Фенечка для фиолетовой феи, стр. 22
Дома Ксения плюхнулась на диван и задумалась. Она только что оттолкнула от себя Германовича. Ради чего? Ради кого? Неужели ради непонятного Григорьева? К стыду своему, она сейчас обнаружила, что за два месяца в новой школе, сидя почти рядом с ним, она ни разу не удосужилась внимательно посмотреть на него. Ксения даже не могла как следует вспомнить его лицо. Какие у него ресницы? Глаза? Волосы? – вроде темные… И это все, что она может о нем сказать? Нет, вот еще – он очень легко краснеет, а когда волнуется, смешно картавит. «Рычит», как говорит Ирка. Ей, Ксении, с ним было очень легко, пока она называла его Ночным Мотоциклистом. Он всегда понимал ее. Один лишь он из всего ее окружения! Теперь Ксения не сомневалась, что бежала к нему на свидание не только затем, чтобы покататься на мотоцикле. Ей хотелось быть именно с ним и говорить, говорить, рассказывать о себе… Она безраздельно ему верила, не боялась, что предаст. После того как они познакомились, ей и во враждебном классе существовать стало легче, потому что она знала – вечером ее ждет встреча с настоящим другом. Это потом ей стало с ним трудно, когда она по глупости решила, что за тонированным стеклом шлема скрывает свое красивое лицо Стас Германович. Все сразу испортилось.
Ксения поморщилась. Ей отчего-то стало неуютно. Она посмотрела на свою бегонию и окончательно рассердилась на себя. А собственно, с чего вдруг она так размякла? Ах, какой замечательный Григорьев! Что за прелесть этот Сережа! А чем Григорьев лучше Германовича? Ни разу не подошел к ней в школе. Шлем не снимал. Косил под Стасика. Наверняка тоже стеснялся ее вызывающих нарядов и фиолетовых волос. Да и краснел-то он как раз при виде ее фантастического разреза.
Что ж, стоит, пожалуй, протестировать и Григорьева. Ксения бросила взгляд на часы – 18.00. Времени еще достаточно. Она отодвинула до упора занавеску и водрузила на подоконник свой любимый цветок в белом пластиковом горшке. Может быть, бывший Ночной Мотоциклист, а ныне просто Сережа Григорьев увидит условный знак и явится под фонарь на окружной дороге? Только вот в отличие от Германовича Ксению он встретит прежнюю – ну очень экстремальную! Что ж, продолжим тестирование!
Волосы она больше трогать не будет: саму тошнит уже от перекраски. Она просто наденет задом наперед свой самый улетный кепарик в крупную черно-белую клетку. Вот так! Ксения посмотрелась в зеркало. Отлично! Веки мажем аспидно-черным тоном, ресницы – ярко-зеленой тушью, губы… Вот с губами надо бы покруче: все-таки самая выразительная часть лица. Она поразмышляла немного и решила вопрос довольно просто: к темно-бордовой помаде добавила все тот же черный тон для век. Ксения добавила малиновых румян на скулы, глянула еще раз на себя в зеркало и осталась собой довольна. Ядовито-желтая куртка, блестящие обтягивающие брюки и ботильоны на бешеной платформе в нужный час довершат ее костюм.
Ксения еле дождалась условленного времени и, стараясь не привлекать к себе родительского внимания, выскользнула из квартиры. Встретившаяся ей на лестничной клетке соседка тетя Люда при виде столь сложного макияжа и всего прочего шарахнулась от нее, как от серийного маньяка, и вместо лифта рванула вниз по лестнице пешком, охая и громко стуча каблуками.
Глава 15
Ночной Мотоциклист поднимает забрало
Сергей Григорьев, как и раньше, сидел у фонаря, но не в седле мотоцикла, а на обломке бывшего ограждения дороги.
– Ну, здравствуй, – сказала Ксения, жадно всматриваясь в его лицо. А в нем, как оказалось, не было ничего выдающегося. Самое обыкновенное мальчишеское лицо: светлые глаза, темная челка, падающая на глаза. Он пятерней отбрасывал ее назад, а она опять падала на лицо. Он снова поправлял ее тонкими длинными пальцами, и в этом его жесте было что-то до боли трогательное.
– Здравствуй, – ответил он, и в темноте острым камешком прокатилось слегка грассированное «р».
