Смерть на берегу Дуная, стр. 14

Тут Еромош преподает Эдит Чаус небольшой урок нравственности. Зря. Надо сказать ему об этом. Впрочем, когда человек задает вопросы и выслушивает ответы, ему очень трудно удержаться от роли воспитателя. Главное, следовательно, в том, что в воскресенье с трех до пяти Эдит Чаус была у Шоммера. Если она сказала правду, то теперь известно, где находился эти два часа Шоммер. Можно также предположить, что после этого у него было еще одно свидание. С кем? С мужчиной или с женщиной?

Вечерний допрос Эдит Чаус, второй, опять вел Еромош. Знакома ли она с кем-нибудь из натурщиц Шоммера. Нет. Вильму Хуньор знает. Показывал ли Шоммер сделанные с Эдит фотографии ей самой? Да, показывал. И как она к этому отнеслась? Как же можно отнестись? Фотографии очень хорошие. Сколько ее фотографий сделал Шоммер? Много. И все-таки сколько примерно? Сорок или пятьдесят? Но ведь Шоммер уверял ее, что он художник. Видела ли она, как он рисует? Нет, не видела. Для этого ему нужны фотографии. Он рисует только с фотографий. Он рассказывал ей, что порой из ста - ста пятидесяти фотографий выбирает одну, передающую выразительный жест или движение, такое, которое ему как раз нужно. Живая модель даже вопреки своей воле позирует. А он ждет от натурщицы тончайшего движения души, и его интересует только одно: как перенести это движение на полотно. Знала ли она о том, что Шоммер просил заграничный паспорт, что он собирался уехать за границу? Нет, не знала. Может быть, он когда-нибудь говорил об этом своем намерении? Никогда. Знала ли она, что в квартире Шоммера были, три скрытые фотокамеры? Да, знала.

Несколько раз неожиданно для нее Еромош заставляет Эдит Чаус возвращаться к ночи с двадцать девятого на тридцатое января. В котором часу она приехала к Шоммеру? Видел ли кто-нибудь, как она поднималась наверх? Не встречалась ли с кем-нибудь? Например, с жильцами дома? Нет. Потом Еромош, еловно блудливый поп, заставляет ее рассказывать мельчайшие подробности той ночи. Переспрашивает. Говорит на другую тему и снова возвращается к подробностям той ночи, просит рассказать все сначала; Нет, в слевах Эдит нет противоречия. Фотографировал, ли ее Шоммер. в ту ночь? Нет, тогда; не фотографировал. И ни разу Еромош не упомянул о том, что Шоммер мертв, что его убили. И Эдит говорит о нем так, будто он жив.

В этом материале нет противоречия, и ответы Эдит не выдают ее особой нервозности или волнения. Человек, которого допрашивают в участке, всегда нервничает, волнуётся, что вполне естественно. А эта женщина, скорее упряма, в ее словах чувствуется какое-то: упрямство, что довольно ясно отражает стенограмма; допроса. Эдит явно не хочет помогать расследованию, отвечает на. вопросы, потому что знает, что вынуждена это делать. Она неглупа и, конечно, любит, вернее, любила этого Шоммера. А может, и сейчас любит, потому что не знает, что он уже мертв. И примитивна. Не видит, что Шоммер злоупотребляет ее любовью, обманывает ее.

Даже в конце допроса, когда Еромош сообщает ей_, что она будет находиться под арестом на оснований веских подозрений в ее причастности к убийству Енё Хуньора, она и тогда защищает Шоммера, крича, что все это неправда, что Еромош хочет обмануть ее - она не причастна к убийству и Фреди не мог сказать ничего подобного, потому что это неправда. После непродолжительной, но неподдельной истерики,. ни в чем. на сознавшись она постепенно успокаивается. Еромош приказывает увести ее.

«Не понимаю,- ворчит Келемен?- не понимаю Еромоша. Ведь он никогда: не пускал, пыль в глаза. Зачем он это делает теперь? Ведь материал допроса не дает, никаких оснований: принимать такое решение. Что же побудило его взять Эдит Чаус под арест?».

Он роется: в бумагах, листает новые донесения, но ничего не находит. Потом в руки ему попадается, маленькая записка, написанная рукой Еромоша, вернее всего, это заметка о телефонном сообщении, принятому два часа четыре минуты. После второго-сердечного приступа вдову Шандора Хаунта, урожденную Аранку Ференци, бабушку-Шоммера, доставили в больницу, гдеона через несколько часов умерла. На шее у нее под ночной рубашкой висел полотняный мешочек со сберегательной книжкой на тридцать тысяч форинтов. Лицевой счет был открыт полтора года назад, но до тридцать первого января на нем значилось всего десять форинтов. В тот день было вложено тридцать тысяч форинтов. Кстати, этот вклад под девизом «Надьи» фигурирует и в ведомости, представленной по запросу в милицию.

