Колесо племени майя, стр. 4
Да и во время брачных танцев ему не везло. Какая-то мелкая цапелька, приняв за соперника, ударила в глаз острым клювом, так что Агила окосел.
Когда в 1519 году к мысу Каточе подошли корабли Эрнана Кортеса, он пытался улететь и отчаянно клевался. Его поймали сетью и с трудом добились, кто он и откуда. Сначала раздавался только птичий лепет:
– Чаль-чиу-тли-куэ!
Кортес подумал, что это язык майя, и назначил Агилу переводчиком. Вскоре одно индейское племя подарило испанцам в знак примирения и дружбы двадцать девушек. Тогда и Агила получил невесту, от которой у него через год родился сын, слегка похожий на розового пеликана.
К этому времени сыну Гереро исполнилось уже шесть лет.
Город Тайясаль
Бен
Гереро схватили люди из рода ица, принадлежащего к племени майя, – и повели, как бычка, на веревке.
Спали индейские воины мало, приложив ухо к земле, чтобы не прозевать опасность. Изредка разогревали на горячих камнях кукурузные лепешки и закусывали красным перцем.
Трудно сказать, где они шли и сколько времени.
Сначала, кажется, берегом моря. Затем по бесконечным зарослям, по едва заметным тропам. Гереро помнил только пятна света и тьмы, мелькавшие в глазах, – то ли это солнечные блики на листве деревьев, то ли дни и ночи. Вероятно, ему подмешивали какой-то дурман в воду.
Сознание его прояснилось, когда они вышли на берег огромного пресноводного озера.
– Петен-Ица, – кивнул предводитель воинов, а затем указал копьем вдаль, где виднелся остров, – Тайясаль!
В общем Гереро понял, как и что называется.
Его усадили в длинную узкую лодку с навесом из пальмовых листьев.
Это была пирога, выдолбленная из цельного ствола, с нашивными тростниковыми бортами, промазанными смолой. Управляемая двумя гребцами, она быстро заскользила по тихой прозрачной воде.
Когда подошли к острову, Гереро увидел мальчика в соломенной шляпе, волочившего за собой на веревке небольшого крокодила.
«Эх, вот точно так же и меня притащили», – подумал он.
Хотя, наверное, воздержался бы от сравнений, если бы знал, что молодой крокодил – лакомство для здешних жителей.
Неподалеку стояли деревянные, обмазанные глиной, хижины-чосы с высокими крышами из пальмовых листьев. Это были окраины города Тайясаля.
Дальше начиналась мощеная дорога, по краям которой поднимались белокаменные дома.
Встречались полуголые люди в набедренных повязках. И другие – в белых одеждах, расшитых узорами, в широкополых шляпах, в сандалиях на каблуках.
Там и сям виднелись огороды и фруктовые сады. Здесь взращивали кукурузу в обнимку с фасолью и тыквами. Сорго и манго. Грейпфруты, кокосы и бананы. Инжир и финики. Гуайяву и папайю. Лавровые, каучуковые и красные деревья. Да чего тут только не росло?! Казалось, все само лезло из земли поближе к солнцу. Даже рамон – хлебное дерево.
В городе было шумно, как в любом месте, где собирается много людей и животных.
Перекрикивая друг друга, торговцы предлагали разноцветные перья и камни, сушеную рыбу и кабанчиков, кукурузные лепешки и цветные покрывала, одежду, кораллы, морские раковины и много, неизвестного Гереро, – ни по виду, ни по назначению.
У него голова кружилась от гула, а возможно, от каких-то редких ароматов и пряностей.
«Может, это опять сон, – раздумывал он. – Впрочем, весьма любопытный. Даже если меня здесь зарежут или повесят, будет на что поглядеть перед смертью».
Как большинство людей на этом свете, Гереро не понимал своей жизни. Куда-то его влекло, чего-то ему хотелось. А почему, собственно, того, а не этого – он бы не ответил.
Но, в отличие от многих, Гереро радовался всему, что с ним происходило, и в каждом прожитом дне находил свою прелесть. Как говорится, и в ненастье для него проглядывало солнце. Он был, что называется, – легким человеком. И потому часто даже беды оборачивались для него благополучием.
Так есть деревья, которые от удара молний не расщепляются, не сохнут, а, напротив, вобрав небесную силу, становятся ветвистей и зеленеют пуще прежнего.
