...и мать их Софья, стр. 15
А кстати, о рубашках. Она сейчас пойдет и позвонит из автомата домой к Игорю, попросит Мишку собрать его вещи и вынести ей. Мишка же обещала... Если трубку возьмет Софья Михайловна, она не будет с ней разговаривать, конечно. Она ее боится до смерти, хотя и не виновата ни в чем. «Не виноватая я, он сам пришел!» – почему-то пришла на ум дурацкая фраза из старой комедии. Вот именно, что сам пришел... У нее в сердце скопилось к этому времени уже столько любви, что кто бы ни пришел – приняла бы за настоящее счастье. А что, разве не счастье дарить себя кому-то, отдавать всю без остатка?
Глупые красивые женщины! Вы так старательно суетитесь вокруг своей красоты, что не замечаете главного: счастье проходит мимо вас! Вы оставляете его по крупицам в беготне по магазинам за новыми яркими тряпочками, в косметических салонах, в парикмахерских, в чужих постелях ради подтверждения действенности своих женских чар... А женское счастье – штука капризная и обидчивая. Если не увидишь его целостно, разменяешь поштучно – уйдет безжалостно и имени твоего не спросит. Сколько таких – ухоженных, подстриженных, красиво одетых, вроде бы и самоутвердившихся – и глубоко несчастных...
«Вот получу диплом, и мы уедем к тетке, в наш большой дом... – мечтала Эля, пробуя уже готовый борщ. – Я пойду работать в леспромхоз, бухгалтеры и экономисты там всегда нужны, а Игорь пусть отдохнет, поживет на воле, на свежем воздухе, на парном молоке... В огороде пусть копается, сарай поправит, крышу починит. Я вечером буду приходить с работы, готовить для него вкусную еду. А потом будем пить чай с пирогами на веранде с видом на лес и речку. Хорошо...»
С этими мыслями Эля быстренько собралась, вышла на улицу, набрала номер из телефона-автомата. Ей ответил хрипловатый девчачий голосок, сообщивший, что Мишель нет, мама уехала уже давно, а дома одной страшно и что даже Лизки с тетей Надей дома нет...
– А вы, тетя, кто?
– Я? Я Эля... Мы с Мишей в одной группе учимся...
– А вы крестьянка?
Эля растерялась. Почему она крестьянка? Ну да, наверное, крестьянка. Она ж в город действительно из деревни приехала, значит – крестьянка...
– Ты ведь Маша, да? А ты не знаешь, Маша, Мишель когда придет?
– Нет, не знаю... Я ж говорю, уже давно никого дома нет! Я одна, и мне страшно! Отведите меня к папе, пожалуйста!
– А его нет, он уехал...
– Ну так я его подожду у вас! Можно? Ну пожалуйста, мне страшно одной! Я к папе хочу!
– Машенька, тебя же потеряют!
– А никого не будет еще долго, все уехали...
Эля растерялась. Как это – уехали? И правда, Мишки в институте не было ни вчера, ни позавчера, а ведь у них были консультации... Когда она ее последний раз видела? Ну да, третьего дня, когда привела ее на бульвар на встречу с Игорем...
– Ну хорошо, Машенька... А ты сможешь записку написать, чтоб тебя не потеряли?
– Да, я напишу, я умею печатными буквами! Нас в садике учили!
– Я сейчас подъеду, позвоню тебе. Там около вашего подъезда автомат есть, я видела. А ты дверь закрыть сумеешь?
– А у нас захлопывается! А ключи у мамы есть. И у Миши, и у Саши...
Эля положила трубку, быстро пошла в сторону автобусной остановки. Ребенок там один! Кто его знает, что могло случиться? Пусть у нее пока побудет... И Игорь как назло в отъезде! Все-таки зря она пожмотилась на сотовый телефон, надо было купить!
Она довольно быстро добралась до бывшего Игорева дома. У подъезда стояла девчушка в синем комбинезоне, в розовой шапке, из-под которой выглядывали яркие рыжие кудри, внимательно рассматривала прохожих.
– Ты Эля? – спросила ее девчонка.
– А ты Маша, да? Ну поедем, Маша, домой. Обедать будем... Ты борщ любишь?
