Беверли-Хиллз, стр. 48

Она боялась опередить его и из-за этого проиграть все, что было поставлено на карту, получить наслаждение самой и не доставить его Роберту. Подстегивая его, она принялась двигаться навстречу ему в ритме, совпадающим с его ритмом.

«Я люблю тебя, люблю, люблю…» – твердила Паула не языкам, не губами, а движением тела, биением сердца, и добилась своего. Он упал на нее и, вздрогнув, оросил жаждущее его влаги лоно. В этот заключительный акт он вложил все, что копилось не только в его плоти, но и в сердце, в мозгу, и рвалось с языка, однако не воплощалось в слова, а передавалось телепатической связью, всегда существующей между влюбленными. Постепенно затихая, отбушевавший шторм оставил их словно выброшенными на песчаный берег, куда лишь изредка накатывались ленивые волны. Роберт склонился к ее вспотевшему личику, нашел губами мягкие, на удивление прохладные губы и запечатлел на них нежный поцелуй.

Паула ответила ему тем же. Они были счастливы, пребывая в уверенности, что то, что свершилось, совсем не конец, а только начало.

Глава 13

Роберт любовался Паулой, а она словно бы забыла о его присутствии. В демонстрационных залах Питера Парселла, безостановочно пульсирующем сердце нью-йоркского дизайна, бурлила специфическая, сугубо профессиональная жизнь, и Паула с охотой окунулась в самую ее гущу, пылко отстаивая свою точку зрения, убежденная в своей правоте.

– Мебель выбрана мистером Парселлом правильно, Уинти! Даже более чем правильно, абсолютно точно…

Кругленький человечек в дальнем конце стола фамильярно подмигнул Уинтропу и беззвучно поаплодировал столь непочтительному выпаду против признанного авторитета. Питер Парселл, колосс в сфере дизайна, пионер, отважно прокладывающий новые пути, основатель нью-йоркской школы декоративного искусства, был главным соперником Тауэра в Лос-Анджелесе. Парселл и Тауэр относились друг к другу с уважением, но взаимной симпатией проникнуться, разумеется, не могли, хотя соблюдали дистанцию и тщательно избегали чего-либо, что подтолкнуло бы их к открытому столкновению. Однако в определенных вопросах каждый из них придерживался настолько полярных взглядов, что долго сдерживаемый пар должен был непременно вырваться наружу.

Паула занимала позицию как раз посередине между двух просыпающихся кратеров, и Роберт наблюдал за ее поведением с неослабевающим интересом.

– Точка зрения мисс Хоуп… – заговорил Парселл, – Паулы, если мне позволят такую вольность, весьма любопытна. Вам действительно понравилось, Паула?

– Именно так, – подтвердила она.

Тауэр нахмурился. Паула совершила непростительный грех. Она встала на сторону его противника, причем публично.

– Мистер Парселл не единственный дизайнер в Нью-Йорке, кто создает «превосходную», как ты выразилась, мебель. Есть еще Джей Спектр, Марио Буати и Хуан Монтойя. Может быть, ты и им уделишь частицу своей любвеобильной души? – Он скосил глаза на Роберта, скромно сидящего в углу. – В твоем возрасте влюбляются в каждого встречного без раздумий.

– Пауле можно позавидовать, – по-рыцарски вступился за женщину Парселл. – В нашем возрасте мы уже вряд ли способны влюбиться в кого-нибудь.

– За исключением самих себя, – сказал Уинтроп.

Неловкое молчание накрыло всех, как грозовая туча.

Роберт перехватил взгляд Паулы и постарался предостеречь ее. Наконец-то – так ему показалось – она поняла, что осы зашевелились в своем гнезде и что именно она, пусть неосознанно, растревожила их.

– Конечно, я здесь всего лишь случайный наблюдатель, но мне страшно интересно, – дипломатично вмешался Роберт. – Что бы я еще хотел, так это взглянуть на фактически существующие апартаменты. Ну и, разумеется, услышать от вас оценку моим предложениям. Затем я собираюсь забрать от вас Паулу на ленч.

Уинтроп Тауэр иронически вскинул бровь.

