Колесо племени майя, стр. 10
Рваное ухо охотился не за ним, а за его душой, желая овладеть ею, стать вторым «Я». Даже если кто-нибудь убьет этого ягуара или тот сам сдохнет от старости, страх, посеянный им однажды, останется навсегда.
Шель поднялся, обмотал левую руку пятнистым плащом, а в правую взял меч, тот самый, которым Эцнаб прорубал в сельве новые тропы.
Он тихо выбрался из дома. Полная луна в небе и та смахивала на шкуру ягуара. Всюду лежали густые тени, и в каждой, казалось, затаился зверь.
Но Шель точно знал, куда идти. Они будто бы заранее сговорились с Рваным ухом об этой встрече.
Миновав площадь, он прошел вдоль мрачной, как крепость, школы, и очутился в саду, где лунный свет и легкий ветер, могли бы схоронить в зыбких лиственных тенях табун тапиров, а не то что ягуара.
– Я здесь, – сказал Шель и услышал в ответ короткий рык.
Ягуар исполинским прыжком вылетел из-за деревьев и мягко опустился в метре перед Шелем, весь подобравшись и припав к траве. Взор не охватывал его разом, настолько он был огромен. Что для него этот мальчик-подросток с коротким мечом?
Шкура его блистала, хвост трепетал, а в глазищах горело безумие полной луны. Уши прижаты к голове. Однако левое неловко и смешно топорщилось, напоминая засохший стручок акации.
Шель улыбнулся и вонзился, не мигая, прямо в глаза Рваного уха.
На миг показалось, что облака прикрыли луну, но она, как прежде, сияла на небе. Зато померкла во взгляде ягуара. Он вдруг обмяк, потускнел и медленно, как во сне, начал пятиться, отползая на брюхе.
– Уходи! – закричал Шель высоким ломающимся голосом. – Прочь! Сгинь!
И Рваное ухо все в точности исполнил. Сначала пошел, поджимая хвост. Затем поскакал широким махом, так что голова болталась. И, наконец, действительно сгинул.
Во всяком случае, его никогда больше не видали и не слыхали. Да, похоже, и другим ягуарам Рваное ухо наказал, чтобы духа их не было рядом с озером Петен-Ица.
Вопль
Мулук
Иногда ахав Канек отпускал своего любимого пса Шолотля в сельву – погулять в компании Эцнаба и Шеля.
После проливных тропических ливней, когда ночами становилось прохладно, голый пес, обладавший повышенной температурой тела, согревал их, будто бурдюк с горячей водой.
Однажды они добрались до большой реки Усумасинта, что впадает в залив Кампече. Ничто не предвещало неприятностей.
Шолотль щипал какую-то полезную травку. Эцнаб собирался расколоть здоровенный спелый кокос. А Шель впервые очутился в густых мангровых зарослях, которые тянули к нему со всех сторон надземные дыхательные корни.
Он так увлекся, разглядывая их, что едва не наступил на пятиметрового крокодила.
Крокодил тоже зазевался или был удивлен до крайности, потому что далеко не сразу отворил пасть. Шель попытался заглянуть ему в глаза, но, кроме зубов, уже ничего не увидел.
Все же он был уверен, что у него другая судьба – не по зубам крокодилу. Эти зубы, как говорится, не про него…
Хотя крокодил-то мог думать иначе. И уверенность Шеля пошатнулась, как араукария, подрубаемая каменным топором. Кренилась с каждым ударом сердца, уступая место сомнениям, поскольку челюсти вот-вот готовы были сомкнуться.
И тут Эцнаб, несмотря на преклонный возраст, так ловко и мощно метнул кокос, что он, подобно пушечному ядру, врезался в розовую пасть и накрепко застрял в глотке.
Только теперь Шель смог посмотреть в глаза крокодила и сразу понял, что им ничего не докажешь. Даже с кокосом в глотке крокодил был несокрушим. Он бил хвостом и кидался из стороны в сторону, как сторожевой пес на привязи. Шолотль держался от него подальше.
– Это тебе не ягуар! – улыбнулся побледневший жрец.
Несколько потрясенные, они вышли на старинную, выложенную камнем дорогу и тут же столкнулись с отрядом испанцев – трое конных и двадцать пеших, включая индейца-проводника из враждебного клана лагартих.
Шель почти ничего не знал по-испански. Папа Гереро не успел его научить. Но теперь, заслышав речь солдат, неожиданно понял все, что они говорили.
