Жажда смерти, стр. 27

Пол брел медленно, словно был тяжелым трудовым днем. Он знал, что они выходят именно в это время суток, выползают из-под камней, чтобы нападать на усталых, возвращающихся домой граждан. Хорошо же, думал он, нападите-ка на меня.

Он едва сдерживал будущую в нем злобу. Вечер был прохладным и Пол не был единственным пешеходом бредущим засунув руки в карманы. Так что вряд ли кто-нибудь смог бы заподозрить в нем вооруженного человека. Давайте же. Подойдите и получите.

Два парня: джинсы “ливайс”, патлы до плеч, прыщавые морды. Шли прямо на Пола, засунув пальцы за пояса. Нарываются, явно нарываются. Сейчас выдам, не волнуйтесь.

Прошли мимо, даже не взглянув в его сторону. Пол уловил обрывок разговора: “...блин, такая хреновня, настоящее фуфло. Самый вонючий фильм всех времен и народов...”

Просто подростки возвращающиеся домой из кино. Зачем же одеваться-то как придуркам: можно нарваться на неприятности.

Сумерки погасли за громадами Централ Парк Вест – свет умер. Пол брел по дорожке, освещаемый лишь огнями проезжающих мимо такси. Гомосексуалист с двумя лохматыми собаками на поводках прошел обдав Пола нагловато-хитровато-заигрывающей улыбкой. Две пожилые пары с доберманами. Три молодые пары, прилично одетые, явно торопились в театр на Линкольн-Центр.

Полицейский на мотоцикле: белый шлем повернулся в сторону Пола: каждый прохожий-одиночка был подозрителен. Пол вызывающе взглянул на копа. Мотоцикл взревел и укатил обдав Пола облаком дыма.

Он остановился примерно в центре парка и просидел на скамейке до самой темноты. Наблюдал за людьми. В кармане вспотевшая ладонь нежно обнимала рукоятку револьвера. Наконец Пол встал и продолжил прогулку.

Централ Парк Вест. Пол свернул и пошел наперерез Семьдесят третьей, потому что на Семьдесят второй, которая была запружена народом, попадаться в руки грабителей не хотелось. Авеню Колумба. А теперь темный длинный квартал к треугольнику Амстердам-Бродвей.

Ничего. Никого. Пол пересек площадь и осмотрел Бродвей. Там находился бар, в котором ему пришлось выслушивать накачавшегося пивом работягу, которого устраивали негры живущие на пособие. А на Семьдесят четвертой, в квартале отсюда на него чуть было не напал парнишка с ножом. Может быть еще разок попробуешь?

Кэрол... Это было невыносимо…

Семьдесят третья и Вест-Энд авеню. Пол остановился под фонарем и посмотрел вдоль по улице, где двумя кварталами южнее находилась его квартира. Между местом, где он стоял и его домом – ничего зловещего или привлекающего внимание. Черт. Куда же вы черт подевались?

Все холодает и холодает.

И все-таки Пол повернул стопы в другую сторону. Прошел до Семьдесят Четвертой и перейдя ее вернулся к Амстердам Авеню. Прошел половину квартала – даже узнал ступеньки, на которые присел, после того как парнишка убежал. Сегодня он был хозяином положения, но никому это было неинтересно.

Амстердам: Пол обошел угол и двинулся вперед огромными шагами. Вперед к Западным Восьмидесятым. Здесь жили и черные, и белые; какие-то личности стояли возле парадных подпирая спинами стенки. Пол ни разу ни бывал здесь вечером. Ощущение городской закваски было очень сильным в этих местах: на ступенях сидели черные детишки, в окнах мелькали старики и старухи.

Начали уставать ноги. И замерзать заодно. Дойдя до перекрестка, Пол взглянул на указатель: Восемьдесят девятая и Авеню Колумба. Повернул на запад.

На тротуаре двое подростков – пуэрториканцы в штормовках. Давайте же, подходите. В чем дело, ребята разве я не похож на легкую и долгожданную добычу? Или вы только на женщин смеете нападать?

Нет, так нечестно. Возьми себя в руки. Может быть они так же чисты как и ты.

Риверсайд Драйв. В одной из квартир над его головой шла вечеринка: ветер выносил из открытых окон порции рока; вылетел и покатился под ноги бумажный стаканчик – экскременты цивилизованной жизни. Цивилизованных радостей. Через полквартала Пол увидел троих молодых людей, набивающих чемоданами “фольксваген”. Стандартная охранная система: один набивает багажник, второй в это время идет за свежей порцией барахла, третий же держит машину под наблюдением. Это просто безумие. Никто на меня не будет нападать. Он пересек улицу и стал спускаться вниз по ступеням.

