Толстый – повелитель огня, стр. 6
– Ну, он мне не нравится… – промямлил Фомин, и Тонкий мысленно с ним согласился. Хам старичок тот еще: на пацанов рявкнуть – ладно (тем более на таких, как Федоров и Фомин), но подстрекать во время драки да еще назвать Вуколову дурой… Она не простит!
– Мне тоже не нравится, – честно ответила Людка. – Но бить мы никого больше не будем. Стойте здесь, а лучше – зайдите в кафе, не раздражайте клиента. Я сейчас. – Она развернулась и пошла дальше по Арбату.
Сашка молча взял парней за плечи и повел в кафе. Столик у окна не заняли, и надо было спешить, чтобы не лишать себя зрелища. Войдя в кафе, Федоров и Фомин рванули к столику и уставились в окно, как в театре. Тонкому хватило терпения дойти до прилавка, взять себе фруктового чая… Место он занял вовремя, только сел и увидел: Вуколова возвращается, неся в руках сетку с чем-то желтым.
– О! Она че, в него яблоками будет кидать? – удивился Фомин.
Тонкий хлебнул чаю (кислятина!) и поправил:
– Лимонами. Не будет, я ее знаю.
Вуколова и правда не собиралась ничем кидаться. Она встала напротив саксофониста и спокойно слушала музыку. Саксофонист играл. Повесив сетку на руку, Людка достала один лимон, вытащила из кармана перочинный ножик и принялась этот лимон чистить. Саксофонист играл. Людка чистила: аккуратно, «цветочком», разделила на дольки.
– Че, брызгаться будет? – недоумевал Фомин. Тонкий только пожал плечами: он сам не понимал, что такое затеяла Вуколова.
Людка между тем взяла дольку лимона и принялась ее жевать, отчаянно морщась. Старичок смотрел на нее во все глаза, но продолжал играть. Тонкий хлебнул чаю и от души посочувствовал Вуколовой: лимон-то покислее будет. Людка прикончила дольку и принялась за вторую. Она даже не постеснялась жестом предложить лимончика своему соседу-слушателю. И он взял! Теперь они оба морщились.
– Она так и будет стоять и лопать кислятину? – не выдержал Федоров. – В чем прикол?
Тонкий пил кислющий чай из солидарности, но тоже ничего не понимал.
– Блин, да на нее смотреть кисло! – не унимался Федоров. – Я сейчас слюной захлебнусь, фу!
И тогда Сашка понял! На Вуколову смотреть кисло – факт. И кисло не только Федорову с Фоминым, но и саксофонисту. А саксофон, между прочим, духовой инструмент. Сложно на нем играть, когда слюной захлебываешься.
Подтверждая его догадку, старичок опустил саксофон и что-то сказал Вуколовой. Людка пожала плечами, то же самое сделал ее сосед. Остальные слушатели принялись что-то доказывать старичку красноречивыми жестами. Похоже, они защищали Вуколову: есть лимон – не преступление, и слушатели совершенно не могли понять, что это саксофонист капризничает, почему он перестал играть и чем ему не угодила Вуколова.
Попрепиравшись (жаль, отсюда не слышно!), старичок снова взялся за саксофон, но поиграть сумел совсем недолго…
– Че ему не нравится? – не понял Фомин.
Тонкий объяснил, как сумел, и под дружный хохот приятелей пошел выручать музыканта. Людка – девушка умная, и приколы у нее такие же, но только хорошего понемножку.
Когда Сашка подошел, она уже принялась за второй лимон и, чтобы не болтать с набитым ртом, молча протянула Тонкому дольку. Пришлось взять. Кислятина переполнила рот и отразилась на лице, причем у саксофониста – тоже. Он опустил инструмент и вежливо, как смог, попросил:
– Уйдите, а?
– Идем, Люд, – пожалел старичка Тонкий. – Домой пора.
Федоров и Фомин, все еще смеясь, выходили из кафешки. Битые, зато веселые. Ваню так и не встретили…
– Здо?рово! – хором оценили Федоров и Фомин. Вуколова польщенно кивнула.
Они отошли наконец от старичка и направились дальше по Арбату, в сторону метро. Хорошо, вообще-то, погуляли. Только вот ребра болят.
– Не огорчайся, Сань, – ни с того ни с сего сказала Вуколова, и Тонкий прекрасно понял, о чем она, потому что и правда огорчился.
