Любовь на Утином острове, стр. 28

Они медленно, долго и страстно предавались на ней любви. И только орел, парящий высоко в небе, был единственным свидетелем слияния их тел, душ и сердец.

Дженни лежала на широкой вздымавшейся груди Алана и слушала, как гулко бьется его сердце. Он лениво теребил руками ее волосы, а она, утомленная любовными играми, расслабленно улыбалась и довольно жмурилась, словно сытая кошка.

Солнышко пригревало ее голую спину. Легкий ветерок дружески ласкал ее. Так приятно было ощущать мужскую силу Алана. Ее мысли унеслись куда-то, и вдруг, совершенно неожиданно для себя, она спросила:

– Ты когда-нибудь был женат?

Вопрос удивил его. Он ворвался в настоящее, словно резкий гудок приближающегося поезда, и нарушил их спокойное уединение.

Он глубже запустил руки ей в волосы и крепче прижал ее к себе, словно боялся, что она куда-нибудь исчезнет. Последовала неловкая пауза, потом он произнес:

– Ты уверена, что хочешь это знать?

– Только если ты сам захочешь рассказать.

Она почувствовала, как вначале напряглись, а потом расслабились мышцы его груди.

– Да, я был женат. – Он помолчал, но Дженни терпеливо ждала, и Алан продолжил: – Мы познакомились с Элизой в одном кафе в Чикаго, куда я зашел перекусить. Народу в кафе было много, было время ланча, но возле меня оказался свободный стул. Подошла девушка и спросила, можно ли сесть за мой столик. Так мы и познакомились, через месяц обручились, а еще через полгода поженились. Это было за три месяца до моей командировки на Ближний Восток, где меня ранили. Элиза преданно ухаживала за мной, но потом…

Он сглотнул и опять замолчал. Было заметно, что ему не слишком приятно об этом вспоминать.

– Дело в том, – продолжил он, – что Элиза очень хотела иметь детей. Она сразу сказала мне об этом, еще до того, как мы поженились, хотела знать, не стану ли я возражать. Я, естественно, не возражал, мне тоже хотелось детей. Но после ранения, когда выяснилось, что я стал бесплоден, она… В общем, она ушла от меня. Нет-нет, не сразу, – предваряя ее вопрос, поспешил добавить он. – Поначалу мы еще надеялись, что врачи ошиблись, но через год надежда угасла, а еще через пару месяцев Элиза попросила меня отпустить ее, потому что не мыслила себе семьи без детей.

– А ты? – робко поинтересовалась Дженни.

– А что я? Конечно, я отпустил ее.

– И ты не знаешь, где она теперь?

– Почему не знаю? Знаю. Она периодически звонит Сэму, поздравляет его с праздниками. Вскоре после развода со мной она вышла замуж за служащего риелторской конторы и, насколько мне известно, вполне счастлива. У них двое детей.

Сердце Дженни сжалось от боли и ревности, к глазам подступили слезы.

– Ты все еще любишь ее, да?

Видно, почувствовав боль в ее голосе, Алан попросил:

– Посмотри на меня, малышка. – А когда она отказалась сделать это, приподнял ее голову за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. – Нет, Дженни, девочка моя, я больше не люблю ее. Все давно прошло. Ты мне веришь?

Она утвердительно мотнула головой, не доверяя своему голосу, который вдруг куда-то пропал.

Он сделал глубокий вдох.

– То, что было у меня с Элизой, произошло почти семь лет назад. Больше это уже не имеет никакого значения. Я уже давно не тот человек, которым был тогда. Черт, я даже не тот человек, которым был три месяца назад! Говоря по правде, я не хочу быть прежним… да и не смогу.

Дженни приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. В ее больших ореховых глазах он прочел безграничную любовь, и в груди у него что-то сжалось и защемило.

– Я не знаю, каким ты был, – сказала она, – но я знаю, какой ты есть.

Он покачал головой. Внезапно то презрение, то отвращение к себе, которое так долго таилось глубоко внутри, прорвалось наружу. Оно прорвалось неожиданно, вместе со злостью на себя – за то, что так разоткровенничался, так много рассказал ей о себе, на нее – за то, что она так безоговорочно верит ему. Он не заслужил такого доверия и не стоит его.

– Нет! – отрезал он, решительно хватая ее за плечи и отстраняя от себя. – Ты ничего обо мне не знаешь! Ничего!