В Риверсайд Парк.

В свете фонарей деревья казались на удивление хрупкими. Машины мчались по улице Генри Хадсона. Пол шел по тротуару, мимо детской спортивной площадки, возле склонов. Группа выцветших гарью деревьев; тьма под ними была вязкой как сироп и Пол внезапно почувствовал атавистический посыл, как будто в мозг вонзилась раскаленная игла: Ты там, я же чувствую тебя. Наблюдаешь за мной. Ждешь. Меня. Давай, выходи. Но выйдя под сень деревьев, он увидел, что там никого нет. Снова на тропинку; впереди оконцовка парковой зоны; ступеньки наверх; Драйв, не так далеко впереди и Семьдесят вторая. С каким-то садистским сарказмом Пол подумал: “Ну, что же, дерьмовая видимо ночка для охоты. Но ты мне все равно попадешься, все равно никуда тебе не деться”.

Его трясло от холода. Подошвы ног горели. До квартиры было несколько минут ходьбы. Пол пошел к ступенькам ведущим наверх.

Подходя к лестнице он уголком глаза заметил какое-то смутное движение сбоку, а затем прозвучал вкрадчивый голос:

– Эй, минутку.

Пол остановился. Повернулся.

Высокий, очень высокий мужчина. Худой до изнеможения, да еще и сутулый. Одет в короткую с рукавами не доходящими до запястий куртку. Выпуклая, похожая на череп голова, нервически подрагивающие плечи. Волосы неопределенного то ли светло рыжего, то ли белого цвета. Нож был большой охотничий, он злобно смотрелся в полутьме.

– Денежки есть, приятель?

– Может и есть.

– Давай, давай-ка их сюда. – Нож двинулся вверх на два дюйма, пустая левая рука сложила ладошку и помахала ей в воздухе. Наркот облизал верхнюю губу, как умывающаяся кошка и двинулся к Полу.

– Ну, что же, получи, – выдохнул Бенджамин.

– Чего ты бормочешь? Эй, гони денежки, мужик.

– Ты влип по уши в дерьмо.

Быстрый шаг вперед. Наркоман неясно вырисовывался на расстоянии вытянутой руки.

– Слушай, я не хочу тебя порезать, понял? Давай денежки, и разойдемся по-хорошему, лады? – Голос напоминал нервное хныканье, это либо наркота в нем говорила, либо ее отсутствие: нож не дрожал, лезвие было направлено вверх, а кулак стоял надежно. По нему можно было понять, что мужчина прекрасно знает как обращаться с холодным оружием. Хватит болтать с ним. Действуй. “Денежки, мужичек!”

Пол вытащил его из кармана и трижды нажал на курок – наркот откинулся назад; руки его стали зажимать раны, пытаясь удержать неумолимо струящуюся кровь, а черепообразная физиономия обрела скорее не яростное, а какое-то болезненно-возмущенное выражение. Потом откинулся и упал возле железных перил, не вытянув даже руки, чтобы защитить себя от падения. Пол был готов снова выстрелить, но наркот не шевелился.

Чувствуя опьянение от происшедшего он ввалился в квартиру и встал на пороге потея дрожа каждой напрягшейся клеточкой существа, не чувствуя ног – купаясь в. своих ощущениях. – Вот так, – только и повторял он.

– Вот так, вот так...

Глава 16

“Таймс” даже не упомянуло о происшествии. “Дэйли Ньюс” поместило на странице десятой два коротких параграфа: “Освобожденный под честное слово убит в ривер-сайдском парке”. И далее: “Томас Лерой Марстон, 24 года, вчера вечером был застрелен насмерть в Риверсайд-Парке. Две недели назад Марстона освободили из гостюрьмы Аттика, где он отсидел сорок два месяца из пятилетнего срока за вооруженное ограбление.

Три года назад при помещении в тюрьму Марстон признался в том, что он наркоман. Полиция отказалась делать какие бы то ни было комментарии по поводу того была ли смерть Марстона связана с наркотиками или нет. Марстона застрелили из мелкокалиберного револьвера. Убийца или убийцы не арестованы”.

Значит, полиция ищет его. Этого следовало ожидать, но его вряд ли отыщут. Это легко читалось между строк информации в “Ньюс”. Полицейская теория была такова: Марстон попытался было надуть торговца наркотиками и тот пристрелил его. Отлично: “толкачей” начнут забирать с улиц и привозить в участки на допросы.