Дьюма-Ки, стр. 136

— У него открыты глаза, — воскликнул Джек. — Слава Богу! Эдгар, вы меня слышите?

— Да. — От крика я осип. Хотелось есть, но сперва — смочить саднящее горло. — Пить… может кто-нибудь помочь страждущему?

Уайрман протянул мне одну из больших бутылок с водой «Эвиан». Я покачал головой.

— Пепси.

— Ты уверен, мучачо? Вода, возможно…

— Пепси. Кофеин. — Не единственная причина, но я полагал, что хватит и этой.

Уайрман отставил «Эвиан» и дал мне пепси. Газировка была тёплой, но я ополовинил банку, рыгнул и сделал ещё глоток. Оглянулся и увидел только моих друзей и грязный коридор. Не нашёл в этом ничего хорошего. Наоборот, пришёл в ужас. Моя рука (вновь она осталась у меня одна) одеревенела и тряслась, словно я работал ею не меньше двух часов, но тогда куда подевались рисунки? Я боялся, что без рисунков всё увиденное растает, как сон. И ради этой информации я рисковал даже большим, чем жизнь. Я мог лишиться рассудка.

Я попытался подняться. Боль пронзила голову в том месте, где я ударился о стену.

— Где рисунки? Пожалуйста, скажите мне, где рисунки?

— Расслабься, мучачо, вот они. — Уайрман отступил в сторону и показал мне неровную стопку листов, вырванных из альбомов. — Ты рисовал, как одержимый, закончив рисунок, вырывал его и продолжал. Я их собрал и сложил.

— Хорошо. Отлично. Мне нужно поесть. Я умираю от голода. — И судя по ощущениям, я говорил чистую правду.

Джек огляделся. Чувствовалось, что ему не по себе. Послеполуденный свет, который падал на лестницу и холл перед ней, когда я взял Новин с колена Джека и отошёл в коридор, заметно померк. Ещё не стемнело (нет, подняв голову, я увидел, что небо синее), но не вызывало сомнений, что вторая половина дня либо заканчивается, либо уже плавно перетекла в вечер.

— Который час? — спросил я.

— Четверть шестого, — ответил Уайрман, даже не посмотрев на часы, и я понял, что сверялся он с ними постоянно. — Заход солнца через пару часов. Плюс-минус. Поэтому если они выходят только ночью…

— Думаю, что да. Времени хватит, и мне всё равно нужно поесть. Из этих развалин мы можем выбираться. В доме делать больше нечего. Хотя нам, возможно, понадобится лестница.

Уайрман вскинул брови, но вопроса не задал.

— Если мы где её и найдём, так только в амбаре. Отсюда следует, что время нас всё-таки поджимает.

— А что делать с куклой? — спросил Джек. — С Новин?

— Положи её в коробку-сердце и возьми с собой, — ответил я. — Она заслуживает того, чтобы мы отвезли её в «Эль Паласио» к другим вещам Элизабет.

— Где наша следующая остановка, Эдгар? — полюбопытствовал Уайрман.

— Я вам покажу, но сначала о другом. — Я указал на пистолет под ремнём Уайрмана: — Эта штуковина заряжена, верно?

— Абсолютно. Новая обойма.

— Если цапля вернётся, я хочу, чтобы ты её пристрелил. Первым делом.

— Почему?

— Потому что это её цапля. Персе использует птицу, чтобы следить за нами.

Мы покинули дом тем же путём, каким и вошли в него, и попали в ранний флоридский вечер, полный ясного света. Над головой синело безоблачное небо. Под солнцем Залив сиял серебром. Через час или около того сияние начнёт тускнеть, превращаться в золото, но пока до этого не дошло.

Мы поплелись по бывшему Бульвару пьяницы, Джек нёс корзинку для пикника, Уайрман — паке с едой и альбомы «Мастер», я — мои рисунки. Униола что-то шептала нашим ногам. Тени тянулись за спинами к развалинам особняка. Далеко впереди пеликан заметил рыбу, сложил крылья и спикировал, как штурмовик. Цапли нигде не было видно, да и Чарли-жокей исчез. Но когда мы добрались до гребня, после которого тропа раньше полого спускалась, лавируя между дюнами (теперь эрозия превратила пологий участок в крутой обрыв), мы увидели кое-что ещё.

Мы увидели «Персе».

