Бессмертная и незамужняя, стр. 14

Очнулась я в один момент, точно так же, как и в похоронном бюро, и это было явным отклонением от нормы. Обычно, чтобы окончательно проснуться, мне требовалось не менее часа, в течение которого я принимала душ, выпивала две чашки кофе и добиралась до работы. Теперь же все было иначе. Только что я спала как убитая (хм! ), а уже в следующую секунду в глазах ни капли сна, и я бодро поднимаюсь из гроба… Вернее, со своей кровати, застеленной комплектом, приобретенным в магазине «Лора Эшли».

Мне совсем не хотелось спать, сознание было абсолютно ясным. Думаю, всем известно, как чувствуешь себя после того, как немного вздремнешь днем?.. Ходишь будто вареная, то и дело натыкаясь на стены… На сей раз ничего подобного не происходило. Я чувствовала себя так, словно только что выпила три чашки «Фраппучино» с двойной дозой сахара.

Открыв глаза, я сразу же увидела Жизель, которая сидела в ногах и смотрела на меня хищным взглядом. Должно быть, она уже успела тщательно обнюхать мой труп и сочла, что я вполне съедобна. Поэтому в первую очередь я решила ее покормить, и это несложное дело, совершаемое мной дважды в день в течение нескольких лет, подействовало на меня весьма успокаивающе. Потом я приняла душ, почистила зубы, надела свою собственную удобную одежду и сунула ноги в кроссовки.

Ну вот я и дома! Мертвая… но к этому придется привыкнуть. И больше никаких попыток самоубийства. Сейчас нужно обдумать предстоящие действия, решить, как жить… точнее, существовать дальше. Каких-то конкретных идей у меня не было, но главное – с чего-то начать. Обычно после первого шага дальнейший план действий вырисовывается сам собой.

Ну что ж… Прежде всего – вернуть свои туфли!

Сначала – несколько слов о моей мачехе. Я могла бы простить ее за то, что она женила на себе моего отца, или за то, что меня она воспринимала не как члена семьи, а как соперницу. Но я не в состоянии простить ее за то, что она преследовала отца, пока он еще состоял в браке, за то, что она, по сути, загнала его, точно раненого оленя, и окольцевала неспособную к сопротивлению жертву.

Мой родитель, конечно же, святым не был, да он и сейчас не святой, однако Антония (папа называет ее Тони, а я – Анти) сделала все, чтобы помочь ему пасть еще ниже. Как некоторые люди бывают прирожденными художниками или же бухгалтерами, так и эта особа оказалась прирожденной разрушительницей домашнего очага. Она даже вид имела соответствующий: искусственно увеличенные груди, которые так и норовят выскочить из глубокого выреза чрезмерно обтягивающего джемпера, черные мини-юбки, голые ноги (причем даже зимой, это у нас-то, в Миннесоте!) и туфельки на каблучках… которые остается только покрасить да выбросить.

В довершение классического стереотипа Антония была еще и глупа. И к тому же блондинка. Как-то раз она спросила у меня, бывают ли у лесбиянок месячные. Я с трудом сдержала уничижительный смех, так и рвавшийся наружу, и все ей растолковала. «Хм… – пожала она плечами. – И какой в этом смысл?»

После развода моей матери достались дом, сочувствие окружающих и незавидное положение женщины, брошенной мужем ради более молодой соперницы с модельной внешностью. Отец получил свою Тони и продвижение по службе – новая молодая жена представляет собой в некотором роде трофей, и нужно признать, что этот брак в значительной степени поспособствовал его карьерному росту. Я же в нежном подростковом возрасте, в тринадцать лет, обрела двадцатидевятилетнюю мачеху.

Самое первое, что сказала мне Анти: «Поосторожнее с моим костюмом». Вторая фраза: «Не трогай это». «Это», кстати, была одна из принадлежащих маме старинных ваз, которая стала в общем-то моей еще до того, как в нашу жизнь вторглась Антония.

Да, именно вторглась!.. Оккупировала территорию, захватила пленных…

По правде говоря, я даже не пыталась сойтись с ней поближе – как-то не хочется налаживать отношения с женщиной, разрушившей семейную жизнь твоей матери. К тому же трудно быть с кем-то милой, когда чувствуешь, что ты совсем не нравишься. И мачеха воспринимала меня не иначе, как угрозу, видя перед собой своенравную и острую на язык девчонку, которую отец любил всем своим крохотным сердцем.

Где-то через неделю после переезда Анти в наш дом я случайно услышала, как она назвала мою маму «эта деревенская корова». Тогда я без лишних раздумий загрузила золотое ожерелье мачехи в блендер и под аккомпанемент ее истошных криков нажала на клавишу… Именно после того события и последовало мое первое посещение кабинета психотерапевта.

Надо сказать, что Анти имела прямо-таки безграничную веру в психотерапевтов – в людей, которые за деньги выслушивают надуманные жалобы всяких бездельников. Еще в самые первые дни мачеха не без гордости сообщила мне, что у нее диагностировали депрессию, однако я никогда не слышала о столь странной разновидности этого душевного расстройства. Ей абсолютно не помогали медикаментозные средства – только драгоценности. Она пребывала в слишком угнетенном состоянии, чтобы присутствовать на школьных спектаклях с моим участием, зато всегда была готова отправиться с отцом туда, где можно повеселиться и посорить его деньгами.

Папа предпочитал не вмешиваться в наши взаимоотношения, но к его чести следует отметить, что он не шел на поводу у Анти, которой хотелось, чтобы я все время жила у матери. По решению суда отец имел право на частичную опеку, и он ни в коем случае не собирался отказываться от возможности общаться со мной. Поэтому молодую жену он задабривал всякими побрякушками, от меня откупался модельной обувью, а сам часто отлучался из города для участия в различных семинарах. Туфли я, естественно, брала и старалась вести себя хорошо. Антония впредь воздерживалась оскорблять при мне мою мать, а я в свою очередь не должна была бросать ювелирные изделия в кухонные агрегаты. Однако особой симпатии к отцу и уж тем более к мачехе я не испытывала.

Что ж, они сами сделали свой выбор.

Вскоре я подкатила к их огромному дому: три этажа, внешняя кладка из красного кирпича и застекленная крыша, как в теплице. С минуту я смотрела на это нелепое сооружение, в который раз потрясенная его размерами (ну для чего семье из двух человек почти четыреста квадратных метров?), затем вышла из машины.