Колесо племени майя, стр. 6
Голова в дощечках
Эцнаб
А в 4628 туне Пятого солнца, или в 1514 году от рождества Христова, у Гереро и его жены-принцессы родился сын. Настолько, видно, была сильна папина подсолнечная кровь, что он появился на свет таким же светлым и рыжим. Его так и назвали Шель, что на языке майя означает Белый.
В землю зарыли золу из очага и несколько стрел, чтобы мальчик стал хорошим воином. Жрец Эцнаб бережно положил пуповину в глиняный сосуд, накрыл крышкой и нарисовал какую-то закорючку.
– Лучшее лекарство от неожиданных болезней! – объяснил он Гереро.
Пильи с младенцем очистили паром и пахучими травами в бане.
А затем они целых два месяца-виналя, то есть сорок дней, провели в уединении. Лишь служанка ухаживала за ними, крепко пеленая Шеля, связывая по рукам и ногам, чтобы душа не сбежала.
Пильи млела от восторга, глядя на голубоглазого рыжего мальчика. Он был так похож на отца, словно появился на свет совсем без ее участия.
– Мой голубок, – говорила она, – мой попугайчик, мой совенок, мое солнце…
И эти слова звучали так складно, нараспев, как самая нежная колыбельная.
А когда они вышли к людям, Шелю подарили золотое солнце с пятью изогнутыми лучами, серебряных попугая, голубя и сову, которые остались при нем на всю жизнь. Стоило только поглядеть на них, как сразу обволакивал сладкий, безмятежный сон.
Наступило время Шипе-Тотека – бога весны. Цвели, как сумасшедшие, миндальные и кофейные, манговые и мандариновые, лимонные и апельсиновые деревья, смоковница и папайя, палевые и розовые мимозы, воздушно-лиловые хаккаранды, красные колорины и пурпурные бугамбилии.
Как раз закончилось полукружие в пятьдесят два года длиной, то есть полвека майя, и все обновлялось.
В городе били старую посуду. Крушили древних идолов, чтобы воздвигнуть новых. Перестраивали обветшавшие дома, пирамиды и храмы. Вырывали язычки колокольчикам, отзвеневшим свой срок. Гасили огонь в очагах, а ровно в полночь, встретив созвездие Плеяд на небе, опять возжигали. И жизнь сызнова грела и потихоньку дымилась, двигаясь вперед. Всем казалось, что как-то иначе, чем прежде. Скорее всего, лучше.
А коли так, не обойтись без праздника с музыкой! На городской площади нежно звучали флейты-чиримии, бамбуковые ксилофоны и бубенцы. Барабаны из черепашьих панцирей напоминали о неизбежных грозах. А двадцать воинов в масках орлов и ягуаров пели хором, подражая звукам сельвы.
Под этот торжественный гимн податливую еще голову Шеля стягивали со лба и с затылка дощечками красного дерева. Жрец Эцнаб следил, чтобы прикрутили их, как следует, наилучшим образом.
Гереро ужаснулся, не понимая, что происходит. Ему так нравилась круглая, будто маленький кокос, головка сына.
– Не позволю! – воскликнул он.
Однако Эцнаб, постучав себя по расплющенному лбу, успокоил.
– В таком виде, клянусь, голова думает намного лучше.
– Эх, знать бы раньше, – притворно вздохнул Гереро. – Теперь-то мне вряд ли чего поможет.
– Ну, большинство вполне обходятся тем, что получили от природы, – улыбнулся Эцнаб. – Хотя на их головах не удержится колпак жреца или высокая корона правителя!
По гадательному календарю, определяющему судьбу человека, он вычислял, с каким животным связана жизнь Шеля.
– В час рождения любого ребенка появляется на свет зверек, который будет его вторым «Я» по имени Уай, – пояснил жрец. – Рано или поздно с ним придется общаться – во сне или наяву. Поэтому в доме нужна особая комната для таких бесед.
Не слишком разобравшись в этом втором «Я», Гереро осторожно спросил:
– А о каком звере речь? Так ведь угораздит родиться вместе с каким-нибудь чудищем!
– Все возможно, – спокойно согласился Эцнаб. – От летучей мыши до ягуара, включая змею, паука и крокодила. Но у твоего мальчика хороший спутник…
Первое, что запомнилось маленькому Шелю, – горшок в виде носатого зверька с длинным полосатым хвостом, служившим ручкой.
