Витязи в шкурах, стр. 40
– Где Кузьма? – опять подскакал к Улебу Вольга. – Где Кузьма?!
– Да здесь я! – послышалось в стороне.
Улеб с Вольгой невольно повернулись на голос. Закопченный, с обожженными волосами Кузьма стоял, прижимая к груди странное копье с большим веретенообразным наконечником.
– Увидел, что одно не разорвалось, – пояснил Кузьма, пробираясь ближе. – Во двор дома упало. Пока нашел…
– Дал бы я тебе! – воскликнул Вольга, спрыгивая с коня. – Голос сорвал, разыскивая гада. Чума ты московская! Гад! Да я тебя…
Он крепко прижал к себе друга. Вои, бежавшие в открытые ворота города, оглядывались на них. Но не останавливались…
Глава тринадцатая
– Поначалу думал, что это нефть. Но нефть при горении сильно коптит. Здесь же пламя яркое, дыма мало. Бензин. Прямогонный, конечно. Его в горах каждый младенец делать умеет – национальный спорт, даже змеевика не надо. Но бензин не простой – с загустителем. Не знаю, что он использовал, возможно, просто серу…
Кузьма говорил, не выбирая слов, но никто из собравшихся в гриднице его не перебивал и не переспрашивал. По лицам было видно: половины сказанного не понимают, но, тем не менее, внимали. Кузьма достал из сумки глиняную баклагу, вытащил пробку и отлил из нее в плошку. Жидкость была светло-коричневая, вязкая. Резкий неприятный запах поплыл по гриднице, Ярославна невольно сморщилась. Кузьма спрятал баклагу в сумку, взял зажженный светильник, поднес его к плошке.
Раздался тихий хлопок, и яркое пламя взметнулось на высоту локтя. Сидевшие рядом отшатнулись. Пламя бросало отблески на хмурые лица. Кузьма взял второй светильник и поднес его к плошке с огнем. В двух пядях от нее желтый язычок на кончике фитиля мигнул и погас.
– Жрет кислород из воздуха, – пояснил Кузьма. – В стороне, где я живу, называется "напалм". Прилипает к стенам и одежде, горит, пока остается хоть капля. Заливать водой бесполезно. Можно только сбить.
Он бросил на плошку тряпицу. Пламя погасло. Кузьма принес от стены длинную оглоблю и странный, веретенообразный кувшин.
– Конструкция простая, как грабли. Кувшин узкий, чтобы ракета лучше летела, но в него влезает с полведра. В кувшин вставляется палка – до самого донышка, у горла конопатится и обмазывается смолой. К палке ремешками привязан тростник, заполненный изнутри порохом, позади палки – оперение, как у стрелы, только стабилизаторов четыре. Вот и вся шерешира. Остается положить на направляющие и поджечь пороховой двигатель. При падении кувшин разбивается, горящий порох рядом – пламя вспыхивает. Мне повезло, что эта угодила в бочку с водой – кувшин не разбился, а пороховой заряд погас…
Ярославна встала из-за стола и подошла к окну. В круглых стеклышках, вделанных в раму, плясало пламя – посад еще горел.
– Надо повесить на стены сети, – кашлянув, сказал Людота. – В сажени от бревен. Шерешира отпрыгнет и упадет в ров. Там вода…
Кузьма посмотрел на кузнеца с восхищением.
– Активная броня! Но не поможет, – сказал грустно. – Небо над городом сетью не затянешь! Возьмут прицел выше и забросают город. Будем гореть изнутри. И где взять столько сетей?..
– Когда они начнут? – безжизненным голосом спросила Ярославна от окна.
– Дня через два, – сказал Улеб. – Когда посад выгорит, надо расчистить место, поставить забор… Орудие у них тяжелое и без колес. Значит, нужно сначала разобрать, а потом собрать снова…
– Тудор будет через шесть дней, – тем же голосом произнесла Ярославна. – Это, если не запозднится. Придет на пепелище…
– Думаю, ни через два, ни через три дня они по городу стрелять не будут, – сказал Кузьма.
Ярославна резко обернулась. Сидевшие за столом тоже уставились на хорта.
– Одно дело сжечь острог, другое – город, – продолжил Кузьма. – Острог – военное укрепление, которое мешает продвижению к городу, и добычи там нет. Половцы пришли за добычей. Если город сгорит, не будет им ни полона, ни серебра. Поэтому сразу стрелять не будут. Станут угрожать, требовать сдачи. Можно торговаться, тянуть время…
– Попробовать откупиться! – оживился Якуб. – Пусть берут имение и уходят! Наживем заново!
