Пожиратели звезд, стр. 61

Фоторепортеры – человек двадцать-тридцать – гроздьями висели на садовой ограде, стояли на крыше посольства, взобрались на машины; фотография улыбающегося индейца с револьвером в руке и сигарой в зубах, для пущей безопасности со всех сторон облепившего себя супругами членов дипломатического корпуса и иностранными послами, получит полное право красоваться на первых страницах газет всего мира.

Ослепленные прожекторами, они шли вперед, и Радецки не давал покоя вопрос о том, кто они, эти юные идеалисты-офицеры, в достаточной ли мере они преданы делу Революции для того, чтобы не колеблясь пожертвовать жизнью очень красивой девушки, нескольких дам неопределенного возраста и кучкой послов на закате карьеры, дабы не дать диктатору ускользнуть от возмездия. Это зависело от того, что именно они подразумевали под идеализмом. От того, как именно они его понимали, что ставило их сознание на первое место: революционные идеалы или же заботу о соблюдении самой банальной гуманности. Медленно продвигаясь вперед, он мысленно производил расчеты, которые ему впоследствии придется опубликовать, снискав тем самым кучу врагов в обоих лагерях и подтвердив лишний раз свою репутацию циничного профессионала, напрочь лишенного какой-либо щепетильности. А он и в самом деле точно высчитал, что их шанс выжить прямо пропорционален степени идеализма, уровню образования и культуры командовавших там офицеров. Если они законченные реалисты, полные яростной решимости и политизированные до мозга костей, – значит, не задумываясь, прикажут стрелять, и тогда беглецам крышка. И наоборот: если души их переполняют высокие чувства, если они одержимы благородной романтической идеей уважения к человеческой жизни – иначе говоря, если гуманные устремления прочнее их политических взглядов, – тогда, по всей вероятности, они ни за что не откроют стрельбу. Радецки также решил, что шансы юных революционеров надолго и прочно утвердиться у власти с абсолютной точностью можно вычислить тем же способом. Если сейчас они откажутся стрелять лишь ради того, чтобы сохранить жизнь какой-то девушки и женщин, если публично проявят эту слабость во имя гуманизма – уважение к чужой жизни и заботу о собственной чести, – тогда, вне всяких сомнений, их очень скоро свергнут, разгонят, казнят, и все в этой стране пойдет по-прежнему. Революция, не смеющая пролить кровь женщин и детей, обречена на провал.

Этой революции не хватает идеала.

Поэтому, когда они добрались до грузовичка, забрались в него и без единого выстрела смогли тронуться с места, Радецки обуревали весьма противоречивые чувства: совершенно успокоившись за свою жизнь, он был глубоко опечален. На сей раз в этой стране происходит новая, подлинная революция, которая вполне заслуживает победы и права на осуществление своих целей – как революция Хуана Босха, – но обреченная на гибель только потому, что она слишком прекрасна. Прекрасна как роза – и столь же недолговечна.

Машина, за рулем которой сидел Радецки, ехала все быстрее – сначала в свете преследовавших их прожекторов, потом – в кромешной тьме.

Глава XVIII

– Как бы там ни было, я старалась изо всех сил. – Она торжествующе посмотрела на молодого миссионера. – Я сделала все, что смогла.

На какое-то мгновение воцарилась тишина. Д-р Хорват мрачно разглядывал свои ботинки.

Как ни безгранична была его вера, реальность существования подобных ужасов представить себе было трудно. Эта девочка, похоже, даже не осознает, что достигла низшей точки нравственного падения. Вид у нее сияющий, лицо довольное – казалось, она и в самом деле верит, что все лучшее, что в ней было, она отдала не зря, что полностью оправдала полученное ею воспитание. Искренне убеждена в том, что сражалась на передовой американской внешней политики, внося свой вклад в те шаги, что постоянно предпринимают США, помогая слаборазвитым странам. Кажется, она и не подозревает о том, что вместо того, чтобы помогать другим, сама оказалась в грязи, полностью опустошенная духовно и морально.

Теперь преподобный Хорват понял, что даже в самых красноречивых своих пассажах и самых реалистических описаниях демонических сил – когда, распростерши крылья, возвышался над паствой – он так и не сумел воздать должного врагу номер один. Жил-то он всегда в Штатах и – несомненно именно поэтому – не так уж много знал о силе Зла.

Они сидели среди скал, в каком-то глухом местечке в горах, и д-р Хорват не имел ни малейшего представления о том, где именно это находится. Он чувствовал себя потерянным – настолько, насколько это возможно, когда, несмотря ни на что, веришь в Провидение.

Когда «кадиллак» остановился среди этих кошмарных декораций из застывшей черной лавы и свет фар горящими круглыми глазищами застыл на каменных склонах, когда дверцы машины распахнулись и Гарсиа рявкнул, приказывая выйти, д-р Хорват был уверен в том, что именно тут-то их и расстреляют, и еще раз мысленно приготовился к великой Встрече; однако Гарсиа всего лишь объявил, что здесь они останутся на ночь, а может быть, и немного дольше… Хотя последняя фраза прозвучала безо всякой иронии, им она показалась исполненной чудовищного подтекста. Но вот уже больше двух часов они сидят на камнях под звездным небом, дрожа от холода, и эта удивительная девушка – не ведающая, похоже, ни усталости, ни страха, ни отчаяния – по-прежнему ведет себя так, словно они на пикнике, а десант морских пехотинцев уже высадился и занят обеспечением защиты всех американских граждан.

