Кормчая книга, стр. 22

Еще Ларвик понял, наконец, почему Соул смотрел на него холодно.

Наверное, Соул сомневался: докопается ли он до существа дела? Интересно, сколько еще сотрудников Отдела Особых мнений брошено на решение возникшей проблемы? И какой итоговый отчет Соул представит в Большой Совет официально?

Он вспомнил Севра Даута и Тафра.

Они знали. Но они хорошо держались. Они смотрели спокойно. Их нисколько не интересовал сегодняшний день НТЦ. «У вас еще есть вопросы?» – «Кажется, нет.» – «Улетайте.» Вот и все. Века иногда действуют утешающе. Если не думать о последующих веках.

Звон цикад.

Трава по колено.

Когда Севр Даут и Тафр ушли, Ларвик повернулся и его пробило холодным потом. Волк, глянувший из травы, был огромный, лобастый. Шерсть на морде поседела, но клыки, когда он показал их Ларвику, выглядели очень даже впечатляюще. Так они долго смотрели друг на друга, потом Ларвик попятился к открытому люку флайера.

Волк.

Звенящая тишина.

Алый монгольфьер в небе.

Ладно, подумал Ларвик. Сдам отчет и двинусь в реал Макуны. Или загляну в старое кафе. Или погружусь в бесстыдную прогулки по порочным лабиринтам Эл Пи. Что бы ни происходило в Общинах, что бы они там ни праздновали, мой мир еще не погиб.

Но из головы не выходило -

волк…

цикады…

алый монгольфьер в небе.

Часть IV

ХИРАМ: БОЛЬШАЯ ИГРА

(XXXIV век)

I

Кричал биосинт. Раздраженно шипела в ветвях, булькала, посвистывала сердитая ночная птица. Мерно раскачивалось бумажное дерево – как призрачная белая гора, долго, ровно, успокаиваясь лишь под плотными порывами падающего с гор ветра. А далеко в предутренней тьме все еще перекатывался замирающий шелест грома. Может, метеор упал в Сухой степи… Не долетел до земли, сгорел в воздухе… Низкий шелест, как обрывки разрушенной музыки, обманчиво падал с неба…

ЧЕЛОВЕК ДОБР.

Заповеди Моноучения всплывают в сознании сами.

Их повторяемость не утомляет.

ЧЕЛОВЕК СВОБОДЕН.

Хирам открыл глаза.

Мышцы расслабленно прокатились под кожей.

Он слышал, как высоко над ним нескончаемым потоком шли по стволу бумажного дерева муравьи, суетливо взбегая по белым листьям, густо иссеченным черными, почти угольными прожилками, Иногда муравей срывался вниз, удивленно ощупывал усиками смуглую кожу человека. Нежный утренний мир.

Но во сне Хирам видел грозу.

Но во сне перекатывались раскаты мощного далекого грома и гигантские извилистые молнии били в выжженную Сухую степь.

ЧЕЛОВЕК ОТВЕТСТВЕН.

Он тронул Иллу.

Голое загорелое плечо дрогнуло, тигана и во сне узнала Хирама.

Радуясь ее пробуждению, он погладил щек спавшей рядом Иллы, и глубоко вдохнул свежий воздух. Ему не надо было вживаться в предрассветный мир. Он и в предрассветной тьме видел воздушный путь муравья, сорвавшегося с бумажного дерева, слышал тонкий, волнующий запах сиеллы, радовался: вот Илла, вот Ри! Влажный запах мхов, забивших теневую сторону скальных обрывов, щекотал ноздри. Он ощущал печальное очарование уже отцветшей сиеллы, которую так любит щипать биосинт, потому что в стеблях сиеллы накапливается кобальт. Еще Хирам глубоко чувствовал размеренный вечный ход бумажного дерева. Говорят, его листья снимают усталость. Всего лишь белые листочки, иссеченные черными угольными прожилками, но если они при тебе, можешь шагать, не останавливаясь, весь день…

ЧЕЛОВЕК ДОБР.

Хирам никак не мог понять, откуда этот острый привкус тревоги?

Обняв потянувшуюся Иллу, прижавшись к проснувшейся обнаженной тигане, он прислушался. Воздух горчил. Чуть заметно, но горчил.

– Я проснулась?

Синие глаза Иллы весело и бесстыдно уставились на Хирама. Из-под рассыпавшихся по плечу и по голым округлым грудям длинных светлых волос проглянула нежная, поблескивающая, как перламутр, кожа. Она казалась натертой оливковым маслом. Одной рукой Илла ласково теребила голое загорелое плечо тиганы, другой обняла Хирама.

