Wampum, стр. 21

— Спасибо, Петр Львович. До встречи.

13

Андрей сидел за компьютером и писал очередной отчет, когда зазвонил внутренний телефон и секретарша Краско попросила его срочно зайти к нему. Соболев положил трубку, собираясь встать, но задержался. Он чувствовал, что дело принимает очередной неожиданный поворот.

«Неужели прознал про мою суперпапочку?»

Соболев стучал ручкой по столу, продумывая возможные варианты развития ситуации.

Он не знал, что затевает его начальник. Краско мог решиться на многое. Но эта непредсказуемость рождала в душе Андрея чувство охотника, напавшего на след большого зверя. Что же, посмотрим кто кого.

Соболев зашел в кабинет начальника. Краско стоял у окна к нему спиной. Он даже не обернулся, когда за Андреем дверь захлопнулась. Соболев кашлянул, но Краско продолжал изучать виды за окном.

Андрей знал, что такое демонстративное поведение начальника должно было произвести на него угрожающее впечатление. Тяжелая, затянувшаяся пауза означала только одно — он в чем-то провинился.

Андрей был знаком с этим психологическим ходом. По плану Максима Александровича, нерадивый сотрудник обязан запаниковать и, если не упасть на колени перед великим и могучим начальником, то, по крайней мере, начать каяться во всех тяжких грехах.

Никаких подобных чувств Андрей не испытывал. Ему было лишь любопытно, что разнюхал Краско? Мог ли он узнать о том, что его подчиненный выкрал у него из-под носа информацию о деле Воробьева? Если бы Максим Александрович знал о красной папке, которую Андрей принес вчера с собой и положил на стол, Соболев узнал бы об этом сразу же. Камер наблюдения в кабинете Андрея не было. За распечаткой файлов, скопированной суперпапкой, его никто не застал. Значит, у Андрея не было причин для беспокойства. Но наверняка они были у Краско, раз он так себя вел. Андрей-то знал, что начальнику есть что скрывать и о чем беспокоиться.

Он еще раз настойчиво кашлянул и спокойно произнес:

— Вызывали, Максим Александрович?

Краско медленно повернулся к Соболеву.

— Где сейчас находится Воробьева?

— Когда я уезжал в офис, она была дома, Максим Александрович. Полагаю, что в техническом отделе слежения должны знать о непосредственном местоположении объекта в данную минуту, так как туда приходит информация, считываемая с датчиков и прослушивающих устройств.

Лицо Краско быстро стало пунцового цвета, он грозно задышал и побежал к столу:

— Каких прослушивающих устройств, твою мать?! — заорал он. — На ней нет никаких датчиков! Никаких! Все приборы сняты! Телефон разобран! — Краско зло отпихнул ногой кресло и встал за него, опираясь пухлыми руками на спинку. — Какого хрена ты делаешь в офисе? Чем ты вообще занимаешься в рабочее время?! Я тебе приказал следить за Воробьевой? А ты волам хвосты крутишь! — Краско перегнулся через стол. — Где она, я тебя спрашиваю?! Она вообще в Москве?! Может, она связалась с отцом и укатила к нему? Может, она в плотном контакте с ним?!? Откуда она узнала про наблюдения?!?

Внешне спокойный Андрей был растерян. Он не ожидал такого развития «сюжета». И он действительно не знал, как так получилось, что установленные им устройства были обнаружены. В пункте приема информации должны были знать, кто это сделал. Отключить все прослушки одновременно невозможно. Какие-то обрывки разговоров должны были быть записаны. Здесь уже пахло некачественной работой технического отдела спецслужб. Андрею же, как любимому сотруднику Максима Александровича, выпала роль козла отпущения. А бесится Краско потому, что у него есть свое личное отношение к делу Воробьева.

Краско тяжело опустился в кресло. Он тщательно старался скрыть, но ему было страшно. Страшно, что он упустил шанс, который судьба преподнесла ему. Этим утром, когда Краско пришел в офис и узнал о том, что Соня, как и ее отец, умудрилась перехитрить спецслужбы, он понял, что дело Воробьева имело не просто большую важность для него. Оно стало делом его жизни. Он во что бы то ни стало должен найти и арестовать Леонида. А потом… О потом он станет самым счастливым человеком на земле.