– Ваню-то не встретили…
– Ну и что! – оптимистично заявила Людка. – Во-первых, его даже сейчас по «аське» можно выманить. Написать: «Я ждала, ты не пришел, вредина!» – и так далее. Ну, чтобы он подумал, будто это правда девчонка. А во-вторых, ты бабушке его творчество не показывал?
– Смеешься?! Она со стыда сгорит!
Вуколова замахала руками:
– Не записи, а вашу болтовню по «аське». Почерка там, конечно, не видать, но ты говорил – ошибок много?
– Да! – оживился Тонкий. – И ошибки такие приметные – «пабалтать» не каждый дурак напишет, здесь нужен особый дар! Бабушка тем более узнает сразу, на то она и преподаватель… Людка, ты гений!
Вуколова уставилась на асфальт под ногами.
– В крайнем случае, она ведь может провести диктант по нужным словам. Тогда сразу станет ясно – кто. Ну если это, конечно, ее студенты, а не кто-то посторонний.
– Ее, больше некому, – успокоил Тонкий. – Сегодня же покажу!
Впереди сверкали грязные спины Федорова с Фоминым. Досверкали до метро и остановились.
– Может, пешком? – обернулся Фомин. – Погода-то какая!
Тонкий пожал плечами, типа «я не против», Вуколова кивнула. Ну и правильно! Ну и прогуляемся, на радостях-то. Погода хорошая, Ваня – двоечник, что его и погубит в ближайшие несколько часов. Жизнь налаживается!
Глава IV
Несговорчивый профессор
Ключ в замке не поворачивался, значит, бабушка уже пришла. За годы жизни в Москве она так и не оставила деревенской привычки оставлять дверь незапертой, когда сама дома. Тонкий с Ленкой сперва пытались бороться, но быстро поняли, что зря. За бабушкой можно только молча запереть дверь, заставить бабушку самой повернуть ручку замка – невозможно. Этой привычке много лет. Бабушка с гордостью рассказывает, как соседки по студенческому общежитию пытались приучить ее запирать дверь. Они ворвались ночью с воем и в масках, вооруженные бутафорскими пистолетами из кружка самодеятельности. Бабушка тогда отделалась легким испугом, а вот соседки еще долго с ней не разговаривали. Перепуганная бабушка решила дорого продать свою жизнь, и разбойникам не поздоровилось. Утром их было легко опознать по цветастым синякам.
Старая это привычка, как сама бабушка. Она пережила спектакль соседок по общежитию, потом нотации от дедушки, от детей. Много лет многие люди ругались и вопили: «Закрой!» Но ничто не сломило деревенского духа. Бабушка, как много лет тому назад, продолжала оставлять дверь незапертой. Что ей внуки со своим ОБЖ! Что ей квартирные кражи!
Тонкий нажал на ручку, вошел и начал разговор с умным человеком:
– Надо же! Бабушка опять дверь не закрыла! А старушки у подъезда говорили: в нашем доме за последнюю неделю было несколько квартирных краж. Какая непростительная неосторожность…
– Брешут твои старушки, – среагировала бабушка, хотя Тонкий к ней специально не обращался. Он честно разговаривал сам с собой, зная, что с бабушкой бесполезно беседовать о незакрытых дверях. – Врут все. Одна кража у Майи Дмитриевны и была позавчера, а они уже раздули: «Не-е-сколько, за неде-е-лю!» Врут.
Тонкий кивнул: «Хорошо». Ну то есть хорошо, что одна. Хотя Майю Дмитриевну жалко. Она работает вместе с бабушкой, иногда заходит за ней по утрам. Веселая такая, не скажешь, что преподает экономику. Непонятно, что именно домушники хотели украсть в квартире преподавателя, но обидно же!
– Как она сама-то?
– Сейчас отошла вроде. Говорит, вынесли всю технику, даже холодильник. Днем, пока она была на работе. И как не лень-то было: с пятого этажа, без лифта.
– Ничего себе!
Что тут говорить: действительно чудно?. Загадочные преступные умы, не постижимы они ни для бабушек, ни для подростков. Вот почему их понесло именно к Майе Дмитриевне?! В подъезде есть люди побогаче, и квартиры их пониже пятого этажа, и тоже днем никого не бывает дома. Ан нет, понесло бедолажных за стареньким холодильником на пятый этаж, когда на первом новеньких полно…
– Да как в анекдоте, прости господи! «Ограбили квартиру на пятнадцатом этаже. Вынесли рояль и штангу». Она уже не знает, рыдать или смеяться.