Сладкая месть, стр. 94

В шатре палящее солнце не доберется до обезвоженного тела его жены… Грэм опустился рядом с ней на колени. Горло у него саднило, словно было ободрано наждаком. Женщина, с которой он делил постель, которая помогла ему победить преследовавших его демонов, лежала здесь на одеяле, вся иссушенная, и умирала от жажды. Казалось, в ее бледном теле не осталось ни капли влаги. Он зажмурился, и перед его глазами предстала картина того, как она постепенно высыхает, превращаясь в мумию, как жадные пески по капле выпивают драгоценную влагу из ее тела.

Он провел рукой по изящному изгибу ее бедер. Джиллиан не была беременна. Грэм думал о том, как прекрасна она была бы, если бы носила под сердцем его ребенка, представил, как бы она стонала и извивалась, в муках давая этому ребенку жизнь, так же, как она стонала и извивалась во время их бурных ночей.

Очень нежно и осторожно, как Бадра, когда она пеленала своего малыша, он принялся ее раздевать, постепенно освобождая ее плечи и руки от покрытой пылью одежды, снимая обувь и широкие шальвары. Теперь она лежала на одеяле полностью обнаженная, и было заметно, что даже ее кожа слегка сморщилась от жары.

Воды совсем не осталось. Единственным источником влаги было его собственное страдающее от жажды тело.

Грэм облизал потрескавшиеся губы, пытаясь собрать хоть немного слюны. Он поцеловал ее, приложив свои слегка влажные губы к ее сухим и потрескавшимся, передавая драгоценную влагу. В тишине раздалось ее хриплое прерывистое дыхание. Вдох. Выдох. Едва заметно. Жизнь покидала ее, просачиваясь, как вода сквозь песок.

В его воспаленном жарой мозгу части ее тела представлялись в виде разных фруктов. Маленькие нежные округлости груди виделись ему яблоками. Он представлял, как кислый сок стекает с его губ, передавая влагу, освежая ее, возвращая к жизни.

Ее пупок был сочным фиником, который смягчал боль в воспаленном горле, наполняя его рот влагой, освежая его обезвоженное тело. Он смочил пальцы и дотронулся до ее живота, прокладывая двойные влажные дорожки, так похожие на следы. Он передавал ей влагу своего тела, желая, чтобы она впитала в себя его жизнь. Кончики его пальцев скользили по ее бледной коже, покрытой веснушками, так похожими на звезды в небе. Он пробежал пальцами по треугольнику красноватых курчавых волосков у нее между ног, скользнув глубже, в расселинку, которая была для него так притягательна. Там тоже было сухо, как в пустыне. Он представил себе розочку раскрытого плода граната, представил, как его влажная мякоть манит погрузиться в нее, освежая душу и тело.

Грэм взял опустевший бурдюк и попытался выжать из него хоть что-нибудь. Ей в рот упала одна последняя капля.

Он сцепил два пустых бурдюка и вышел из шатра на солнцепек. От яркого солнца тут же заболели глаза. Только бы они не начали слезиться. Слезы – непозволительная роскошь в пустыне. Чтобы выжить, нельзя терять ни капли драгоценной влаги.

Грэм представил себе Джиллиан, лежащую на песке. Сухой горячий песок ласкал ее умирающую плоть, обволакивал ее. Он представил себе, как ее тело высыхает до костей, как его покрывает песок, проникая во все складочки, во все потаенные местечки, которые он так любил исследовать по ночам, он буквально видел, как песок наполняет ее, познает изнутри гораздо глубже, чем когда-либо удастся познать ему. Он ревновал к этому раскаленному алчному песку. Он готов был проглотить ее целиком, впиться в каждую клеточку, вобрать ее в себя, лишь бы не отдавать песку.

Нет. Он не может уступить ее песку.

– Джиллиан моя, – заревел он. – Моя! Я не допущу, чтобы она досталась тебе!

Ответом ему была лишь тишина. В свисте ветра, несущего песок ему в лицо, он услышал ответ: «Принеси жертву». Его взгляд упал на лежащего возле шатра верблюда. Соломон. Его товарищ по странствиям в пустыне.

«Я не могу это сделать, – думал Грэм. – Но я должен». А ведь Грэм помог ему появиться на свет и назвал его в честь легендарного царя. Он вспомнил, как Соломон не подпускал к себе никого с упряжью. Как ел финики у него с руки. Как разбудил его как-то ночью в пустыне, предупреждая о том, что поблизости разбойники, которые хотели убить его во сне.

Однажды Соломон спас ему жизнь. И сейчас спасет еще раз. Грэм достал свою джамбию и провел пальцем по лезвию. Потом подошел к Соломону. Верблюд с трудом поднял голову. Грэм опустился рядом с ним на колени.

Соломон с пониманием посмотрел в глаза хозяину и склонил голову.

В пустыне нельзя плакать. Грэм должен был принести жертву горячему ветру, палящему солнцу и безразличному песку.

Произнеся краткую молитву, он нанес быстрый удар и подставил один из бурдюков, чтобы собрать туда кровь. В пустыне любая жидкость означает жизнь. Он пил горячую кровь, заставляя себя делать маленькие глотки.

По шее верблюда скатилась одна-единственная капелька крови. Грэм остановил ее пальнем и облизал, чтобы не дать пропасть ни одной капле драгоценной влаги.

Когда кровь остановилась, он завязал бурдюк и отложил его. Как научили его бедуины, он разрезал брюхо верблюда, нашел первый желудок и перелил воду оттуда во второй бурдюк. Грэм проделывал все это в каком-то оцепенении. Через несколько часов вода отстоится и ее можно будет пить.

А пока он взял бурдюк с кровью и вошел в шатер, неся жизнь своей возлюбленной.

Джиллиан словно блуждала во мраке, и ей хотелось остаться там навсегда.

Но повелительный мужской голос вернул ее обратно, заставляя пить густую жидкость, которую ей так хотелось выплюнуть. Но голос настаивал. Она пила, потом уснула, потом опять проснулась и опять пила.

А когда она снова проснулась, то услышала чужие голоса. Говорили по-арабски, она ничего не понимала. Ее подняли и вынесли на палящее солнце, потом она опять попала в благословенную тень. Сквозь толстое одеяло она чувствовала, что лежит на земле. Шепот стих. Ее тело было словно налито свинцом. Какая же усталость. Джиллиан не хотела открывать глаза.

– Тише, – послышался новый мужской голос. – Пей.

Джиллиан раскрыла рот и стала пить сладковато-соленую освежающую жидкость большими глотками. Чья-то сильная рука закрыла ей рот.