Vita verita, стр. 1

Наталья Резанова

Vita verita

Нас уверяют, что лучшая из женщин – та, о которой меньше всего говорят. В таком случае, она была женщиной идеальной, потому что о ней не говорили вообще. О ней неизвестно ничего, кроме имени и фамилии. С другой стороны, существование ее никем из современников не подвергается сомнению. И этого достаточно, чтобы восстановить некоторые детали ее образа.

Она не была красавицей, не была также и уродлива. И то, и другое – крайности, и запомнились бы очевидцам. Она происходила из состоятельной семьи – это мы знаем благодаря фамилии, поэтому ее обучили читать и писать на родном языке, а также начаткам счета и латыни. Ее рано выдали замуж. Она исправно рожала детей и прожила, по тогдашним меркам, долго – следовательно, здоровье у нее было крепкое. Она была необщительна, из дому выходила разве что в церковь, пренебрегая визитами и праздниками, посвящая жизнь детям и хозяйству.

Все это – догадки, равно как и то, что будет сказано ниже. Ибо, если домашняя хозяйка хочет, чтобы ее запомнили, она этого добьется: беспрерывными скандалами, развесистыми рогами, наставляемыми мужу, остроумием и гостеприимством, подвигами благочестия – способов предостаточно. Эта же словно стремилась уйти поглубже в тень. Впрочем, почему «словно»?

Конечно, она занималась детьми, домом и хозяйством. но было еще что-то кроме. Она не знала, важнее ли это «что-то» детей и хозяйства. Но чувствовала, что если не даст этому выход, то сойдет с ума. Странные видения мучали ее, видения, претворявшиеся в слова, слова – в стихотворные строки. Она писала не на латыни, которую знала недостаточно хорошо, а на родном наречии. Прекрасно, некоторые женщины, правда, в других странах, тоже сочиняли стихи и песни, и за это их не осуждали, а прославляли. Да, но все это были знатные дамы хозяйки замков, а знатная дама всегда будет молода и прекрасна в глазах окружающих. Представить себе, что стихотворствует вульгарная горожанка, с лицом, покрасневшим от жара плиты, растолстевшая от многочисленных родов – все кругом умерли бы от смеха, и она первая. Но, что гораздо хуже – большинство стихотворных обрывков, нацарапанных ею на обороте счетов от мясника, зеленщика и виноторговца, касались вовсе не любовных материй ( хотя были и такие). они были о Боге и дьяволе, рае и аде, грешниках и святых. А когда об этом рассуждает женщина, это уже не смешно. Это ересь. А куда приводит ересь, ей было известно. И, будь она одинока, она продолжала бы молчать – и сошла бы с ума, либо заговорила – и попала бы на костер.

Но у нее был муж. Не слишком блестяща партия, как ни посмотри. Тоже среднего достатка городское семейство. Тоже отнюдь не красавец. Всяческим искусствам он был чужд. Что его действительно волновало – так это политика, но в этой области он был редкостным неудачником. Мечась от одной группировки к другой, он каждый раз безошибочно примыкал к той, что обречена на провал.

А, если призадуматься – все таки род его был с претензией на знатность, и фамилия его была не в пример звучнее ее собственной. Благодаря своим политическим авантюрам он приобрел определенную известность в обществе. А внешность… единственное, что требуется от мужчины – быть немного покрасивее черта.

Короче, со всех точек зрения, на роль автора ее стихов он подходил больше.

Она поделилась с ним своими планами. Они никогда не были влюблены друг в друга, но были уже давно женаты, связаны привычкой, а порой это важнее, чем любовь. Он согласился, решив, что репутация поэта укрепит его репутацию политика ( он ошибался, но речь не об этом) .

Однако была трудность: кто из знавших его поверит, что такой черствый человек способен сочинять стихи? Разве что он душевно переродится. Но причина, причина?

И тут ее осенила гениальная идея – едва ли не более гениальная, чем то, что она писала. Она вспомнила подругу детства и юности. Во многих отношениях они были похожи, однако у той здоровье было слабое, и вскоре после замужества она угасла от чахотки. С тех пор прошло немало лет, и никто уже не помнил, как она выглядела. А значит, она могла выглядеть как угодно! Сделать ее символом чистой, небесной красоты, воплощением великой любви, под влиянием которой человек способен стать великим поэтом…

Об этом следовало рассказать подробно. Она засела за книгу. Впервые она писала прозу. Это оказалось труднее стихов, но дело того стоило. Книга имела огромный успех. Понемногу, слегка переделанные, стали распространяться ее ранние стихи. И, поскольку публика была к ним благосклонна, можно было сводить воедино и выпускать по частям ту грандиозную поэму, что давно уже была ею задумана и частично написана.

Жизненные обстоятельства этому не благоприятствовали. Политические авантюры мужа привели семью к изгнанию. Но слава его, как поэта, обеспечила им приют и внимание меценатов. А с годами его слава все росла. Его сухой и склочный характер, даже его внешность – все казалось поклонникам овеянным роковыми страстями. Он, в свою очередь, тоже начал сторониться людей – отсюда новый виток слухов, новый виток славы. Это еще больше сплачивало супругов, связанных общей тайной.

Закончив поэму, она поняла, что ничего лучше не напишет. Но поклонники ждали от великого поэта новых книг. И мужу пришлось писать самому. Поскольку стихов сочинять он не мог по определению, он принялся за трактаты. Надо же было подводить под поэму теоретическую основу, и объяснять, почему гениальная вещь, трактующая божественные темы, написана простонародным слогом, да еще на диалекте.

Она не вмешивалась в эти умствования и читала его труды по одной причине – боялась, как бы он не проговорился, кто истинный автор поэмы. Со временем это вылилось в настоящую манию. Она вычеркивала из его трактатов все упоминания о себе, изничтожала даже в его жизнеописании факт наличия жены. Вдруг кто-нибудь догадается? У великой поэмы не должно быть такого автора, и его не будет. Она была обитательницей тени, а тень не сливается с сиянием.

Она добилась своего, выписалась из зеркал. Все знают «Божественную комедию», никто не помнит Джемму Донати, в замужестве Алигьери.