Азарт среднего возраста, стр. 56
– Разумеется, строительство мостов через небольшие реки Центральной России имеет собственные сложности. Они отличны от сложностей строительства на Севере или в Европе. Но, к сожалению, это не всегда учитывается. Мы еще раз убедились в этом, когда выполняли техническую экспертизу моста через реку Серую в городе Александрове.
Голос у Игната был немного сердитый. Ксения улыбнулась. Она догадалась, из-за чего он сердится: конечно, из-за того, что корреспондентка спрашивает какие-то глупости. Ясно же, что через разные реки и мосты строятся по-разному.
«Не любишь ты пустое говорить, – без слов сказала она. – И прежде не любил. Совсем ты не изменился! Или изменился, а только я не знаю?»
Ксения ждала, что он скажет дальше. На мгновенье в голове ее мелькнула даже глупая мысль: сейчас Игнат расскажет, как жил все эти годы, как воевал, как выжил на войне, женат ли, есть ли у него дети… Ей так необходимо было все это знать! Ни разу за долгие годы ей не хотелось знать о чем бы то ни было так сильно, так остро, как хотелось сейчас!
Не было в ее жизни никаких настоящих стремлений, кроме тех, что были связаны с ним. Только теперь она это поняла.
Но Игнат не сказал больше ничего. Его голос умолк.
Ксения почувствовала, что у нее темнеет в глазах. Она бросилась к приемнику, заколотила о него рукой. Приемник возмущенно фыркнул, и из него снова раздался голос корреспондентки, которая сообщила, что на этом она заканчивает свой репортаж. Ксении показалось, что сейчас она сойдет с ума.
«Господи! – задыхаясь от подступивших к горлу слез, подумала она. – Что же я наделала?! Как я могла от тебя уйти? Что я себе для этого сказала, чем себя убедила, будто это нужно? Малодушие, больше ничего! У меня оказалось мало души…»
Из репродуктора зазвучала музыка – летящая мелодия Моцарта.
Ксения обвела комнату непонимающим взглядом. Что с нею, зачем она здесь? Зачем все: эти призрачные рисунки, эта пустая жизнь, эта музыка, обещающая печальное счастье, этот клен, стучащий в окно зеленой летней веткой? Зачем дочь, которая ее не любит? И как могла бы любить ее дочь, сама рожденная без любви?
«Малодушие, – еще раз, с холодной ненавистью к себе, повторила Ксения. – Не хватило души на жизнь. Беда моя, вина?.. Не знаю!»
Глава 11
– И откуда у вас такое бесстрашие? Просто детское какое-то, ей-богу! А вы между тем уже взрослая женщина. Старородящая, по медицинской терминологии.
Варя надела туфли и пошла в угол, к стулу, на котором разделась перед осмотром. Врач мыла руки. Льющаяся из крана вода журчала с теми же сердитыми интонациями, с которыми звучал ее голос.
– Я не старородящая, – сказала Варя. – Я не буду рожать.
– О том я и говорю. Поразительная беспечность! Лет вам сколько? – Врач заглянула в Варину карточку. – Тридцать три. Вы хотя бы отдаете себе отчет, что у вас и так уже немного осталось времени, чтобы родить? А вы вместо этого еще и на аборт собираетесь.
– Я во всем себе отдаю отчет, – сказала Варя. – Если бы не отдавала, то родила бы.
– Какие-то философские глупости, – пожала плечами врач. – Ладно. Садитесь, я направление выпишу. В конце концов, сейчас не советское время. Вести с вами разъяснительные беседы меня никто не обязывает.
– Это… скоро? – спросила Варя.
– Что – скоро? – не поняла врач.
– Это скоро можно сделать?
– Аборт, что ли? Да хоть завтра идите. Только анализы в платной тогда сдавайте. По срочному тарифу.
Выйдя из поликлиники, Варя шла по улице, не разбирая дороги. Только что выслушанные упреки не вызвали у нее сомнений. Она в самом деле отдавала себе отчет во всем, что делала, и даже слишком отдавала. То есть это и не отчет был, не отчетливое понимание последствий своих поступков – это была полная невозможность делать то, что шло против ее души. А на этот раз не только против души, но против всей ее природы, простой физической природы.