– В Америке, как и в Индии, дизайнеры соблюдают принцип – во всем уступать кинозвездам. Полагаю, нам так и надо поступить и принять твой план, – сухо произнес Тауэр, вставая, и добавил после короткой паузы: – Думаю, мы все здесь посмотрели… – Он явно хотел сказать: «Мы достаточно здесь всего насмотрелись». – Огромное спасибо, Питер. Не пообедать ли нам как-нибудь?

– Или хотя бы вместе распить бутылочку, – откликнулся Питер с ухмылкой.

«Лучше вылей ее себе на парик, дешевый пижон», – подумал Тауэр.

– Я счастлива, что познакомилась с вами, – сказала Паула. – Ваша мебель – это нечто особенное!

– О да! – съехидничал Тауэр. – Когда он выставит меня из моей фирмы, то начнет закупать ее оптом.

Уже в лимузине Паула попыталась разрядить ситуацию.

– Прости, Уинти, если я чем-то тебя расстроила.

Он мгновенно капитулировал.

– Что ты, дорогая, совсем нет. Ты же меня знаешь. Я только не мог вынести, когда ты твердила одно и то же, как попугай, восхваляя его мебель. Самодовольный старый потаскун выглядел так, словно кончил впервые за много лет.

Паула рассмеялась, но сдаваться не собиралась.

– Но она и вправду великолепна.

– Относительно. Я видал и похуже, – уступил Уинтроп.

Смеясь, Паула просунула руку под его локоть, показывая, что все плохое позади.

– Поверишь или нет, но когда-то я был так же юн, как и ты сейчас, – отреагировал он с печальной самоиронией.

– Будь со мной всегда рядом и помолодеешь, – посоветовала Паула.

– А можно и мне слоняться где-нибудь поблизости? – спросил Роберт полушутя-полусерьезно.

Он знал, что она права. Ей удавалось повернуть время вспять. Воздух вокруг нее был насыщен озоном, и в нем проскакивали электрические разряды. В ее присутствии краски становились ярче, запахи – ощутимее, звуки – громче. Если это не эликсир молодости, тогда что это?

Паула уютно прижалась к нему, и он ощутил упругость ее груди, сладость ее дыхания, покалывание искорок, вылетающих из ее смеющихся глаз.

– Тебе разрешено болтаться возле меня так близко, как тебе захочется, и столько, насколько хватит терпения.

– Не слишком увлекайтесь, детишки, в присутствии взрослых, – предупредил Тауэр, но они его не слышали.

Они удалились в свой собственный мир, куда другим доступа не было. Они уже познали друг друга – не то, что каждый хранил в сознании и в душе, открылось им, а гораздо более важное – секреты тела. И только это имело значение. Ночь любви они провели в горниле страсти, и память о пережитом экстазе все еще жила в них. Любое прикосновение тотчас разжигало слегка подернутые пеплом, но по-прежнему раскаленные угли. Мысли о том, что было сейчас скрыто под одеждой, возбуждало их обоих до предела, за которым могло начаться безумие. Словно вулканическая лава клокотала под тонкой пленкой.

– Я вспоминаю вчерашнюю ночь, – шепнул он.

– А я думаю о сегодняшней, – прошептала она в ответ.

Невыносимая боль в ногах терзала Роберта, однако все окружающие, казалось, не испытывали подобных страданий. Они скользили по льду с улыбками на лицах, щеки их рдели румянцем, руки плавно двигались в такт вальсовым мелодиям, льющимся из громкоговорителей, развешанных на высоких мачтах. Но Роберту крайне требовалась передышка, и он, прервав круговое движение, приковылял к ярко-алому пластиковому барьеру, обрамляющему каток Уоллмана.

Когда они расстались со знаменитыми дизайнерами, Паула вновь вернулась к своей навязчивой идее.

– Роберт, пойдем на каток, пожалуйста.

Он мгновенно сдался под напором ее энтузиазма. И вот сейчас он выискивал ее взглядом в круговерти цветных пятен, лодыжки его жутко болели, а какофония несовместимых звуков – музыки и шороха стальных коньков о лед – резала слух.

Сияющая Паула подлетела к нему.

– Ради бога, скажи, где ты обучилась этому?

– Отец учил меня, когда я была еще маленькой. В Майами был каток. Он иногда возил меня туда на уик-энд. Я не вставала на коньки целую вечность, но, оказалось, прежние навыки не забываются.