«Матаремос а эсте бьехо! Перо, крео, ке эсте ниньо де нуэстрос. Пуэде сер, робадо, и сус падрес бускан а эль. Эсперо, ке эйос пагаран бьен а носотрос, си деволвемос су ихито!»
Ему не понравилась испанская речь – ни звук ее, ни тем более смысл. Солдаты хотели убить старика, а мальчика, которого посчитали украденным из ближайшего города, вернуть родителям, чтобы получить вознаграждение.
– Ах, старика?! – сверкнули глаза Эцнаба. – Конечно, со стариком просто разделаться! Но не со мной…
Он приказал Шелю заткнуть покрепче уши. Обхватил руками голову Шолотля.
И вдруг завопил так дико и неистово, как могла бы, наверное, взреветь вся сельва разом, если бы ее очень обидели. Оцепенели змеи, пара диких кабанчиков потеряла сознание, с деревьев попадали птицы и обезьяны.
А когда стих его голос, и воцарилась первозданная, как до сотворения мира, тишина, на обезумевших испанских солдат бросился с глухим рыком Шолотль.
Эцнаб придал ему вид чудовища из преисподней. Казалось, пес извергает пламя.
Да тут еще упрямый крокодил с раскрытой пастью выскочил на дорогу.
Кони, сбросив всадников, умчались галопом. Почти весь отряд рассеялся по сельве и мангровым зарослям, но некоторые замерли, как в столбняке.
В городе Мерида, столице Юкатана, построенной испанцами неподалеку от побережья Мексиканского залива, долго потом говорили о каких-то обезьянах-ревунах, способных вызывать ураганы, и об ужасном звере – помеси собаки с крокодилом. Хотя многие трезво склонялись к тому, что сами солдаты объелись сдуру ядовитыми плодами или грибами, после чего и бредили до беспамятства.
А Эцнаба этот короткий вопль будто бы надорвал. С тех пор он уже не был так быстр. И чаще присаживался отдохнуть, вздыхая о прошлом и размышляя о смерти.
Ушедшие
Мен
Эцнаб научил Шеля ходить по сельве рука об руку с утренним ветерком.
– Иначе мы никуда не поспеем, а я должен многое показать, – говорил он. – Знак Пятого солнца – движение. Но погоди – не надо бежать, высунув язык! Просто пойми головой и ощути сердцем, что твои ноги легки, как ветер.
Когда Шелю удалось это в первый раз, то дух перехватило. Проворно и плавно, как теплый воздушный поток, едва касаясь земли, обтекал он кусты, лианы, деревья.
Пять лиг за час одолевали они с Эцнабом. За пару дней могли достичь развалин города Тулума, в бухту которого выплыл когда-то его отец.
– Эх, братец! – говорил Эцнаб. – Разве это скорость? В молодости я мчался плечо к плечу с ураганом. Да силы уже не те.
Странствуя по сельве, они то и дело натыкались на останки некогда широких дорог-сакве, мощеных белым камнем, на искусственные пруды для хранения дождевой воды, на поливные каналы.
А через каждые две-три лиги из сплетения лиан и деревьев проглядывали развалины древних городов – дома, дворцы, пирамиды, стены, покрытые снаружи резным орнаментом и головами пернатых змеев, а внутри росписями, изображавшими богов, царей, жрецов, воинов и пленных. И везде виднелись отпечатки маленьких красных ладоней.
– Чьи это? – спросил Шель, намереваясь приложить свою.
– Стой! – вскрикнул Эцнаб. – Если дотронешься, всю жизнь блуждать тебе в потемках, как слепому. Потом я расскажу…
Огромные деревья теснили и сокрушали человеческие постройки. Корни раздирали белые камни ступеней пирамид. С зеленых ветвей, качавшихся в пустых проемах дверей и окон, свисали, словно бахрома, гнезда птицы-портнихи.
– Как будто само время здесь все оплело, обвило, запутало, – вздыхал Эцнаб. – Ах, как мудрено постигнуть скопление минувших лет!
Действительно, сельва настолько все поглотила, что приходилось, как обезьянам, карабкаться на самые макушки деревьев, чтобы с них попасть на вершину пирамиды.
Оглядывая с высоты безбрежную зелень, укрывшую, будто приливной волной, большие, когда-то шумные, полные жизни города, Эцнаб воскликнул: