Подружка №44, стр. 72

В ЛЮБВИ И НА ВОЙНЕ

Около семи утра я ушел, сказав, что перед работой надо еще успеть домой переодеться. Хотелось позвонить Элис и убедиться, что жизнь моя пока что не летит под откос, но было слишком рано.

Услышать ее голос, успокоиться ее неведением, проверить себя – хорошо ли умею лгать. Я спустился в метро – к счастью, от жалких многоэтажек Ноттинг-Хилла, где живет Пола, до станции недалеко – и, мучимый похмельем, сел в поезд до Фулхэма. Глаза жгло, будто в них насыпали песку, в ноздрях все еще стоял запах Полы, и мне казалось, что даже мой пот пахнет каким-то антисептиком. Пришлось подняться наверх на остановку раньше, в Вест-Бромптоне, чтобы не испачкать вагон. Меня стошнило, я сел на скамеечку, вдыхая свежесть летнего утра. Во рту страшно пересохло, адски хотелось пить. Было только полвосьмого, но я все же решил позвонить Элис с мобильного телефона, чтобы проверить, смогла ли она каким-нибудь необъяснимым образом, например, с помощью телепатии, узнать о моей неверности. Телефон у меня был пижонский, с речевым набором. На имя Элис я его уже запрограммировал, и с третьей попытки он набрал ее номер. После пяти долгих гудков трубку взял Джерард. В других обстоятельствах я бы предположил, что по ошибке позвонил к себе домой, но на дисплее мобильника весело мигало имя Элис и ее же телефон.

– Джерард, ты, что ли? – спросил я.

– Да, Гарри, я. Прежде всего: могу я попросить тебя никогда больше не набирать этот номер? Элис теперь моя. Все схвачено.

Шестеренки в моем мозгу бешено вертелись, но, видно, цепная передача, соединявшая их с языком, как-то нарушилась. Я просто не знал, что сказать, и не мог даже определить, слышу ли эхо в трубке или мой собственный голос повторяет:

– Все схвачено?

– Да, ей нужен я, а не ты. Извини.

– С чего ты так решил?

– Этой ночью я… – в трубке что-то грохнуло, – спал с нею.

Конец фразы он прошипел еле слышным шепотом, каким, должно быть, переговариваются воры-виртуозы, пробираясь мимо спящих охранников.

– Элис дома? – спокойно спросил я.

Связь прервалась. Я нажал кнопку повторного набора и завопил в микрофон: «Элис, Элис, Элис». «Абонент недоступен», – высветилось на дисплее, и я вздрогнул, точно ужаленный: неужели это он обо мне и Элис?

Хотелось немедленно бежать туда, но я знал, что так можно все испортить.

Охолони, велел я себе, роняя трубку на платформу.

План привести себя в порядок и поспать по возвращении домой подлежал пересмотру. Я подобрал телефон, который, по счастью, работал, и поехал в Фулхэм.

По платформе к выходу в город текли плотным потоком труженики, чудом вырвавшиеся из вагонной давки. В толпе мелькали клетчатые пиджаки, розовые сорочки банковских служащих, лица и газеты, запонки, элегантные юбки и грубые башмаки жителей пригорода, едущих на работу в центр; все были свежи, надушены, не маялись похмельем. На станцию входили новые ряды сознательных граждан, бодрых и готовых штурмовать вагоны. К концу поездки вид у них будет как после схватки с медведем. Я почувствовал, что у меня все это позади, и мне стало несколько лучше. Дружбе с Джерардом конец, средства на переезд есть, твердое намерение сменить квартиру – тоже. Перед глазами возникла картина: вот я уезжаю от начинающих актрисулек и полуизвестных непризнанных гениев Фулхэма туда, где мне будет хорошо. Может, в Брикстон? Или Хэкни, тоже неплохо. Ночные клубы против теннисных, дворняги против лабрадоров, круглосуточные кафе против средиземноморской кухни, добро против зла.

