Не надо меня прощать, стр. 13
9
На следующий день после уроков Зоя решила привести свой план в исполнение: забежав домой и бросив рюкзак, она отправилась к Вадику Фишкину. В руках у девушки был только цветной полиэтиленовый пакет, в котором лежал блокнот с фото «Уматурман» на обложке. Правда, с каждым шагом Зоина решимость улетучивалась, как пушинки одуванчика от дуновения ветерка. Сердце бешено колотилось где-то на уровне живота, а ноги стали ватными и плохо слушались.
Но она шла, поборов в себе застенчивость и робость, потому что желание открыть любимому свою душу было сильнее страха.
«Ну чего я, глупая, боюсь? Я же все ему объясню… И он поймет, он же замечательный, обязательно все поймет как надо! – мысленно подбадривала себя Зоя. – И я же не виновата, что так его люблю…»
Вадим жил на последнем этаже пятиэтажного дома. Лифта не было, и до двери, обитой темно-коричневым дерматином, Зое пришлось подниматься пешком. Невольно она замедляла шаг, подсознательно пытаясь оттянуть момент, когда окажется лицом к лицу со своей мечтой. Но, как известно, все на свете когда-нибудь кончается, и ступени лестницы, по которой поднималась Зоя, не стали исключением. Стараясь дышать ровно, она коротко нажала на желтую кнопку звонка.
Из глубины квартиры послышался приглушенный звук шагов. Дверь приоткрылась, и на пороге появился Вадик Фишкин собственной персоной. Секунду Зоя и Вадим молча смотрели друг на друга.
– Ты? – только и смог произнести Фишкин.
Его странные глаза забегали с новой силой.
– Привет! Я… на минутку вообще-то…Ты сейчас все поймешь… – начала лепетать Зоя, чувствуя, что мужество покидает ее.
– Блин! Что за тайны мадридского двора? Мы же только что в школе виделись…
– Послушай, Вадик, войти-то можно? А то на лестнице как-то неудобно говорить… – Отчаяние неожиданно придало девушке смелости.
Фишкин, секунду помедлив, с досадой махнул рукой, как бы говоря: «Заходи, что поделаешь, все равно ведь не отвяжешься».
Зоя смущенно перешагнула порог. Правда, дальше коридора Вадим ее не пригласил, да ей и не требовалось. Все это время она мысленно оправдывала любимого: «Ведь он даже не подозревает, зачем я пришла, а когда узнает, все изменится к лучшему!»
Оказавшись в квартире, она полезла в свой пакет и достала оттуда блокнот со стихами.
– Вадик… В общем, я пришла, чтобы отдать тебе эту вещь… Ты когда прочтешь, то поймешь, почему я не могла сделать этого в школе… И вообще все поймешь… – Девушка протянула блокнот Фишкину, но тот почему-то стоял неподвижно и явно не собирался брать его в руки.
– Что это? Это не мое. – Фишкин начал раздражаться. Его утомляла какая-то глупая девчоночья игра, правила которой он не понимал. – Ты можешь, блин, по-человечески объяснить?
– По-человечески? Хорошо, я… попробую. Я сейчас уйду, а ты… ты прочти, пожалуйста. Там все для тебя… и… и о тебе… – В Зоиных глазах плескалась такая всеобъемлющая любовь, что только человек с мозгами дятла мог не понять, что речь идет именно о ней, о любви.
У Фишкина, к счастью, с мозгами было все в порядке, он был в меру умен и догадлив. Чуть ли не впервые в жизни он почувствовал себя неловко. На его щеках проступил слабый румянец. И вообще он не знал, как себя вести. А Зоя, воспользовавшись его замешательством, буквально всунула ему в руки злополучный блокнот и, потянув на себя незапертую дверь, выскользнула на лестничную клетку.
Надо заметить, что Вадик Фишкин не был обделен женским вниманием с того нежного возраста, когда еще ходил в детский сад. Самое сильное впечатление от проявления девчоночьих чувств он получил в позапрошлом году, когда ездил в оздоровительный лагерь на Черном море. Одна из вожатых, Валюшка, по возрасту всего на несколько лет старше Вадика, настолько воспылала к нему нежными чувствами, что каждый день приходила к нему в комнату во время тихого часа. Причем ее абсолютно не смущало присутствие еще пяти мальчишек. Валюшка садилась на кровать Фишкина и, пока он спал, держала его за руку, иногда проводя пальцами по его густым волосам. Излишне говорить, что Фишкина просто распирало от сознания собственной неотразимости.