– Вам давно следовало вернуться в Штаты, – строго заметил он.

– Ради чего? Чтобы зарабатывать на жизнь? Однажды наступит такой день, доктор Хорват, когда дети этой страны узнают мое имя из школьных уроков, и никто уже не сможет сказать, что Америка ничего для них не сделала. Пока что мне не так уж много удалось…

– Пока? – с несколько тяжеловесной иронией спросил д-р Хорват. – Вы что – намерены продолжать в том же духе?

– Именно так, смейтесь-смейтесь, смеяться проще всего. Но все же именно благодаря мне в стране есть лучшая за пределами Соединенных Штатов телефонная сеть. Теперь даже в самых отдаленных районах есть телефонная связь – автоматическая – вся страна этим гордится. Туристам в первую очередь показывают. Вы, должно быть, тоже обратили внимание, да? Даже в том жалком полуразвалившемся кафе, где мы остановились, был телефон, и он исправно работал… Вы прекрасно видели, что капитан Гарсиа сразу же дозвонился куда надо.

Д-р Хорват метнул на нее разъяренный взгляд. Это вконец аморальное создание, напрочь лишенное стыда, еще и хвастается тем, что едва не стоило им жизни, – он до гробовой доски не сможет забыть тот ужасный черный аппарат на стойке бара и жирные лапы Гарсиа, – нет, это и в самом деле уже слишком.

– Поздравляю вас, – возмущенно буркнул он. – Вам действительно есть чем гордиться.

Она не слушала. Д-р Хорват уже начинал подумывать о том, что она, может быть, вообще его не замечает. Похоже, она сама себе учинила устный экзамен на предмет совести, а итог сочла вполне положительным и даже обнадеживающим.

– И потом, что вы от меня хотите, я любила его. И до сих пор люблю, до самой смерти буду любить…

Д-р Хорват прикрыл глаза. То, что это несчастное существо могло искренне любить подобного человека, не понимая, что речь идет исключительно о физических отношениях, причем самого низкого пошиба, – это, если можно так выразиться, бросалось в глаза; но чтобы она могла при этом воображать, будто любит Альмайо так, как, скажем, д-р Хорват любил свою жену, – это как бы роняло тень на его собственные чувства, дискредитировало понятие любви вообще во всей ее чистоте. Ему нередко приходилось слышать о тех американках, что отправляются в Мексику, дабы предаваться там самым животным сексуальным утехам, а здесь, по всей очевидности, почти что об этом и идет речь. Но любопытно: явно подтачивавшее ее глубоко изнутри разложение никак не отразилось у нее на лице. Однако не следует путать красоту с чистотой. Здесь – всего лишь красота, ошибшаяся, так сказать, адресом. Очень светлые волосы, зачесанные назад и собранные в пучок, не скрывали удивительно чистого лба; черты лица тоже были чистыми – разумеется, лишь с художественной точки зрения – четко очерченными, да что там говорить! В лунном свете, под звездным небом так легко ошибиться, почувствовать симпатию, даже испытать желание сесть поближе – такое лицо вполне способно сбить с толку. Он предпочел бы не думать о ее красоте, и даже старался не смотреть на нее больше; в тяжелые, трагические минуты жизни вечно тянет к чему-нибудь нежному – ко всему, что хотя бы внешне так выглядит; в такие моменты мужчины невольно думают о матери. Может быть, ему следовало взять ее за руку, чем-то утешить, не сдерживать великого порыва человеколюбия, а обнять ее за плечи – они у нее такие хрупкие. Совершенно внезапно д-р Хорват обнаружил, что как-то незаметно оказался во власти некоего греховного, отвратительного – сугубо физиологического – феномена; кровь от стыда бросилась в голову и забилась в висках. Безусловно, всему виной нервное напряжение и усталость, непроизвольная, нервическая реакция молодого организма на избыток волнения: приток крови не в том направлении. Как бы там ни было, но он буквально прирос к месту, словно весь распухши, не в силах ни пошевелиться, ни хотя бы отодвинуться от девушки. Бесспорно, дело рук Демона – напал, схватил за… ну, не за горло, конечно, за внутренности – все равно же душит. Невольно д-р Хорват огляделся, уверенный в том, что стеклянные глаза куклы чревовещателя следят за ним – это создание, конечно же, все видит и прекрасно понимает, что с ним случилось. И действительно, тряпичный Оле Йенсен смотрел на него – как всегда цинично; но определить степень проницательности этого ярмарочного пугала на данный момент не представлялось возможным. Миссионер чувствовал себя настолько униженным внезапно постигшей его физиологической неполадкой, что чуть ли не жалел уже, что его не расстреляли. Он пытался утешить себя, думая о том, что, разумеется, это ненадолго и что вполне заслужил подобную кару. В любом случае не стоит больше слушать эту девицу с ее грустными историями. Он приподнялся с места, чтобы отодвинуться от нее, но вдруг оказался еще ближе к ней, чем прежде.