Письмо звездному мальчику, стр. 20
– Но ты, ты кинула, ты кинула, ты…
Я хрюкнула, из последних сил сдерживая смех. Юлька тоже зажимала рот рукой, вытирая другой выступившие слезы. Катя посмотрела на нас осуждающе, но промолчала.
Антон еще раз спел начало первой арии.
– Ну вот, совсем другое дело, – довольно объявил он.
– Теперь удобно? – заботливо поинтересовался звукооператор Саша.
– Да, – подтвердил Теркин.
– Ну и вали тогда, – небрежно бросил ему Горин.
Я недоуменно посмотрела на Юльку, но она только пожала плечами.
– Как? – растерялся тот. – А мы же сейчас вдвоем поем? Поем вдвоем, – со вкусом повторил он.
На сцене появилась Маргарита – Стелла Ладис.
– Пестня, – торжественно объявил Теркин. И вкрадчиво добавил: – На двоих.
Они со Стеллой запели свой дуэт – объяснение в любви, но успели только начать.
– Раз, два, три, унитаз, – вдруг сказала в микрофон изысканнейшая Стелла.
– Что она несет? – не выдержала я и тут же зажала рот рукой, оглянувшись на сделавшую страшные глаза Катю. Наверное, она уже не раз пожалела, что привела нас сюда.
– Саш, я свой голос вообще не узнаю, – капризно сказала Стелла. – Ни тембр, ничего… Частоты абсолютно не мои!
Звукооператор невнятно отозвался, а Юлька тем временем шепотом объяснила:
– Это термин такой – когда звук гулкий получается, словно в унитаз поешь.
Осмыслить «термин» я не успела, потому что Горин снова встрял:
– Только у Антона сегодня звук хороший!
– Это потому, – самодовольно заметил Теркин, – что Антон хорошо поет.
– Антон хорошо поет, – скептически повторил Горин, – когда долго не пьет!
У меня уже не было сил чему-то удивляться. Наконец я не выдержала:
– Где Шмаров-то?
– Он почти никогда не приходит, – пожала плечами Катя.
– Почему это?
– А ему не надо распеваться, – ехидно ответила за нее Юлька. – Он и так прекрасно поет. Тем более дублера у него нет, микрофон настраивать не надо…
Конец ее речи я слушала невнимательно, потому что заметила на сцене какое-то непонятное оживление. Оказалось, кто-то из высших театральных сил услышал меня и решил пригнать Шмарова на распевку.
– О, Леха! – обрадовался Теркин. – Какими судьбами?
Тот не ответил, только мило – насколько был способен – улыбнулся и махнул звукооператору, заправляя за ухо микрофон. Тот запустил фонограмму, но что-то перепутал, и вместо партии герцога Алансонского зазвучала последняя ария Ла Моля, когда он после пыток в тюрьме накануне казни прощается со своей любимой Маргаритой. Нимало не смущаясь, Шмаров запел. Да так, что, думаю, Теркин испытал массу не самых приятных эмоций – во всяком случае, я бы на его месте обеспокоилась появлением такого сильного конкурента.
До начала оставалось полчаса, и за стеной уже слышался смутный гул голосов – в фойе публику запускали за сорок пять минут. И мы наконец поняли, почему перед спектаклем из зала доносятся обрывки фонограмм и знакомые голоса!
Было странно и непривычно чувствовать себя хоть немного, но причастной к закулисной жизни. Ни о какой сказке в грязной воде я в тот момент не думала – просто потому, что происходящее не имело к этому ни малейшего отношения.
Распевка заканчивалась, актеры по одному исчезали со сцены.
– Пойдемте, больше ничего интересного не будет, – сказала Катя и добавила, заметив, как я провожаю взглядом Теркина: – Он уже не придет. Можно в буфет сходить, они там иногда перед спектаклем появляются.
Я мигом потеряла интерес к сцене и с готовностью поднялась.
– Там недорого, так что можно будет перекусить, – продолжала Катя.
– А нас не выгонят?
– Проверяют только на входе, – утешила она. – А если вы уже внутри, то никому дела нет. Я вас, кстати, через служебную дверь проведу, чтобы в фойе не светиться.