«Теперь я тебя понимаю, Еромош». Размышляя, Ке-лемен листает его блокнотные заметки. Вот одна из них: «С кем разговаривал Шоммер на немецком языке по телефону в воскресенье в половине пятого в присутствии Эдит Чаус?» Да, эта деталь упоминается и в протоколе, Келемен заметил ее. Но теперь, листая блокнот Еромоша, он увидел ее в ином, более важном свете. Эдит Чаус не понимает по-немецки, и она не знает, с кем и о чем он говорил.

Келемен улыбается. Редко бывает так, что он получает и просматривает несистематизированные, необобщенные донесения. Как правило, ему представляют уже обработанный материал с точными обобщениями и выводами. Все это чем-то напоминает ему молодые годы. Еромош, должно быть, очень устал и сейчас еще спит. Когда-то же нужно спать. Шестое февраля, четверг, девять часов утра,

Итак, убитый четвертого февраля, во вторник, во второй половине дня, Альфред Жоммер основательно подозревается в том, что в ночь со среды двадцать девятого января на четверг тридцатого января убил Енё Хуньо-ра. А Эдит Чаус подозревается в том, что была его соучастницей. Это предстоит уточнить. Есть еще масса неясных мелких вопросов, но и на них нужно лайти ответ. В этом суть его трудовых будней.

Но кто убил Шоммера?

И почему?

8

Методически было бы правильнее поменять местами эти вопросы. Почему - важнее. Знание причины убийства Шоммера приблизило бы следователей и к личности убийцы.

Эдит Чаус? Но она отпадает. Во вторник всю вторую половину дня она работала в магазине - это уже установлено. Она не могла оказаться на острове Маргит. В интересах следствия печать еще не сообщила, что труп, подобранный на острове Маргит, был опознан и что им оказался фоторепортер Альфред Шоммер.

По той же причине именно сейчас, в десять часов, Еромош задает первый вопрос модельерше Бориш Балог, бывшей замужем за Адамом Тартаком, а ныне разведенной, 1940 года рождения, проживающей по проспекту Мартирок.

- Вы знакомы с Альфредом Шоммером?

- Знакома.

- Какие у вас отношения?

- Дружеские.

- Когда вы говорили с Шоммером последний раз?

- Простите, я думала, что мой дядюшка…

- Не обижайтесь, что я вас перебиваю. Очень важно, чтобы вы отвечали на мои вопросы. Когда вы говорили с Шоммером последний раз?

- Минуточку. Сегодня четверг. Кажется… да-да, точно, позавчера утром, во вторник, по телефону. Он разбудил меня примерно в половине девятого. Я была слегка удивлена, потому что он спросил, говорила ли я кому-нибудь о том, что на прошлой неделе он просил у меня на время машину. Я ответила, что никому не говорила.

С какой стати? Тогда он сказал, чтобы я об этом никому пока не говорила, по крайней мере на этой неделе, потому что он представил редакции счет на такси, ему должны его оплатить. И конечно, он не хочет, чтобы вышла какая-нибудь неприятность. Словом, говорил что-то в этом роде. Тогда я сказала ему: «Ты что, с ума спятил? Из-за такой ерунды будишь меня ни свет ни заря!» В ответ он засмеялся: «Хорошо, хорошо, не ворчи, иди еще поспи, только про такси никому не говори». С ним что-нибудь случилось?

- А вот вы и рассказали про это такси. Почему?

- Но ведь вы же предупредили меня, что очень важно, чтобы я подробно отвечала на ваши вопросы. Верно ведь?

- Верно. Когда и при каких обстоятельствах Шоммер просил вас одолжить машину?

- Если вы потерпите немного, я сейчас вспомню. На прошлой неделе во вторник, нет, в среду… Да, в среду. Я была в ресторане и вернулась домой к десяти, значит, все-таки в среду. В среду вечером, часов в одиннадцать, а то и позже, Шоммер позвонил мне по телефону и сказал, что он должен ехать в Татабаню, чтоб снять для газеты ночной репортаж, но редакционная машина неисправна, поэтому он хотел бы одолжить у меня машину - к утру она уже будет на месте, перед домом, а ключ от зажигания он положит под коврик у двери. Минут через двадцать он уже был у меня, ключ я отдала ему в прихожей, в квартиру он даже не заходил. Утром и впрямь машина была на месте. И ключ, как обещал, он положил под коврик, а в матине оставил конверт, в нем сто форинтов и записку: «На бензин и мойку. Спасибо. Целую». Вот и все.