Азарт среднего возраста, стр. 53
Глава 9
– Что же вы так долго в гости ко мне собирались?
Ксения налила Андрею полный стакан чаю. В комнате было тепло от с утра еще натопленной печки, и голова у Ксении слегка кружилась от этого тепла, особенно ощутимого после холода в церкви и ветра на деревенской улице.
– Я и совсем не приехал бы, – сказал Андрей. – Ты никого не хотела видеть, я знаю. У тебя какое-то горе случилось, правда? Я тогда еще понял. Горе случилось, ты после него одна захотела остаться. Совсем одна. Я подумал, что так нельзя. Но мешать тебе все-таки не хотел.
– Вы не могли мне помешать, Андрей, – улыбнулась Ксения. – В вас очень много деликатности. Доброты, – пояснила она, заметив, что он не понял этого слова. – Как вы живете? Вы сейчас в Мурманске?
– Сейчас на фронте буду, – спокойно, как о самом обыденном деле, сказал он. – В Мурманске обстрелы, немцы его захватить хотят. Но и в других местах бои идут. Полярная дивизия воюет. Ополченцы. Ты знаешь?
Что бои идут на Кольском полуострове с самого начала войны, и бои яростные, Ксения, конечно, знала, хотя до Варзуги они не доходили.
– Да, – с тоской произнесла она. – Я тоже на фронт хотела. Но меня не взяли. Даже в госпиталь. Никому я не нужна. Такая уж, видно, уродилась.
– Ты нужна, – несогласно покачал головою Андрей. – Когда про тебя думаешь, то сердце просыпается. Всю жизнь по-другому видишь, не так, как обычно. И себя по-другому видишь.
Поэтичность его речи была так же безыскусна, как его взгляд, и так же чиста. И как он только вырос таким, этот парнишка из затерянного в северном холоде народа? В последние двадцать лет, теперь Ксения об этом уже знала, саамы были согнаны с родных мест, лишены привычных занятий: им запрещено было ловить рыбу, их оленьи стада отняты были в колхозы, а сами они потихоньку спивались. Зачем все это с ними сделали, понять было невозможно.
Правда, вопроса «зачем?» Ксения давно уже не задавала. А зачем расстреляли ее отца, тихого рязанского священника? Зачем объявили буржуазным пережитком и закрыли Московский мюзик-холл, в котором работала ее подруга Звездочка и в который валом валили зрители? Зачем надо было, чтобы бабушка умирала в нищете, без пенсии и без лекарств, только потому, что была попадьей? Зачем военный комиссар с презрением швыряет ей чуть не в лицо документы, лишая какого-нибудь раненого солдата помощи в госпитале, а ее, Ксению, возможности разделить испытания с народом, к которому она принадлежит по неотъемлемому своему праву – праву рождения?
Таких вопросов явилось бы слишком много. Лучше было их не задавать. Да и незачем было их задавать. Ответ на них был Ксении понятен.
Но все-таки ей было уже тридцать пять лет, и возраст связывал ее с совсем другой жизнью. А вот откуда взялась жизненная сила у Андрея Гаврилова, которому было лет двадцать, не больше, – это было Ксении непонятно.
– Вы очень красиво говорите, Андрей, – улыбнулась она. – Вы мыслите тонко и чувствуете глубоко, в этом все дело.
– Не знаю. – Он покачал головой. – Я даже читать плохо умею. Некогда было научиться. Когда маленький был, детей из тундры еще не забирали учиться. Потом, когда вырос, работать надо было много. Тоже некогда учиться было. А теперь война. Надо воевать. Саамов на фронт не берут, говорят, маленький народ, нельзя, чтобы фашисты всех убили. Но я сильно попросил, и меня взяли. Я связистом буду в Полярной дивизии. Через день уже на фронте буду. – Он выпалил все это торопливо, с каким-то особенным волнением. Потом замолчал. Потом сказал: – Ксения, я тебя люблю. Всем сердцем.
Тишина стояла в комнате. Дрова уже сделались золою, но печка еще потрескивала, будто вздыхала от воспоминаний об их недавнем жаре. Дыхания Андрея слышно не было. Может, он и совсем не дышал, лишь смотрел на Ксению. В глазах его не было даже ожидания – только любовь.
