Вся ночь впереди, стр. 12

– Это что – губная помада? – спросила Молли, проведя пальцем у него по нижней губе.

Прежде она никогда не позволяла себе столь интимных жестов. Больше Марк сдерживаться был не в силах. Притянув ее к себе, он сжал ее в объятиях.

В следующий момент она закинула руки ему за шею и прижалась щекой к его груди. Сердце у него заколотилось, как бешеное. Интересно, слышит ли она, как оно стучит?

– Я очень рада, что ты приехал, – сказала Молли.

Неожиданно он понял, что в ее голосе слышатся слезы. Таким образом ее объятие не означало: «Я так по тебе соскучилась, что хочу тебя обнять». Скорее это было: «Мне так плохо, что хочется выплакаться у кого-нибудь на груди».

Она всхлипнула и осторожно высвободилась из его объятий. Потом достала из коробки, стоящей на столе, бумажный платок, промокнула глаза и высморкалась.

– Ты уж извини… Я только что вернулась из больницы.

Видно было, что ее переполняет горечь, поскольку через минуту Молли всхлипнула снова и потянулась за новым бумажным платком.

Потом, тряхнув головой, она неожиданно рассмеялась и непостижимым образом обрела ровное, даже бодрое расположение духа. Правда, ненадолго.

– Я, Марк, просто здорово устала: и эмоционально, и физически, – сказала она. – Оттого и дала волю чувствам. – С минуту помолчав и снова тряхнув головой, она продолжила: – Перелет был очень утомительный. Да и не хотела я сюда, признаться, лететь. Ну а как прилетела, сразу же поехала в больницу повидать Остина, что, как ты понимаешь, радости и сил мне не прибавило. Ну и последнее – сегодня я узнала, что Эми беременна.

Марк вопросительно изогнул бровь.

– Опять?

– Да, опять, – хлюпнула носом Молли. – Ты представляешь себе, что это значит?

Марку понадобилось известное усилие, чтобы подавить улыбку. Как ни тяжело переносила Эми свою первую беременность, Молли, казалось, страдала куда больше дочери.

– И еще: мне пришлось переехать в этот дом, – сказала Молли. – Куда я, честно говоря, возвращаться не собиралась. Интересное дело, Остин ничего здесь без меня не менял. Даже мои вещи на чердак не забросил. А холодильник? Ты бы заглянул к нему в холодильник: там ничего, кроме корма для птиц, нет.

Птичий корм в пустом холодильнике Остина по какой-то непонятной причине сильно ее задевал. Сильнее даже, чем поездка в больницу к Остину и известие о новой беременности дочери.

Молли помолчала, покачала головой и произнесла:

– Того, что я сегодня перенесла, с лихвой хватило бы для целого года жизни – не то что для одного дня.

Марк, возможно, не понимал, почему Молли придавала такое значение птичьему корму, зато хорошо понимал ее в целом. Они с Молли были во многом похожи. Оба заботились об окружавших их людях, а когда что-нибудь в их жизни шло не так, как им бы хотелось, винили в этом прежде всего себя.

Что и говорить, он сочувствовал Молли и жалел ее. Так сильно, что у него даже засосало под ложечкой. В эту минуту он был готов на все что угодно, на любую жертву – лишь бы помочь ей и облегчить как-то ее положение. Поначалу он эгоистично полагал, что сам факт его появления в доме Остина явится для Молли утешением. Но его расчеты не оправдались. В эту минуту помочь Молли не смог бы ни один человек на свете. Поэтому ему ничего не оставалось, как снова по-братски сжать Молли в объятиях, обеспечив ей тем самым минимальную поддержку, в которой она так нуждалась. Да она ничего другого от него бы и не приняла.

– Пойди и поспи, – сказал он. – Важные проблемы лучше всего решать с утра – на свежую голову.

Она едва заметно улыбнулась.

– Это что – совет психиатра?

Немного поколебавшись, Марк погладил ее по мягким, гладким волосам, вдохнул их аромат и произнес:

– Это совет друга.