А еще двенадцать небольших колокольчиков – женских фигурок с чашами на головах. Лишь одна была без чаши. Шель особенно любил и жалел ее, – как же она без чаши, когда у всех других есть?!
Его купали в глиняном полированном корыте, расписанном цветами, птицами и диковинными животными. И он любил нюхать их, трогать и болтать с ними. Это был чудный мир сельвы, в который ему доведется попасть много позже.
Когда Шель впервые увидел себя без дощечек на голове, то сперва растерялся, будто очутился голым посреди улицы.
Но голова его и правда очень хорошо видела, слышала и отлично соображала. В нее приходили такие мысли, которых сам Шель не ожидал. Он понимал все, что рассказывал Эцнаб, и было такое ощущение, что уже знал это раньше – стоило только напомнить. Остроконечная голова, словно кристалл, вбирала солнечные лучи и просветлялась.
– Голова может быть ясной, а человек – темным, если живет одним умом, – сказал как-то Эцнаб. – Без чувств голова холодная, как камень обсидиан. Все соображает, а к чему это, не осознает, не складывает в единое целое. Старайся, мальчик, понимать душой, чувствами. А голова будет помогать. Она – созидатель. Душа – творец. И они двуедины, как наш Цаколь-Битоль.
Цаколь-битоль
Кан
Маленький Шель играл скачущими бобами. За ними можно было наблюдать целый день. Они вдруг прыгали сами по себе – от солнца в тень. В этих бобах жили такие шустрые гусеницы.
Вместе с другими детьми он отыскивал гнезда земляных ос. Большие глиняные шары нагревали на костре, чтобы выползли осиные личинки. Это было лакомство!
Как-то Шелю подарили каучуковые фигурки людей. Эцнаб долго разглядывал их, а потом сказал:
– Как настоящие! Упругие и в то же время податливые…
Он сам решил воспитывать этого рыжего мальчика.
Однажды ранним утром привел Шеля в длинный приземистый дом, где помещалась школа.
Комнатки были крохотные, тесные, как соты, – здесь каялись, укрощая дух и страсти. Только под самым потолком на стенах виднелись оконца, называемые «ик». Через них проникал бог ветра, давая жизнь очагам.
Пройдя длинным, путаным лабиринтом, они очутились в особенно глухой и мрачной, как склеп, комнатушке.
Жрец долго молчал, и Шелю начало казаться, что ничего нет в мире, кроме этой темноты. Он уже забыл, что рядом с ним Эцнаб, и вздрогнул, когда раздался голос.
– Не существовало ничего, – произнес жрец, – не было ни людей, ни зверей, ни птиц, ни рыб, ни крабов. Ни деревьев, ни камней, ни пещер и ущелий, ни трав и лесов. Ничто не двигалось и даже не дрожало. Ничто не могло произвести шума. В темноте было только лишь неподвижное молчание…
Эцнаб надолго умолк, и Шель попытался ощутить молчащую бесконечную пустоту.
– Не мучайся, – донесся голос Эцнаба. – Ты пока не можешь этого представить, как не вообразишь и смерть.
Слова долетали издалека, но рука жреца мягко легла на голову Шеля.
И вдруг он увидел, как немая пустота содрогнулась, пришла в движение. Все просветлилось в миг!
Вспыхнули миллиарды звезд, и Вселенная, возникнув, начала вращаться, подобно огромному колесу, которое описать невозможно. А внутри нее потекло, закручиваясь водоворотом, время.
Но прежде в Сердце Небес было сказано магическое слово, которое Шель – увы! – не расслышал.
Зато он понял, что это слово Цаколя-Битоля – Творца и Создателя – отца и матери всех богов и всех людей, который сотворил и самого себя и саму жизнь.
Невидимый Цаколь-Битоль еще раз воскликнул, как мореход, заметивший берег, – Земля!
И она немедленно возникла. Сначала в виде тумана. Вроде серебристого облака пыли.
Шель коснулся его пальцем и почувствовал, что оно живое. Вот разделились воды неба и земли. И отвердело облако, покрывшись океаном.
Цаколь-Битоль уже создал так много – свет, и зарю, и твердь земную.
Однако не хватало вершины – смысла всего творения. Ведь каждый Создатель желает, чтобы его любили и помнили. А для этого необходимо подобное по духу существо!