Ксения видела, что он ошеломлен ее видом, хотя и старается этого не показать. Она еще придумывала, что бы такое значительное сказать ему, как он произнес:
– Прости меня, Ксю.
– За что? – удивилась она.
– За мистификацию. Дурость, конечно…
– Я же сама ее придумала!
– Сама-то сама, но ведь принимала меня за другого.
– Я вполне могла бы догадаться.
– Конечно, могла бы, но… не захотела.
– Верно. Не захотела. Все-то ты про меня знаешь, Сережа Григорьев.
– Больше, наверное, не узнаю. Кончился сериал про Ночного Мотоциклиста. Я теперь безлошадный.
– Где же твой мотик?
– Отец изъял до тех пор, пока не получу права.
– Все из-за меня?
– Нет. Из-за меня самого. Все это нужно было мне.
– Ты эгоист?
– Не больше, чем все.
– И что теперь?
Разговор развивался совсем не так, как представлялось дома Ксении. Григорьев ничего не просил, не выглядел униженным, жалким или хотя бы растерянным. Может быть, он и краснел, но в темноте она не разглядела.
– Это должна решить ты, – очень серьезно ответил он.
– И тебя все во мне устраивает?
– Нет, не все.
– А что не устраивает?
– Твоя… боевая раскраска, например, не устраивает…
– То есть тебе, как и всем, нравятся отглаженные, завитые, аккуратненькие девочки, типа куколки Барби или Овечки Долли?
– Не знаю, как другим, а мне нравишься ты. Хотя, кажется, я никогда не видел твоего настоящего лица. Один раз ты была без своей ужасной косметики, но смотрела в основном на Стаса. А мне так хотелось, чтобы ты обернулась…
Ксения и ожидала сегодня услышать от Григорьева что-нибудь подобное, но все же от его слов у нее по коже побежали мурашки. Неужели это для нее так важно? Не может быть! Она ведь еще сегодня, каких-то пару часов назад, никак не могла четко вспомнить его лицо…
– А если я останусь при… боевой раскраске?
– Но ведь не навсегда?
– Что ты этим хочешь сказать?
– Ну… может быть, когда-нибудь… ради меня… ты ее смоешь…
– И ты туда же! – рассердилась вдруг Ксения, и все мурашки тут же пропали. – Не можете принять человека таким, каков он есть! Всех надо под себя перестроить, переделать, усреднить. А я не хочу, понятно? Я хочу быть собой! И ни для кого переделываться не собираюсь! – Она отвернулась от Сергея и, подергивая плечами от раздражения, пошла обратно к дому.
Ксения ушла уже довольно далеко от окружной дороги, когда перед ней вдруг всплыло лицо старой цыганки в цветастой шали поверх седых косм. «И ведь не протянешь руки, не протянешь…» – кривился ее золотозубый рот.
Ксения остановилась. Неужели та безобразная старуха в перстнях, кроссовках и со спортивной сумкой «Adidas» все предвидела? Все знала? Нет, невозможно! Этого просто не может быть! Мама же говорила, что цыганки всего лишь хорошие психологи. Они разговорят человека, а потом берут его голыми руками. Но ведь Ксения ничего той цыганке не рассказывала, грубила только. И Ирка ничего не говорила. Она так испугалась старухи, что последние деньги ей сунула, только бы та поскорее убралась, отстала от них. Вот вам и Пиковая Дама… Еще Ксения вспомнила, как перед появлением в вагоне цыганки она прочитала Ленкино заклинание, а Сыромятникова сказала: «Сработало… И без зеркала со свечами…» Цыганка просидела рядом с ними всего минут пять и узнала о них все, хотя они ничего о себе не рассказывали. Это же она велела Ирке похудеть, и они тут же записались на фитнес. Ксения вспомнила пронзительный взгляд, которым на прощание одарила ее старуха. Она откуда-то знала о ее дурацком характере, знала, что Ксения запросто может сама себе все испортить! Вагон проплывал мимо нее, и никого больше на перроне рядом с ней не было. Она как будто специально явилась Ксении, чтобы уберечь ее от неверного шага. «И ведь не протянешь руки…» – без конца повторяла цыганка.
У Ксении быстро-быстро забилось сердце. Только бы успеть! Только бы не потерять его! Может, он еще не ушел, и тогда она…
Ксения чуть не взвыла от досады на себя и бросилась назад.