– Я видела сон… – голос Иллы прервался. – Я видела деревце манли… Кажется, оно горело…

– Манли не страшен огонь. У него глубокие корни.

– Горела вся степь…

– Вся степь?

Хирам не ждал ответа.

Они спали так близко, что им мог присниться один сон.

Он просто погладил Иллу, улыбнулся и посмотрел на Ри. Ему нужна была сейчас тигана – умеющая заглядывать в будущее, видеть скрытое, общаться с Матерью и с Толкователями на огромных расстояниях. Каждая мышца его, пробудившись, требовала движения.

ЧЕЛОВЕК СВОБОДЕН.

Невероятные ресницы тиганы, густые и длинные, как миниатюрные опахала, как всегда, привели Иллу в восхищение:

– Ой, ты как бабочка! Зажмурься, Ри! А теперь распахни ресницы! – И вдруг вскрикнула, будто испугавшись. – Я вспомнила, Хирам! Пахло горьким дымом и Сухая степь вся горела. От горизонта до горизонта. И во сне я была не Илла, я была Маб. Почему, Хирам?

– Маб? – медленно повторил Хирам, как бы пробуя новое имя на вкус. – Не надо бояться, Илла.

– Мне тоже нравится… Маб… – успокаивающе подтвердила Ри.

Почти не касаясь кожи, она сильно провела узкой сильной ладошкой по голой спине Иллы, будто снимая с нее невидимую паутину, и Хирам сразу почувствовал, как много нежности и сил они накопили за ночь.

Крик биосинта.

Тихая река.

Утро.

II

Запах травы.

Живые деревья, заслоняющие небо.

Мхи, вода, суглинки, пески, кислые, прихотливо сплетающиеся муравьиные тропы.

Мгновение, час, вечность – это не имело никакого значения. Игра бесконечна. Большая игра может длиться всю жизнь. А бывает, и дольше жизни.

ЧЕЛОВЕК ОТВЕТСТВЕН.

Исполинское бумажное дерево.

Протянув руку, Хирам подобрал с земли несколько белых листочков и спрятал их за пояс.

– Ты – Маб, – улыбнулся он Илле. – Хочешь, мы будем называть тебя так?

Он никогда не слышал такого имени, но чувствовал стоящие за ним века. Многие, тяжкие, далекие века. Они стояли в сознании, как отражения гор в озере. Со временем всегда так. Его можно сравнить с рекой, или даже с горами, только, в отличие от них, время бесконечно. Может, имя Маб сохранились у демиургов? Может, демиурги делали вылазку в Сухую степь и кто-то произнес это имя? И оно донеслось до Иллы вместе с запахом растворенный в воздухе гари?

ЧЕЛОВЕК ОТВЕТСТВЕН.

Особенно в Большой Игре.

Мать следит за этим.

ЧЕЛОВЕК СВОБОДЕН.

Почему я подумал о демиургах?

Наверное, мы слишком приблизились к Городу. Отсюда горечь и запах гари. Отсюда тревожные сны. Мы уже несколько дней не общались с Матерью, даже голоса Толкователей доходят сюда приглушенно. Мир не изменился – течет река, кричит биосинт, раскачивается бумажное дерево, но я подумал о демиургах. Они не входят в Игру, они – часть другого мира, они – совсем другой мир, но я о них почему-то подумал. Нельзя пошевелить цветок, звезду не потревожив. Может, дело в Сером Пятне? На мысленной карте оно так и выглядит – серым. На всем его протяжении не просматриваются никакие детали, пространство забито жестким излучением, может, это и порождает тревожные сны?

Приложив ладонь ко лбу, Хирам внимательно всмотрелся в марево Сухой степи, начинающейся сразу за рекой. Лес заканчивался на западном берегу реки, кристаллическая громада горы Убицир наглухо перекрыла путь на юг. Именно гора заставила Хирама так опасно приблизиться к Городу. Если переправиться на ту сторону реки, подумал он, можно наткнуться на след небесного камня. Это небесный камень извергал ночью гром и заставлял почву содрогаться. Это он оставил после себя низкий шелест небесной музыки. Большая Игра в разгаре. Мы обязаны отмечать на мысленной карте все особенности пути – влажные болота, выжженные пустыни, редкие заросли манли, рощи бумажных деревьев. Мы обязаны отмечать границы грязных земель и вод, на которых болеет биосинт, а человек теряет силы. Все, что бросается в глаза, должно быть занесено на карту, постоянно уточняющуюся. Если Большая Игра пройдет удачно, мы получим статус зрелости. Мы получим постоянное место у Большого биосинта, а Ри и Илла смогут продолжить мой род…