Когда Варя представляла, что у нее может родиться ребенок от Олега, она вздрагивала, как будто всю ее облили какой-то липкой жидкостью. Все время после того ужасного визита ее бывшего мужа в Александров она чувствовала себя так, словно она у нее внутри, эта жидкость. Да так оно и оказалось…
Нет, сомнений у нее не было. Но слова о том, что у нее осталось мало времени, чтобы родить, привели Варю в состояние лихорадочного уныния.
И ночью, глядя на пятно фонарного света на занавеске, она не могла от этого состояния избавиться.
«Ведь я всегда во всем сомневаюсь, – думала она в этой своей тоскливой лихорадке. – Каждый свой поступок обдумываю со всех сторон. Да я ненавидеть себя готова за нерешительность! А тут… Ни минуты сомнений. Темная какая-то решимость. Получается, тьма во мне всего сильнее?»
И за эти рассуждения, которые врачиха совершенно правильно назвала философскими глупостями, она ненавидела себя еще больше.
Наутро Варя чувствовала себя такой разбитой, как будто наркоз был ею уже перенесен, а не предстоял ей сегодня. Конечно, она опять выдумывала. Она ведь всегда была здорова, не перенесла ни одной операции и, как действует наркоз, знать не могла.
Абортарий находился поблизости от дома. Даже ехать не пришлось – дошла пешком.
«В самом деле, все рядом, – мрачно усмехнулась про себя Варя. – Права была Катерина».
Квартирная хозяйка делала аборты раз пять и каждый раз рассказывала об этом Варе. Она объясняла это тем, что в коммуналке только кошки рожают, а вот накопят они с Колей на отдельную квартиру, тогда и о детях можно будет подумать. Оттого, что в ее собственном решении тоже была логика, как и в решениях Катерины по тому же поводу, Варя становилась себе еще противнее.
Но, в общем, все происходило очень буднично. Народу в приемном покое было много, регистраторша торопилась, врач, осмотревший Варю, торопился тоже. В палате она даже не успела присесть на койку, которую ей отвели.
– Иорданская! – выкликнула молоденькая санитарка. – Ну и фамилия у вас. Необычная. И Крыса, – обратилась она к женщине, которая расположилась на кровати, соседней с Вариной. И засмеялась: – Ага, всякие фамилии бывают! Проходите обе. На два стола.
Оба стола, на которых делали аборты, находились в одном зале. Они были ярко освещены бестеневыми лампами.
– Ложитесь, ложитесь, – поторопил Варю все тот же поспешный врач. – Вы за наркоз заплатили?
– Д-да.
Варя почувствовала, что у нее постукивают зубы. Только не от философских глупостей уже, а от самого обыкновенного животного страха.
– Ой, а я на нее не получала! – расстроенно сказала медсестра, уже надевшая Варе на ноги белые мешки. – Перепутала, что ли? Мне показалось, она не платила за наркоз.
– Когда кажется, надо креститься, – сердито сказал врач. – Тебе, Кононова, с утра до ночи креститься пришлось бы. Когда такое было, чтоб ты чего-нибудь не перепутала?
– Да я сейчас принесу, Алексей Иваныч, – сказала медсестра. – Уговорю начмеда, потом оформлю. Полежите, женщина, – обратилась она к Варе. – Я на минуточку.
– Ну, лежите, ждите, – сказал врач. – Не ходить же туда-сюда.
Он отошел от стола к окошку.
Медсестра, работавшая у соседнего стола, наверное, ничего не перепутала. Сильная лампа слепила глаза, и Варя невольно повернула голову в ту сторону.
Женщина по фамилии Крыса уже спала. Медсестра снимала жгут с ее руки, а высокая сухопарая врачиха стояла между ее раскинутых ног с инструментами. Они были какие-то слишком большие и блестели в ярком свете лампы так страшно, что казались орудиями убийства. Да не казались – именно этими орудиями они и были.
Варя смотрела на все это как завороженная. Лицо у женщины было бессмысленное, как у всякого человека, погруженного в неживой сон. Оттого, что глаза Крысы были закрыты не полностью, а поблескивали узкими щелочками, выражение ее лица казалось еще и зловещим. Вряд ли она чувствовала боль оттого, что делала между ее ног врач. И жуткого позвякиванья инструментов она тоже, наверное, не слышала, и не видела кровавых ошметков, которые стекали в подставленный под нее металлический лоток… Но от такой вот обессмысленности все происходящее казалось Варе гораздо более ужасным – какой-то немыслимой фантасмагорией.