И она толкнула неприметную дверку с табличкой «Служебный вход». Мы проскользнули в нее и оказались за кулисами! Конечно, это был всего лишь невзрачный темный коридор, но я заволновалась и начала благоговейно оглядываться. Юлька же, судя по ее виду, чувствовала себя вполне уверенно, словно бывала тут каждый день. Впрочем, и я скоро перестала вести себя как в музее – закулисная часть театра подозрительно напоминала нашу школу: такие же унылые коридоры с множеством дверей. Только буфет оказался непохож на нашу столовку – это была миленькая уютная комнатка с несколькими столиками. Мы взяли чай с пирожными и уселись на свободные места. Я уже вполне освоилась, поняв, что никто не обращает на нас внимания и не собирается выгонять.
– А где он? – Я оглядела столики, за которыми сидел какой-то незнакомый народ.
– Не пришел сегодня, – развела руками Катя. И вдруг засмеялась: – А Шмаров однажды в таком виде заявился! Сверху костюм из «Королевы», а снизу джинсы.
Я тоже хихикнула, представив эту душераздирающую картину, но потом вспомнила все, что сегодня услышала, и смеяться мне сразу расхотелось.
– Кать, – спросила я, – а что это Горин так с Теркиным обращается? Шпыняет его всяко и вообще?..
– Да не обращай внимания, – отмахнулась та. – Они все время так.
– Но зачем он позволяет… – начала было я, но тут Юлька посмотрела на часы:
– Пять минут до начала.
– Да, пойдемте, я вас в зал провожу, – спохватилась Катя. – А то сами заблудитесь.
– А ты разве не пойдешь смотреть? – удивилась я.
– Я попозже подойду, – смутилась она. – Мне тут еще кое-что сделать надо.
Мы тактично не стали выяснять подробности ее профессиональной деятельности и согласились на любезное предложение проводить, потому что сами вряд ли нашли бы дорогу в зал.
Наш путь лежал через какой-то особенно мрачный и узкий коридор, вдоль стены которого тянулась надпись краской: «Тихо! Ваши шаги слышны на сцене!»
– Наши шаги слышны на сцене… – повторила я, остановившись.
Юлька оглянулась:
– Ну где ты там? Мест же не достанется, опять хочешь на балконе сидеть?
Спохватившись, я тряхнула головой, чтобы прогнать наваждение, и направилась следом.
Глава 14
Уникальный инструмент
А на следующий день нелегкая снова понесла нас на Арбат. Дома уже с большим подозрением относились к нашим ежевечерним гуляньям. Хотя мы все равно говорили, что идем в театр – кто бы нас так поздно отпустил на Арбат! – одевались мы в джинсы, куртки и кроссовки, а в таком виде не рискнули бы явиться в театр даже самые отпетые фанатки.
Мы приезжали рано и слонялись из конца в конец улицы, рассматривая памятники и исторические здания. Даже чуть было в Музей Пушкина не сходили, но он в восемь вечера почему-то оказался закрыт.
– Кстати, – вспомнила я. – Ты обещала рассказать про унитаз.
Юлька посмотрела на меня как на ненормальную, а я смутилась и уточнила:
– На распевке Стелла говорила… И еще они там с микрофонами что-то странное делают…
– А, – наконец сообразила она. – Ну тут все просто. Звукооператор заранее настраивает микрофон под конкретного человека – подчищает, убирает ненужные частоты, чтобы голос лучше звучал.
– То есть как это? – изумилась я. – Получается, они не своими голосами поют, а компьютерными какими-то?
– Ты Теркина здесь слышала? – вопросом ответила Юлька, обведя взглядом знаменитую пешеходную улицу. – Заметила разницу?
– Честно говоря, нет, – призналась я.
– Вот видишь, – назидательно проговорила она. – Они же у нас не попсовые звезды – у тех, я читала, вообще голос записывают и потом обрабатывают до неузнаваемости, по пятнадцать раз сам на себя накладывают, чтобы сильнее казался. А наши-то без дураков живьем поют!
– Вы будете слушать уникальный инструмент – человеческий голос! – с пафосом процитировала я.
– Правила поведения в опере, – фыркнула Юлька. – А здесь надо объявлять правила поведения на мюзикле! – оживилась она. И, подражая дяденьке с микрофоном из театра Станиславского, заговорила:
– Уважаемые зрители! Вы находитесь в музыкальном театре, поэтому хотим напомнить вам правила поведения на мюзикле! Вы будете слушать уникальный инструмент…