Сейчас, когда Фишкин ознакомился с содержанием блокнота и осознал, что это действительно своеобразное признание в любви, он испытал двойственные чувства.
С одной стороны, ничего выдающегося в том, что эта закомплексованная серая мышка посвятила ему любовные вирши, не было. Для него-то, да и для остальных тоже, Зойкина влюбленность давно не новость, она уже в нем дырку просверлила страстными взглядами. Вот если бы это была Луиза Геранмае! Вот это и правда дорогого стоит! Но, увы… По-видимому, от Лу он стихов не дождется никогда. А с другой стороны, все равно приятно, ну просто супер! Как ни крути, а такого в любовной практике Фишкина еще не было. И его снова начало распирать. На этот раз от желания продемонстрировать всем доказательство своей исключительности. Ну, может, и не всем, но хотя бы Ермолаеву. И конечно, Лу. Да-да, Лу обязательно! И Каркуше тоже…
Фишкин аккуратно засунул блокнот в прозрачный файлик и положил в карман школьного рюкзака.
«Скорей бы завтра! – с небывалым эмоциональным подъемом подумал Фишкин. – Завтра они узнают, как меня любят! И Лу узнает… Пусть позлится, может, еще пожалеет, пусть!»
В глубине души Вадим понимал, что нельзя делать Зоино признание всеобщим достоянием. Понимал, что адресовано оно лично ему и Зоя вряд ли обрадуется, если узнает, что Вадим обсуждает ее стихи с одноклассниками. Все это Фишкин прекрасно понимал. Но… невозможно было представить, что никто так и не узнает, каких слов, каких потрясающих и по форме, и по содержанию признаний в любви он удостоился! Далеко не каждый парень способен вызвать в душе девушки подобные чувства! Даже если эту девушку и зовут Колесниченко Зоя. Умолчать о таком событии он просто не мог. Это было выше его сил.
«Она не узнает. Откуда, собственно, ей узнать? Факультатив по внеклассному чтению я устраивать не собираюсь», – пытался уговорить себя Фишкин.
10
– Слышь, Ермол, иди-ка сюда, что покажу… – Фишкин с заговорщическим видом тянул Юрку за рукав куртки.
В раздевалке перед началом уроков царила обычная суматоха, шумели малявки, вечно галдящие и суетливые.
– Чего пристал, дай раздеться! Что за запарка, блин? – недовольно проворчал Ермолаев.
Вместо ответа Фишкин втиснул его в узкий проход между вешалками, которые были уже тесно завешаны одеждой.
– На, читай… Нет, ты внимательно, внимательно читай, не торопись, – зашептал Фишкин, видя, что Юрка в недоумении наскоро пролистал блокнот.
– Ну стихи какие-то. Ты, что ли, Пушкиным заделался, Фишка? Так почерк вроде не твой…
– Не догнал еще, блин? Зойкин это почерк, Зой-кин! Все, клиент дошел до нужной кондиции – в любви мне признается! В стихах! Сама, между прочим, сочиняла! Для меня! – Фишкин следил за реакцией Юрки, ожидая искреннего восхищения и потаенной зависти.
На его лице расплывалась самодовольная улыбка.
– Да-а… Клево! – Ермолаев задумчиво почесал за ухом. – А ты еще не верил, что она тебе взгляды пламенные бросает! С-слушай, а дай мне их почитать? Ну, хотя бы сейчас, на химии, а? А то уже звонок…
Фишкин заколебался. Ему было жаль так быстро расставаться с блокнотом, пусть даже на время.
– Слышь, Ермол, а может, забьем на эту химию? Посидим здесь, почитаешь… Если тебе, конечно, интересно.
– Забьем, говоришь? – В глазах Юрки запрыгали лукавые огоньки.
Мальчишки побросали на пол свои рюкзаки и уселись на них, вытянув ноги. Звонок уже отзвенел, и раздевалка была пуста.
Вторым уроком в девятом «Б» была биология. Фишкин и Ермолаев появились в классе незадолго до начала. Физиономии у обоих выражали некую загадочность, а у Фишкина еще и самодовольство. На щеках у Вадима играл нездоровый румянец, а привычно бегающие глаза блестели лихорадочным блеском. Со стороны казалось, что у него внезапно подскочила температура. Впрочем, так оно и было на самом деле, только Вадим об этом не догадывался. Как вести себя с Зоей, он не имел ни малейшего понятия, поэтому просто избегал смотреть в ее сторону.