Его голос стал тихим.

— Андрей, я тебе говорил, я предупреждал тебя. Софья — не девочка-припевочка с фабрики мягких игрушек. Она стреляный воробей с хорошими связями в МВД. Вполне возможно, что кто-то ее предупредил, она обнаружила одну прослушку, потом стала ковыряться во всех своих вещах и сняла остальные. — Краско подался вперед. — Я увеличу бюджет. Дуй в технический отдел. Вооружись до зубов. Я хочу знать о ней все — чем эта сучка дышит, что она пьет, что ест, с кем спит, с кем говорит, с кем молчит. Установи у нее в квартире камеру круглосуточного наблюдения. Мне все равно, как ты это сделаешь. Будешь отсматривать материалы, потом приносить их мне вместе с отчетами. Все понял?

— Так точно, Максим Александрович.

— Свободен.

Соня позвонила в дверь квартиры на восьмом этаже ровно в тринадцать часов. Открыли ей моментально. На обычно невозмутимом лице Петра Львовича читалось беспокойство. Он первый поздоровался с пациенткой и первым прошел в свой кабинет. Ему явно не терпелось начать сеанс психотерапии.

Соня закрыла за собой дверь, и ей вдруг стало спокойно. Впервые за последние двое суток.

«Как здесь тихо», — на этот раз с облегчением подумала она.

Здесь был другой мир. Другая атмосфера. Другие ценности. В офисе-квартире не было телевизора, не было телефона. Сюда не доносились громкие светские события, криминальные скандалы, столичная суматоха. Здесь царствовал строгий покой, который позволял остановиться, сосредоточиться, прислушаться к себе. В этих стенах звучали самые откровенные признания. И пациент знал, что врачу можно доверять свои тайны, что профессиональная этика гарантирует, что они не будут вынесены за порог этого дома.

Соня стояла на пороге квартиры-офиса, прислонившись спиной к массивной двери. Так обычно стоит беглец, спасшийся от погони и нашедший долгожданное убежище.

Девушка почти не спала прошлую ночь. Ее мучили кошмары. И это был не страшный сон, из которого сложно вырваться, но в итоге глаза все равно раскрываются и человек понимает, что пережитые им ужасы остались в мире фантазий. Кошмаром стала ее жизнь.

Черный кот подошел к ней и потерся шелковым боком о ее кожаные сапоги. Соня очнулась и стала нервно вытирать ноги о коврик в прихожей. Она как будто хотела оставить в жестком ворсе половика следы пережитых ужасов. Соня направилась к открытой двери кабинета, потом вернулась, достала мобильный телефон из кармана своего пальто, сняла с него батарею и кинула его обратно.

— Вы хотели мне что-то рассказать, — Петр Львович прервал тишину первым.

— Я не знаю, с чего начать, — Соня по привычке смотрела на носы своих сапог, ее ноги были заброшены на подлокотник дивана.

— Начните с чего хотите.

— Я схожу с ума.

— Что заставляет вас так думать?

Соня замолчала. Ей казалось, что за последние сутки она исчерпала природную способность не только логически мыслить, но и связывать воедино мысли, бродящие в ее голове.

— Вы опять слышите голоса?

— Я потеряла контроль над реальностью. Я не контролирую себя…

— В чем это выражается?

Соня заерзала на кушетке. Ей вдруг стало неудобно. Неудобно лежать на диване. Неудобно в своей одежде. Она натянула рукава свитера на запястья, поправила джинсы. Но это не помогло. Ей по-прежнему было плохо. Вдруг она привстала на кушетке, обернулась и посмотрела на Петра Львовича полными слез глазами.

— А бывает такое, что после выпитых трех бокалов шампанского, наступает состояние аффекта, и, когда приходишь в себя, невозможно восстановить события нескольких часов?

Петр Львович недовольно нахмурился. Правила психоаналитических сессий не предусматривали визуального контакта врача с пациентом.

— Вам неудобно лежать?

Соня поняла намек. Психоаналитик обязан оставаться «за кадром». Она должна признаться в своих страхах прежде всего себе.