Незримые города, стр. 16
У великого хана есть атлас, в котором собраны планы всех городов: тех, стены которых стоят на прочных фундаментах; тех, которые рухнули и были погребены под песком, и тех, которые только еще появятся в один прекрасный день и на месте которых пока виднеются одни только заячьи норы.
Переворачивая дощатые страницы, Марко Поло узнает Иерихон, Ур, Карфаген, указывает место причала в устье Скамандры, где ахейские корабли десять лет дожидались осаждающих, пока сделанный Улиссом конь не был на лебедках протащен в ворота. Однако, говоря о Трое, он одновременно иногда переходил к Константинополю и его осаде, длившейся долгие месяцы и все теснее смыкавшей кольцо вокруг города после того, как Магомет, столь же изобретательный, как и Улисс, по дну ручьев перетащил суда из Босфора в Золотой Рог, обогнув Перу и Галату. А из смеси этих двух городов получается третий, который мог бы называться Сан-Франциско, с переброшенными легкими и бесконечными мостами через залив Золотых Ворот, с трамваями, поднимающимися по улицам с крутым наклоном, который через тысячу лет может стать тихоокеанской столицей после трехсотлетней осады со стороны желтой, черной и красной рас, которые, ассимилировавшись с белой расой, могут основать еще более обширную, чем у великого хана, империю.
У атласа есть следующая особенность: он содержит указания на формы городов, у которых пока что нет ни формы, ни названия. Существует город, имеющий форму Амстердама, полукругом повернутый в северную сторону, вместе со своими концентричными каналами: Княжеским, Императорским, Дворянским; в нем есть город, имеющий форму Йорка, окруженного со всех сторон высоким вереском и укрывшегося за крепостными стенами; есть город, имеющий форму Нового Амстердама, называемый также Новым Йорком, сдавленный между башнями-небоскребами из стали и стекла на продолговатом острове между двумя реками, все улицы которого, за исключением Бродвея, напоминают глубокие, прямолинейные каналы.
Каталог форм бесконечен: до тех пор, пока каждая из форм не найдет своего воплощения в одном определенном городе, будут продолжать рождаться новые города. Там, где разнообразие форм исчерпывается, наступает конец городов. На последних страницах атласа разбросана не имеющая ни начала ни конца сеть городов, имеющих форму Лос-Анджелеса, Киото, Осаки и еще тех, которые не имеют никакой формы.
Города и мертвые. 5
Как и во всех других городах, рядом с Лаудомией построен другой город, обитатели которого носят те же самые фамилии: это Лаудомия мертвых, кладбище Особенность же самой Лаудомии состоит в том, что она разделена не на два, а на три города, то есть существует третья Лаудомия – город тех. кто не родился.
Особенности двойного города широко известны. Чем больше разрастается Лаудомия живых, тем больше увеличивается пространство, занятое могилами за пределами города Ширина улиц Лаудомии мертвых достаточна только для проезда похоронных катафалков, а фасады ее зданий не имеют окон, но ее улицы проложены точно так же, как в Лаудомии живых, а пристанища в ней повторяют один и тот же порядок: здесь, как и там. обитатели вынуждены тесниться в маленьких ячейках, которые не оставляют места друг для друга как по бокам, так и сверху. В хорошую погоду во второй половине дня живые жители города навещают мертвых и вчитываются в свои собственные фамилии на каменных плитах; точно так же, как и город живых, этот город повествует о пережитых испытаниях, ссорах, иллюзиях, чувствах: разве только здесь все это уже стало избавленной от случайностей необходимостью и навсегда зафиксировано и расставлено по порядку. Лабы придать себе уверенности, живая Лаудомия приходит в Лаудомию мертвых в поисках объяснения себя самой или с попыткой отыскать хотя бы след такого объяснения: это объяснение касается не только одной Лаудомии, но также и городов, которые могли бы возникнуть, но так и не появились, чему они отыскивают различные противоречивые и ложные причины.
Точно так же Лаудомия предоставляет местожительство для еще не родившихся, которое, однако, имеет несколько иные размеры; это пространство, конечно же, не соответствует их количеству, могущему быть бесконечным, но здесь речь идет о пространстве, представляющим собой пустое место, окруженное архитектурными сооружениями с огромным количеством ниш, выдающихся углов и каннелюр; принимая во внимание выделенное для каждого из неродившихся место, их можно представить себе не больше мыши, шелковичного червя, муравья или личинки муравья; ничто не мешает вообразить их стоящими или присевшими на корточках на каждом сооружении или консоли, выступающей за стены, на каждой плинфе и капители, в ряд или поодиночке, занимающихся делами своей будущей жизни и всматривающихся в Лаудомию такой, какой она будет через сто, тысячу лет: переполненную толпами людей, одетых самым необычным
образом, например, в кабачкового цвета бурках или в тюрбанах с воткнутыми в них индюшиными перьями: при этом они узнают в толпе собственных потомков, потомков семей, которые настроены по отношению к ним дружественно или враждебно, должников и заимодателей, снующих повсюду ради процветания торговых дел, наблюдают за вендеттами и браками по любви или расчету. Живые жители Лаудомии посещают обитель еще не родившихся для того, чтобы задать им некоторые вопросы: под пустыми сводами гулко звучат шаги, вопросы задаются без слов и всегда касаются только их самих и никогда тех, кто придет в жизнь после них; вот человек, озабоченный тем. чтобы оставить по себе долгую память, другой заботится о том, чтобы были забыты его гнусности; все они хотели бы узнать результаты своих поступков, но чем больше они всматриваются в свое будущее, тем меньше они видят в нем свой след; те. кто еще должен родиться в Лаудомии, оказываются точкообразными существами, похожими на песчинки, которым нет дела ни до прошлого, ни до будущего.
В отличие от Лаудомии мертвых, Лаудомия еще не родившихся не дает Лаудомии живых четкого ответа об их будущем и только сбивает их с толку. На мысленные вопросы посетителей предлагается два ответа, и неизвестно, который из них хуже: либо представить себе, что число тех, кто придет в этот мир когда-то, превысит число всех живых и мертвых вместе взятых, и тогда можно предположить, что из каждой каменной поры напирают невидимые толпы, собравшиеся у края воронки выхода в мир, словно на трибунах стадиона, и поскольку с каждым поколением число жителей Лаудомии будет увеличиваться, в каждой такой воронке откроется еще сотня других воронок, в каждой из которых будет по миллиону человек, дожидающихся своего рождения, вытянув шею и широко раскрыв рот, чтобы не задохнуться; либо же представить себе, что Лаудомия когда-то исчезнет, а вместе с ней – и все ее жители, то есть поколения будут сменять друг друга до определенного времени, когда количество поколений останется неизменным и их рост остановится, и тогда Лаудомия еще не родившихся и Лаудомия мертвых превратятся в две чаши песочных часов, которые уже никогда не будут перевернуты, и каждая песчинка, проходящая через их узкое горлышко, будет знаменовать собой переход от рождения к смерти. И тогда появится на свет самый последний житель Лаудомии. который исчезнет вместе с падением самой последней песчинки в этих часах в строго определенное время: она будет самой верхней.