Косой взгляд, прямые мысли
Их
Дорога вывела на площадь, окруженную дворцами и высокими пирамидами с деревянными храмами на вершинах.
Оштукатуренные стены были расписаны красными ягуарами и черными крылатыми змеями, а по камню украшены богатой резьбой. Страшные лупоглазые и клыкастые морды глядели с каждого карниза.
Гереро затащили во внутренний тенистый двор и поставили перед человеком, умостившимся с ногами на красном табурете. На плечах его лежала темно-бурая с белыми подпалинами шкура тапира.
Совиное лицо под высоким меховым колпаком казалось сонным, а черные глаза сильно косили. Невозможно понять, куда именно. Во всяком случае, далеко в сторону, мимо Гереро.
Конечно, этот пленник, опаленный пятью солнцами в море, облепленный водорослями, производил неважное впечатление.
А жрец Эцнаб хорошо знал, что благоразумнее не глядеть на таких прямо. От них легко, как блохи, перескакивают злые, необузданные духи.
Похожие люди не раз приплывали с восточных островов. Совсем дикие, голые, без юбок, кровожадные людоеды! Правда, безбородые, как и все здешние племена…
На миг глаза жреца воткнулись, как отточенные кремниевые наконечники, в лицо Гереро. А ближайший воин дернул его за бороду, проверяя, не морская ли это мочалка, вроде накладного украшения.
– Кретино! – воскликнул Гереро, стараясь пнуть воина. – Идиота!
И этого оказалось достаточно, чтобы жрец Эцнаб узнал голос, который слышал в храме на берегу моря.
– В помещение стражников! – распорядился он.
Гереро завели в маленькую сводчатую комнату, где на четырех камнях покоились длинные шесты, связанные корой. Похоже, что койка. Он улегся, пытаясь задуматься о будущем, в котором вроде бы не намечалось ничего хорошего, но сразу мирно заснул.
А Эцнаб отправился через площадь, во дворец правителя, и был угрюм по дороге.
«Пришельцы! – думал он. – Мы сдерживали их так долго, как могли. Почти двадцать лет прошло с тех пор, как их первые пироги достигли островов, отделяющих море от бесконечного океана! И до сих пор наша земля не открывалась им».
Сняв колпак, Эцнаб потер ладонью свой вытянутый в виде мотыги череп и услыхал слова правителя Канека.
«Уже скоро нашествие, и его не предотвратить! Эти люди принесут много бед и горя! – звучало в голове. – Не лучше ли каждого из них бросить на жертвенный камень?»
«Цаколь-Битоль говорит о другом», – отвечал жрец, проходя в дворцовые двери.
Представ перед Канеком, он поклонился и добавил вслух:
– Не будем убивать первых из них. Сделаем союзниками. Таково веление владыки Двойственности.
– Пожалуй, ты прав, – согласился правитель. – Через три туна малое сорок пятое колесо прокатится ровно половину своего пути. Начнется время Обновления. Пора освежить и кровь нашего народа.
Так быстро, без проволочек, пока Рыжебородый безмятежно спал, определилась его судьба.
Жрец Эцнаб и Гереро на удивление быстро начали понимать друг друга.
Прислушиваясь к висящей на груди раковине, будто именно она переводила с языка на язык, Эцнаб кивал, перебирал в воздухе пальцами. В конце концов, сумел каким-то образом втолковать, что послал воинов в бухту Тулума, поскольку предвидел, – двое людей выйдут на берег из моря.
– Где же второй? – спросил он.
Гереро пожал плечами.
– О, там ему несладко придется! – заметил жрец.
Во всяком случае, именно так уяснил для себя Гереро его певучую, почти без согласных, вроде дельфиньего щебетания, речь.
– Кальи ин ийольо! – улыбался Эцнаб. – Я вижу – добро находится в твоем сердце…
Особенно живо пошел разговор, когда принесли кувшин крепкой браги из кактуса магея, настоянной на растении оклатли. Брага была могущественная, но проясняющая голову.
– Это пульке! Напиток жизни! В нем танцует бог опьянения – кролик Ламат, – подливал Эцнаб, и они закусывали плодами гуайявы, напоминавшими яблоки с виду и грушу по вкусу, а еще жареными листьями кактуса нопаля.