СОНЯ
Она вышла от Майи уже затемно. Время пролетело совершенно незаметно. Пока Соня ходила в магазин и аптеку, варила крепкий бульон и овсяную кашу, Майя спала, свернувшись калачиком под своим клетчатым пледом. Соседками Майи оказались милые интеллигентные старушки, которые, пока Соня готовила на кухне еду, с удовольствием отвечали на ее вопросы, рассказывали историю их необыкновенного старинного дома – бывшего особняка богатого мецената, варили для нее каким-то особенным способом кофе, очень крепкий и сладкий, на два голоса расхваливали Майю, «нашу изумительно талантливую, умную, спокойную, рассудительную девочку». Узнав, что Соня – Сашкина мать, удостоили похвалы и ее, потому что «у такой замечательной девочки может быть только замечательная мама». «Вот уж действительно, нет пророка в своем отечестве... – думала Соня, слушая, как хвалят старушки Сашку. – А приятно, черт возьми...»
Потом она кормила Майю бульоном и кашей, они снова пили кофе и говорили, говорили... Соне было почему-то очень хорошо здесь, в этой старинной коммуналке, исчезла тяжелая, как гранитная плита, тревожность последних дней, успокоилась и мучительная внутренняя дрожь. На душе было светло и чисто, как в церкви. И надо было давно по всем правилам приличия встать и уйти, но так не хотелось!
Уже стоя на остановке автобуса, она вспомнила, что так и не позвонила домой, не узнала, как там хозяйничает ее бедный простуженный ребенок, и обругала себя последними словами. Неужели в самом деле Майя права, и она не умеет любить своих детей? Вон идет ее автобус, она сейчас сядет к окошечку и посидит, подумает...
Да, пожалуй, Майя права, да и Сашка права. У Мишки всегда загнанные испуганные глаза, но это, наверное, от ее девичьих комплексов, она девочка некрасивая, крупная, всегда сутулится... Сашка вообще с рождения агрессивная, ей не любовь нужна, а сплошные ссоры и скандалы. Машка же просто общительная очень, хоть и маленькая еще, и ей интереснее с Лизкой, чем с матерью. Хотя если б она общалась с Лизкой не в Надиной квартире, а в Сониной, она б это общение, наверное, быстренько прекратила...
А сама она, Соня, разве долюбленный ребенок? Отец умер рано, она еще совсем маленькой была. От мамы она просто сбежала после школы, поступив в институт. Именно сбежала, потому что мама после смерти отца стала слишком претендовать на общение, слишком желала дочерней близости, участия, не оставляя ей ни минуты для самой себя. А иногда и просто требовала от нее конкретных проявлений любви, не столько ради самой этой любви, сколько для поселкового общественного мнения. «Соня, я прошу тебя, сходи сегодня со мной в кино! И держи под руку, и улыбайся мне, чтобы люди видели! Только надень что-нибудь новое, ради Бога, а не эти старые джинсы! Еще подумают, что я тебя плохо одеваю...» Может, она и уехала тогда от этой маминой любви-показухи? Не нужен ей был никакой институт, душа оставалась там, на окраине поселка, среди тишины, ветра, берез и огромной отцовской библиотеки. Уехала в город, спасаясь бегством, как загнанный заяц, подальше от матери, чтоб уже ни за что и никогда не вернуться. Остаться на любых условиях, хоть за что-нибудь зацепившись. За замужество, например. И на маминых похоронах она совсем не плакала. Могла навзрыд плакать над книжкой, а на похоронах – нет... Не любила она маму, чего уж греха таить, но детей своих она любит, любит! Как она переживала за Мишку, когда та поступала в институт! Конкурс был бешеным, и наняли репетитора, и платили ему огромные для семьи деньги. А сколько ее нервных клеток унесли Сашкины капризы? Девчонка же ни в чем отказа не знает, все получает по первому требованию! А ее последняя выдумка со стриптизом чего стоит? Нет, нельзя ее упрекнуть в нелюбви к детям! Да и вообще, что еще за «любишь – не любишь», когда им скоро есть нечего будет? Какие такие нежности при нашей-то бедности? А может, ей это самое умение любить природой не дано? А против природы не попрешь! И вообще, уважаемая моя Майя, ты не психоаналитик, который может рассматривать в микроскоп самые тонкие движения души, принадлежащие по праву только мне одной, и пытаться определить там, как в крови и моче, качество составляющих частиц, чтоб потом судить, какая ты есть, и обязательно приклеить какой-нибудь ярлык... Детей, видишь ли, я не люблю! Обойдусь и без твоего психоанализа! Сама разберусь, не дура...