однако и людям он тоже ни к чему, и поэтому об этом говорить не будем.

…тут у меня объявилась дочка двенадцати с лишним лет, очень славная девочка, но мать у нее дура и отец тоже дурак, так вот, надобно ее пристроить куда-нибудь подальше от глупых людей…

Боже, спаси взрослых. Боже, спаси их родителей, просвети их и сделай умнее, сейчас самое время… Для твоей же пользы прошу тебя. Боже, а то построят они тебе

Должен вам сказать, что родители двенадцатилетнего ребенка — это всегда существа довольно жалкие, обремененные кучей забот. Но здешние родители — это чтото особенное. Они мне напоминают тылы оккупационной армии в районе активных партизанских действий…

…но человек-то учит детеныша: «Думай как я», а это уже — преступление…

И вообще все это уже было, все это уже пробовали, получались отдельные хорошие люди, но главная масса перла по старой дороге, никуда не сворачивая. По-нашему, по-простому…

И уж во всяком случае, ни Бол-Кунац, ни Ирма, ни прыщавый нигилист-обличитель никогда не наденут золотых рубашек, а разве этого мало? Да черт возьми — мне от людей больше ничего и не надо!..

…использовать башни по-старому, но для других целей.

— Для каких — других? — мрачно сказал Максим. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.

— Кто это подарил мне жизнь? Жизнь моя! Принадлежит мне!

Ваш затуманенный и оглушенный совестью разум утратил способность отличать реальное благо масс от воображаемого, продиктованного вашей совестью. А разум нужно держать в чистоте. Не хотите, не можете — что ж, тем хуже для вас. И не только для вас.

И нечего на меня орать, если вы виноваты, проспали свой мир, массаракш, оскотинели, как последнее зверье! Что теперь с вами делать? — Он вдруг оказался возле Гая, схватил его за грудь. — Что мне теперь делать с вами? — гаркнул он. — Что? Что? Не знаешь? Ну, говори!

Человечество в целом — слишком стационарная система, ее ничем не проймешь.

И здесь они меня обвели, без языка оставили, гады… Шпана… Как был шпаной, так шпаной и состарился… Вот этого не должно быть! Ты, слышишь? Чтобы на будущее это раз и навсегда было запрещено! Человек рожден, чтобы мыслить.

Он знал, что все это надо уничтожить, и он хотел это уничтожить, но он догадывался, что если все это будет уничтожено, то не останется ничего — только ровная голая земля.

— Я — это жрец. А ты — потребитель… И не кривись, дурак! Это же очень здорово! Ведь храм без потребителя был бы вообще лишен человеческого смысла. Ты, балда, подумай, как тебе повезло! Ведь это же нужны годы и годы специальной обработки, промывания мозгов, хитроумнейшие системы обмана, чтобы подвигнуть тебя, потребителя, на разрушение храма… А такого, каким ты стал теперь, и вообще нельзя на такое дело толкнуть, разве что под угрозой смерти!.. Ты подумай, сундук ты с клопами, ведь такие, как ты, — это же тоже малейшее меньшинство!

— Еще бы! — ядовито произнес Щекн. — Ведь стоит вам попасть в другой мир, как вы сейчас же принимаетесь переделывать его наподобие вашего собственного. И конечно же, вашему воображению снова становится тесно, и тогда вы ищете еще какой-нибудь мир, и опять принимаетесь переделывать его…

Тут, видимо, все дело в контрасте. На фоне злобного идиота даже самый обыкновенный человек выглядит ангелом…

Ему пришлось учиться рассказывать… И очень скоро обнаружилось в нем четвертое вожделение: жажда делиться знанием. Это было что-то вроде любви.

…но образование вооружило их логикой, скепсисом и пониманием извечной невозможности объяснить необъяснимое.

Дай бог каждому из вас на протяжении всей жизни заставить задуматься десять человек. Не к народу ты должен говорить, — продолжал он, возвысив голос с иронической торжественностью, — но к спутникам. Многих и многих отманить от стада — вот для чего пришел ты…

Раздел третий

ПОПЫТКА К БЕГСТВУ

Андрей Чертков

От составителя (продолжение)

Название третьего раздела говорит само за себя. Если первый раздел составляют вещи, «линейно» (пусть даже и с определенными вариациями) продолжающие или дополняющие миры братьев Стругацких, второй — произведения, содержащие те или иные существенные отклонения от «первоисточников», то в третий я включил тексты, для авторов которых и миры, и герои Стругацких стали не более чем поводом для собственных литературных конструкций.

Автор первой повести этого раздела Андрей Измайлов — писатель известный, хотя в последнее время преимущественно среди поклонников «крутых» боевиков. (Вспомним хотя бы роман-трилогию «Русский транзит», который стал первым национальным бестселлером в постперестроечную эпоху и даже был экранизирован на телевидении.) Тем не менее начинал Андрей именно как фантаст и именно как член Семинара Бориса Стругацкого. Впрочем, он уже в то время гордо считал себя «слугой двух господ», ухитряясь совмещать в одной вещи родовые признаки двух популярных жанров, и поэтому в начале девяностых, когда отечественная фантастика вдруг перестала пользоваться спросом со стороны новоиспеченных российских издателей, легко открестился от признаков одного из них и переквалифицировался в «детективщика» — этот жанр уже тогда был более «хлебным» — и, по-видимому, достаточно успешно. Хотя боевики, вышедшие из-под его пера, на мой взгляд, все же слишком «интеллигентны» для сегодняшнего книжного рынка, где в последние годы доминируют сплошь «чернуха», «мокруха» и «порнуха». Впрочем, Бог с ними, с боевиками. Лично мне кажется симптоматичным тот факт, что свой последний на сегодняшний день роман, «Покровитель», Андрей Измайлов написал с существенными элементами фантастики. А теперь вот еще и надумал отметиться повестью для нашего сборника. Не означает ли это, что Андрей решил-таки «завязать» с «криминальным» прошлым и вернуться на круги своя — к своей первой литературной любви? Если да, могу только приветствовать такое решение: Измайлов — автор весьма и весьма своеобразный, таких в нашей фантастике немного. Да, присущая ему творческая манера может кому-то нравиться, кому-то не нравиться, однако так пишет он и только он. Не хочу оценивать представленный им на суд читателей более чем вольный парафраз на мотив «Хищных вещей века», замечу лишь, что, насколько мне известно, до сих пор еще никто не смог разобраться толком, где же проходит граница между сном и явью. Во всяком случае, в литературе. И повесть Измайлова — убедительное подтверждение этому.