Дома меня ждала маленькая радость: Джерардова коробка для завтрака по-прежнему стояла в кухне. Есть всякую гадость в столовой он не стал бы ни под каким видом, следовательно, либо не пошел сегодня на работу (о сострадании к больным и умирающим см. выше), либо вот-вот появится, в каковом случае я приложу все усилия, чтобы неотложная помощь товарищей по бригаде понадобилась ему самому. На обеденном столе белело несколько бланков на открытие вклада, заполненных на имя Джерарда. Я их бегло пролистал. Джерард собрался положить в банк всю свою долю наследства. Я небрежно порвал листки, сунул в мусорное ведро и сверху полил остатками кока-колы из стоявшей тут же банки. Затем подумал, достал то, что не успело намокнуть, бросил в раковину, подпалил зажигалкой, включил воду и оставил так минут на пять для верности. Потом убрал остатки в ведро. Я получил особое удовольствие от своих стараний. Они будут вознаграждены еще и тем, что Джерарду потребуется не менее трех часов, чтобы заполнить бумаги заново. Думаю, он воздаст должное моему вниманию к мелочам.

Хотя, если он действительно был с Элис, торжествовать мне придется не более, чем Наполеону, убеждающему супругу в том, что, несмотря на результат, технически сражение при Ватерлоо было спланировано безупречно. Нет, нет, чует мое сердце, Элис нужен только я.

И потом, этого просто не может быть. Она так запала на меня, и я знал, знал, что она не из тех, кто прыгает в постель к любому оказавшемуся рядом. Он всего лишь напросился к ней в гости, а там ныл и канючил до тех пор, пока она не позволила ему переночевать на диване. Я твердо это знал! Для Элис принцип Мэллори не годится. Я в бешенстве включил душ на полную мощность и принялся смывать с себя запах прошлой ночи.

Моясь, я вспомнил последний разговор с Полой уже после того, как мы перестали трахаться. Я спросил, за что она так ненавидит Фарли. Как мне всегда казалось, ничего особенного их не связывало, а судя по найденному в его компьютере списку, они были близки.

– Он заразил меня герпесом, – сказала она и, поймав мой тревожный взгляд, торопливо добавила: – Не бойся, сейчас у меня обострений нет.

– Ну и слава богу, – ни к кому не обращаясь, повторил я, драя мочалкой спину.

Выйдя из душа, снова позвонил Элис. На сей раз у нее сработал автоответчик. Следовательно, Элис ушла на работу, а Джерард, вероятно, едет домой. Я взглянул на часы: половина девятого. Набрал рабочий номер Элис, но ее еще не было. Оставить сообщение на автоответчике секретарши я не мог, поскольку не знал, что сказать.

«Просто хотел спросить, спала ли ты с моим лучшим другом» – текст, для автоответчика малопригодный. Такие вопросы надлежит писать губной помадой на зеркале или царапать на клочке бумаги, прикнопленном к входной двери. Прослушивать их в записи, за утренней газетой и кофе с рогаликом, не годится.

Как я уже говорил, из чувства мести я, разумеется, хотел насолить Джерарду, но в глубине души желал кончить дело миром. Все-таки он единственный из моих друзей, с кем я общаюсь регулярно. Фарли уже нет, любимой девушки, чтобы согревала меня долгими зимними ночами, – тоже; за вычетом собутыльников так никого и не остается. Сохранить дружбу с Джерардом было важно и для души, и из практических соображений.

Я заварил чай и прошелся по кухне, обращаясь к собаке, будто к младшему по званию на военном совете:

– Дать ли врагу шанс достойной капитуляции, мой четвероногий лейтенант, или никакой пощады?

В этот момент щелкнул замок, и в прихожую ввалился Джерард. Первым делом он включил автоответчик и прослушал сообщение своей мамы. Та говорила, чтобы он пришел на какое-то собрание «Друзей Израиля», но, по-моему, старалась зря. Пока Джерард жил с родителями, мама с завидным постоянством опустошала его копилку и посылала награбленное в израильские больницы. Поэтому, хоть Джерард и еврей, Израиль для него не вновь обретенная земля предков, а утраченные радости детства – некупленная роликовая доска, например. Благодарственные письма, похоже, были для него слабым утешением.

Я подождал, пока он зайдет в кухню, и ничего не сказал, когда он вздрогнул при виде меня, будто заметил на своей кровати чужую кошку.

– Ты не на работе? – буркнул он, включая чайник.

– Нам с тобой надо поговорить об Элис, – сказал я, демонстрируя виртуозное умение утверждать очевидные вещи. Объяснять, что вопрос о работе отныне и навеки снят с повестки дня, я не стал.