Корабль стоял на якоре в трёхстах ярдах [274 м] от берега. Со свёрнутыми новенькими парусами. Покачивался с борта на борт, словно маятник часов. С того места, где мы вышли к берегу, нам не составляло труда прочитать название корабля, выведенное в носовой части по правому борту: «Персефона». Парусник казался покинутым, и я полагал, что так оно и было: в дневное время мертвецы оставались мертвецами. Но Персе мёртвой не была. В этом нам крепко не повезло.

— Господи, он словно выплыл с ваших картин, — ахнул Джек. Справа от тропы была каменная скамья, едва видимая среди кустов, которые выросли вокруг. Сиденье оплели лианы. Джек плюхнулся на неё, таращась на парусник.

— Нет. — Я покачал головой. — Я рисовал настоящий корабль, а ты видишь маску, которую он натягивает в дневное время.

Уайрман стоял рядом с Джеком, прикрыв глаза ладонью. Потом повернулся ко мне:

— Они видят его с Сан-Педро? Не видят, правда?

— Может, некоторые и видят, — ответил я. — Смертельно больные, люди с психическими отклонениями, временно не принимающие свои лекарства… — Тут я подумал о Томе. — Но он приплыл за нами — не за ними. Этой ночью мы должны покинуть на нём Дьюма-Ки. Дорога закроется для нас, как только зайдёт солнце. Живые мертвецы, возможно, находятся на «Персефоне», но в джунглях хватает других тварей. Некоторых… как паркового жокея, создала в детстве Элизабет. Другие появились после того, как Персе вновь проснулась… — Я запнулся. Не хотел говорить, но сказал. Считал, что должен: — Вероятно, каких-то нарисовал я. Свои Буки есть у каждого.

А подумал я о скелетах, которые тянулись руками к лунному свету.

— То есть по её плану мы должны покинуть остров на корабле, так? — спросил Уайрман.

— Да.

— Отряд вербовщиков во флот? Как в доброй старой Англии?

— Очень похоже.

— Я не могу, — покачал головой Джек. — У меня морская болезнь.

Я улыбнулся и сел рядом с ним.

— Морские вояжи в наш план не входят.

— Это хорошо.

— Ты можешь вскрыть курицу и оторвать ножку?

Он выполнил мою просьбу, и они наблюдали, как я сожрал сначала одну ножку, потом вторую. Я спросил, не хочет ли кто грудку, а когда оба отказались, принялся за неё. Съев половину, подумал о моей дочери, которая, бледная и мёртвая, лежала в Род-Айленде. Продолжил есть, периодически вытирая жирную ладонь о джинсы. Илзе меня бы поняла. Пэм — нет, Лин, вероятно, тоже нет, но Илли? Да. Я боялся того, что ждало впереди, но знал, что Персе тоже боится. Если бы не боялась, не прилагала бы столько усилий, чтобы не пускать нас сюда. Наоборот, приняла бы с распростёртыми объятиями.

— Время идёт, мучачо, — напомнил Уайрман. — День на исходе.

— Знаю, — ответил я. — И моя дочь умерла навсегда. Я всё равно голоден. Есть что-нибудь сладкое? Торт? Печенье? Грёбаные леденцы?

Ничего не было. Я удовлетворился ещё одной банкой пепси и несколькими ломтиками огурца в соусе «ранч», хотя по виду и по вкусу он мне всегда напоминал чуть подслащённую соплю. Но по крайней мере от головной боли избавиться удалось. Образы, что пришли ко мне в темноте (те самые, что столько лет хранились в набитой тряпками голове Новин), таяли, но я без труда мог восстановить их по рисункам. Я в последний раз вытер руку о джинсы и положил на колени стопку вырванных из альбома и смятых листов: семейный альбом из ада.

— Высматривай цаплю, — предупредил я Уайрмана.

Он огляделся, бросил взгляд на корабль, покачивающийся на волнах, потом посмотрел на меня.

— А может, для Большой птицы больше подойдёт гарпунный пистолет? Заряженный одним из серебряных гарпунов?

— Нет. На цапле она иногда летает, точно так же, как человек ездит верхом. Она бы, вероятно, хотела, чтобы мы потратили на цаплю один из серебряных наконечников, но мы больше не пойдём навстречу желаниям Персе. — Я невесело улыбнулся. — Эта часть жизни у дамы в прошлом.