– Здесь мало серебра, – покрутил головой Михн. – Путивль готовили к осаде, все вывезли. Даже посадские, кто успел. А сотней гривен от Кзы не откупишься.
– Пообещать, что привезем еще! – не согласился Якуб. – Пусть ждут! Тем временем подойдет Тудор…
– Они не будут ждать, – твердо сказала Ярославна. – Им нужен полон. Люди из весей попрятались по лесам, а в Римове многие пробились и ушли. Поганые почти ни с чем. Они знают, что мы спрятали серебро и не шибко на него рассчитывают. В Путивле тысячи людей – это добрая добыча, такой не брал ни один хан. Кза своего не упустит. Они поймут, что мы ждем подмогу, и, когда войско Тудора подойдет, зажгут город. Тогда у нас будет только два пути: выбежать и отдаться в полон или сгореть здесь.
Ярославна обвела собравшихся долгим взглядом.
– Надо сжечь их орудие! Новое они построят не скоро. Тем временем придет Тудор…
Улеб встал.
– У меня полторы сотни на конях, столько же – пешие. Как только пожар утихнет, откроем ворота…
– Не добежите даже до забора! – стукнул кулаком Михн. – У Кзы на одного твоего воя – двадцать! Они теперь ворота крепко сторожить станут, переймут. Постреляют вас, посекут. Владимир Переяславльский тоже выехал из города – в чистом поле с погаными силой меряться. Сейчас лежит, тремя копьями язвенный. Еле отбили его у половцев, весь город князя боронить выбежал. Так у Владимира войско было, а у нас?.. Положим воев, кто на стены встанет? Бабы? Даже коли сожжем орудие поганых, город можно голыми руками брать! Нельзя, княже!
– Подземный ход в городе есть?
Все посмотрели на Кузьму.
– Малый, – удивленно ответил Михн. – Конь не пройдет, да и человек – только согнувшись. С умыслом делали, чтоб ворог внутрь в большом числе не пробрался, а нам гонца тайно послать можно.
– Вот и добре.
Ярославна подошла ближе.
– Пока только задумка, княгиня! – склонился Кузьма.
– Думай, боярин! Только скорее!..
Она пошла к выходу. Все в гриднице встали…
– Я рос сиротой, боярин, без батьки и матки. Вервь растила. А кому чужой нужен? Ел то, что свои не съели, носил то, что своим не надобно. Всю жизнь в холоде и голоде… Много работал, чтоб на свою хатинку собрать, хотя землю мне давали, что другие не хотели, – где расчищать и выжигать надо… Кости от работы трещали. Женился поздно, двадцать два уже было. У однолеток уже по трое деток, а у меня… Олеся тоже сирота. Хотя и красивая, но бедная, никому из хлопцев батьки не разрешали жениться на ней. А мне – так в самый раз. Дочка сразу родилась – жалели мы друг друга. Одна Алена у нас росла. Жена рожала тяжко, порвалось у ней там что-то – больше не тяжелела. Зато дочка вышла такая красавица…
– Давай выпьем, Микула!
– Хорошее у тебя вино, боярин! Хмельное…
– Какой я тебе боярин? Мой батька землю пахал. Зови Кузьмой.
– Добрый ты человек, Кузьма! И Вольга… Как он за меня перед князем заступился – не хотел Улеб даже копья дать… Сразу видно – не здешние вы. Наши, как волки – что бояре, что смерды. Чуть ослаб, затопчут! Вы другие. В вашей стороне все добрые?
– Всякие попадаются. И волки есть.
– Их везде много. Что за жизнь? Батюшка учил: любите друг друга! Все соглашаются, кланяются. А выйдут из церкви… У вас тоже?
– Так.
– Куда доброму человеку идти?.. Нельзя вам тут, съедят!
– Подавятся!
– Надобны вы им, пока война. А как нужда кончится, съедят.
– Мы сами, кого хочешь, съедим!
– Кишка тонка! Не знаете вы наших. Тут брат идет на брата, а сын – на отца! Князья только и знают, что друг с другом воевать, а головы вои простые кладут.
– Ты на войну добровольно пошел.
– С погаными воевать – божье дело. За это, батюшка говорил, все грехи человеку прощаются. И знаешь ты, какое зло у меня к ним.