– Ну так расскажи мне. – В ее глазах он прочел вызов, который не готов был принять. – Расскажи то, чего я, по-твоему, еще не знаю.

Он отстранился, поднялся и натянул джинсы. Она тоже встала, молча оделась, ожидая, когда пройдет его гнев. Не говоря ни слова, он застегнул ее джинсы. Молчание становилось тяжелым и мучительным – оно не вязалось с его нежной заботой. Он опустился на колени и завязал ей шнурки на кроссовках.

Они продолжали молчать, шагая по лесу к хижине. Ветер шелестел в макушках деревьев, и это походило на музыку. С этой музыкой Дженни выросла. Еще совсем недавно она была чужой Алану, но теперь тоже стала частью его жизни, его сознания. Мелодия ветра заставила его забыть о недавнем гневе и вернула к действительности. Дженни любит его. Уверенность в ее любви наполнила Алана радостью, восторгом… и чувством вины. Если он еще способен на благородный поступок, то непременно должен убедить Дженни в том, что он ее недостоин. Она щедрая, открытая, страстная женщина. Ей нужен здоровый и телом и душой мужчина, который разделит с ней эту страсть и подарит ей детей.

Он наклонился и поднял с земли кусок бересты. Всю оставшуюся дорогу Алан отрывал один тонкий слой коры за другим. За последние несколько дней он раскрыл перед Дженифер многие стороны своей жизни. Что ж, пора рассказать еще кое-что. Пусть знает, какой он есть на самом деле.

– Вместе со мной служил Слейд Вернер, мы прослужили с ним бок о бок десять лет. Слейд был отличным парнем, крепким и надежным, из тех, с кем можно пойти в разведку в прямом и переносном смысле. Мы с ним были прекрасной слаженной командой и в трудную минуту не раз выручали друг друга. Во время нашей последней командировки его убили. Он погиб из-за меня. Я был рядом и ничего не сделал, чтобы спасти его. У него остались жена и восьмилетняя дочь. Миссис Вернер стала вдовой, а девочка лишилась отца. И все это по моей вине. Вот что ты должна знать обо мне, Дженифер. Я уже говорил, что я не тот человек, на которого можно положиться, и теперь ты понимаешь почему.

Некоторое время она молчала, обдумывая услышанное, потом заговорила:

– Конечно, мне трудно судить о том, чего я не знаю и чего сама не испытала, но, насколько я успела узнать тебя, Алан, гибель твоего сослуживца не может быть твоей виной. Если ты не смог ничего сделать, чтобы спасти его, значит, сделать ничего было нельзя. Война есть война. – Потом ее вдруг осенило. – Так вот почему ты приехал сюда. Тебе нужно было время, чтобы примириться с тем, что произошло, и со своим чувством вины. Но это же глупо, Алан!

Он нахмурился.

– О чем ты говоришь?

– О том, что мне совершенно очевидно: ты не виноват.

– Я виноват, Дженни! – Он со злостью рубанул ладонью по воздуху.

– Я уверена, что ты виноват настолько, насколько сам убедил себя в этом. Ты терзаешься, изводишь себя, но этим друга все равно не вернуть. Ты должен трезво оценить то, что произошло, а не топить себя в чувстве вины, как пьяница в бутылке виски.

– А ты можешь оценить трезво то, что произошло с твоим отцом и с тобой? Ты можешь простить отца за то, что он бросил тебя? Можешь простить себя за то, что он ушел? Можно что угодно говорить, Дженни, но себя не обмануть. Ты до сих пор, как и десять лет назад, винишь себя за то, что он ушел. Тебе кажется, что если бы ты была лучше, если бы любила отца больше, он бы не ушел, я прав? – В ее глазах он прочел печаль, потому что затронул ее больное место, но это не остановило его. Он хотел, чтобы она поняла. – Тебя тоже гложет чувство вины, но между нами есть существенное различие: ты не права, возлагая на себя вину за уход отца, в моем же случае моя вина очевидна.

– Для кого?

– Для меня.

– Я, конечно, не знаю, как там все было, но уверена в одном: на месте Слейда мог оказаться и ты, Алан. Это ведь тогда ты получил ранение в бедро, из-за которого теперь хромаешь? Значит, ты тоже мог погибнуть.