– Я по тебе скучала, – сказала она с присущей ей прямотой и искренностью. Марк поспешно отвел глаза, чтобы не выдать своих чувств. Он сидел с ней рядом, гладил ее по голове, держал ее за руку, но перейти установленных в их общении границ не отваживался. Это была настоящая пытка. Уж слишком близко находились от него ее губы…

Сколько раз он задавался вопросом, каковы же ее губы на вкус? Мягкие ли? Упругие? Господь свидетель, до чего ему хотелось их поцеловать. Но он знал, что этого делать нельзя. Это уничтожило бы их с Молли дружбу, отношения вообще. К тому же у нее были в эту минуту большие проблемы. Сейчас ей совсем не нужно знать, что он испытывает по отношению к ней далеко не братские чувства. Нет никакой необходимости сию минуту ей объявлять, что он давно уже ее любит.

Глава 7

На следующее утро Молли, заехав к Эми, чтобы обнять вернувшуюся домой внучку, отправилась вместе с дочерью в больницу. Мелли они оставили на попечение подруги Эми.

– Сегодня в кабинет терапии отвезем тебя мы, – объявила Молли, вглядываясь в лицо мужа, чтобы определить его реакцию.

Сидевший в кресле-каталке Остин судорожно схватился здоровой рукой за ворот своей серой футболки.

– Тебе трудно дышать? Ворот тесный? – осведомилась Молли, подходя к Остину, чтобы ему помочь.

Остин отпустил ворот, замахнулся правой рукой на Молли и издал низкий, утробный рык. Для человека, который не мог говорить, он выразил свое неудовольствие предельно ясно. Наградив Молли яростным взглядом, он схватился за карандаш и принялся дрожащей рукой выводить каракули на прикрепленном к пластмассовой подставке листе бумаги.

Чтобы нацарапать имя дочери, ему понадобилось не меньше минуты. После этого он для верности указал на Эми, а потом ткнул пальцем себе в грудь.

Это означало, что сопровождать его в терапевтический кабинет должна одна Эми.

– Я тоже с вами пойду, – сказала Молли.

Остин с такой яростью надавил грифелем, что сломал карандаш и прорвал бумагу. Зашвырнув после этого бесполезный карандаш в противоположный конец палаты, он попытался отправить вслед за ним и подставку, но ему не удалось этого сделать, поскольку она была привязана к креслу.

– Мам, может, я справлюсь одна? – предложила Эми.

– Нет.

Остин всегда знал, чего ему хочется, а чего – нет. Обстоятельства, однако, складывались таким образом, что теперь с его желаниями никто не собирался считаться. Уж если Молли решила взять миссию по уходу за ним на себя, ему следовало смириться с этим с самого начала.

Присев на кровать, Молли всмотрелась в лицо мужа.

– Послушай, Остин, я…

Остин ответил ей упрямым взглядом и задергал ртом, мучительно стараясь выразить свое отношение к происходящему. «Нет», – наконец сказал он одними губами. Сегодня это получилось у него гораздо лучше, чем вчера.

Общаться с Остином было все равно, что спорить с двухлетним ребенком. Она заставила себя смотреть на него в упор, вступив с ним в своеобразный поединок. Прошла минута, и Молли заметила, что на шее у него начала надуваться и опадать вена, а лицо налилось кровью.

О господи! Не хватало еще, чтобы его хватил новый удар. Хотя доктор сказал, что вероятность этого невелика, но с таким характером, как у Остина, можно было ожидать всего…

Молли вскочила с места и развернула кресло-каталку таким образом, чтобы Остин даже при желании не смог уклониться от ее взгляда и выслушал все, что она собиралась ему сообщить.

Но ее предосторожность оказалась излишней. Он и без того не сводил с нее горящих ненавистью глаз. Хотя телом Остин был немощен, взгляд его оставался таким же сильным, как прежде.

«Неужели он так меня ненавидит?» – задалась она вопросом, заметив полыхавший у него в глазах огонь.

Это удивило ее. Ввергло в шок. И даже, к большому ее удивлению, причинило боль. Она-то считала, что Остин никогда не испытывал по отношению к ней сильных чувств. Но теперь сильное чувство – ненависть – читалось в его глазах так ясно, что ошибиться было просто невозможно.

В принципе, она не должна обращать внимания на то, как он к ней относится. Она, казалось бы, уже через все это прошла…