– Не обижайся на меня, – сказал он наконец. – Я тебе про это не сказал бы, ты не думай. Если бы…
Что «если бы», он не договорил. Это и без слов было понятно.
Тишина установилась в комнате снова. На этот раз ее нарушила Ксения.
– Спасибо, Андрей, – чуть слышно произнесла она. И добавила с горечью, которой не сумела удержать: – Я ведь и правда думала, что никому уже не нужна…
Ее рука лежала на столе, в самой середине вышитого на скатерти поморского узора. Скатерть эту подарила Ксении варзужская красавица Наталья, ходившая к ней в библиотеку. Андрей протянул руку и осторожно коснулся Ксениных пальцев. Ничто не дрогнуло в ней от его прикосновения. Может быть, Андрей почувствовал это – убрал руку.
Но уже в следующее мгновенье он встал, обошел стол и остановился перед сидящей у противоположного края Ксенией.
– Я завтра уйду, – сказал он. – Может, не вернусь больше. Ты совсем со мной не хочешь?
То детское, что было в нем, чувствовалось теперь с особенной ясностью. Он говорил что думал, и лишь чистота его помыслов лишала грубости его простое желание. Или это было не простое желание?..
Все, что Ксения делала в жизни, подчинялось голосу разума. Она знала это о себе и не противилась этому. Все люди разные. Кто-то живет сердцем, например, Звездочка. А она – разумом. Хорошо это или плохо, но иначе она жить не может. Просто не умеет.
«Для чего себя хранить? – холодно и прямо сказал теперь этот единственный ее советчик. – И что хранить, девство, которого давно уже нет? Можешь сделать счастливым хоть кого-нибудь, так сделай. Пусть этот мальчик уйдет на войну со спокойным сердцем. Да хоть бы даже и только со спокойною плотью!»
– Это неважно, чего я хочу, – сказала она, вставая. – Все неважно, Андрей. Пойдем.
Ксении казалось, что из нее вынули воздух.
Конечно, воздух невозможно вынуть. Но пустота, которая одна только и была теперь у нее внутри, создавала именно такое ощущение.
Что чувствует Андрей, она не знала.
– Я обидела тебя? – не глядя на него, спросила Ксения.
– Нет, – коротко ответил он.
«Ведь ни слова тебе не сказала, – мелькнуло у нее в голове. – Что люблю – не сказала… Да разве люблю? Нет. А ты молчишь. Как будто так и надо».
– Как ты хочешь, так и надо, – сказал Андрей.
Ксения вздрогнула: он словно подслушал ее мысли.
– Я никак не хочу… В этом вся беда. У меня нет желаний.
Она наконец взглянула на него. В комнате стоял полумрак: перед тем как расстелить для себя и Андрея постель, Ксения прикрутила фитиль керосиновой лампы.
Его глаза были совсем рядом. Он лежал на боку и смотрел на нее почти в упор. Ксения и раньше заметила, что все чувства выражаются у Андрея только в глазах, лицо же остается неподвижным, что бы ни происходило у него внутри. Наверное, его лицо было таким изначально, как у многих поколений его предков, вся жизнь которых проходила на ветру и морозе.
Обиды, как Ксения опасалась, в глазах у Андрея не было. Он смотрел печально, но спокойно.
– Мы с тобой разные, – то ли в ответ на ее слова об отсутствии желаний, то ли так, сам по себе, сказал он. – Я думал, ляжем вместе, и все само собой получится. Нет, не получилось.
Ксения понимала, о чем он говорит все с тою же детской его прямотой. Она бросила на него благодарный взгляд и коротко, едва коснувшись, погладила его по гладкой, поблескивающей от пота груди. И сразу отняла руку – не отняла даже, а отдернула. Ей не хотелось к нему прикасаться, и с этим ничего нельзя было поделать.
Телесно все у них получилось, как и должно получаться, когда мужчина и женщина в самом деле ложатся вместе в кровать. Андрей был молод, крепок, и желание его было сильным, в отличие от Ксенииного. Ну так ведь она и прежде не принимала во внимание своих желаний. То есть не всех желаний вообще, к ним-то она как раз прислушивалась очень внимательно, а вот именно тех, что лежали в телесной сфере. Даже Игнат, которого она любила с самой большой страстью, на какую вообще была способна, – даже он не смог разбудить в ней той отдельной силы, которая сама собою соединяет женское тело с мужским.