Подружка №44, стр. 54

– У вас их больше, чем у кого-либо.

Элис скрестила руки на груди; как известно, это недобрый знак.

– Например? – искренне опешил я.

– Премьер-министр, промышленные магнаты, любой, кто имеет власть…

– Для меня они не образцы. Я не хочу быть похожим на премьер-министра, – честно ответил я. Не в моих силах столько времени нравиться всем, даже имея в своем распоряжении ядерные ракеты и войска специального назначения.

– Но это показывает, чего может добиться такой, как ты, если только захотеть.

– Показывает, что возможно быть жопой.

По первому бранному слову за вечер я понял, что пьянею быстро. Не то чтобы я вообще не сквернословил, просто я не делаю этого, когда стараюсь показать себя с лучшей стороны, хотя на футбольном матче двух слов не могу связать без междометий.

– Но есть же у тебя кумиры?

– Кумиры и образцы для подражания – разные вещи. В детстве у меня было два кумира – Мохаммед Али и Дэвид Боуи, но я вовсе не хотел стать первым чемпионом в тяжелом весе, совместившим радикальные политические взгляды с жутковатым гримом и пристрастием к кокаину, – изрек я. Правда, именно изрек. В наше время люди редко что-либо изрекают, но я изрек.

Тогда, в детстве, я пытался заниматься боксом и играть в группах, иногда одновременно. Понадобилось десять лет, чтобы понять, что музыкальных талантов стать новым Дэвидом Боуи, или даже новым Дэвидом Дрэго, у меня не хватит (не ищите его, его просто не существовало). К счастью, бокс быстро помогает вам уяснить ваши физические недостатки. Я порхал, как кирпич, и жалил, как детский крем. Однако в школе негаснущие фонари под глазами снискали мне славу уличного бойца. Никогда не понимал, почему синяки и шрамы – признак крутизны. Может, крутой тот, кто вас ими награждает? Странно, у мальчишек на этот счет свое мнение.

Как часто говаривала моя няня после десятой безуспешной попытки узнать у меня, что я хочу на обед, – жаль, что нет чемпионата мира по трепу. Я бы выиграл легко. Озвучивать свое мнение любят все, и заставить себя слушать – тоже, но у меня это просто болезнь какая-то. Волна опьянения накрыла меня, и я почувствовал, как развязывается язык. Выше я отмечал, что ни одна женщина в здравом уме не интересуется политикой (еще одно определение для громко говорящих мужчин), но внимание Элис окрыляло…

Увы, мой последний опыт серьезной политической дискуссии относился к середине 80-х годов, когда политика была в моде, поэтому я несколько отстал от жизни в смысле насущных вопросов типа гибели социализма и загнивания капитализма. С тех пор я продвинулся в своем развитии, но не сильно. Тогда совсем не понимал, как можно находить смешной мужскую дружбу или мечтать об автомобиле. Точнее, понимал, но предпочитал помалкивать.

– Образцы для подражания – то, чего желаешь другим, если тебе не нравится их поведение. На самом деле это тот же расизм. Вот тебе, например, нужен образец для подражания, нужно, чтобы кто-то подавал тебе пример?

– Нет, – ответила Элис, – но…

Но меня уже несло, и я перебил ее:

– Верно. Черной молодежи образцы для подражания не нужны, а нужны равные экономические возможности. Почему некоторые белые считают, что стать премьер-министром возможно? Потому что так оно и есть. А почему я не считаю? Потому, что для меня это не так. Почему черные не верят, что смогут стать юристами или промышленными магнатами? Потому что, несмотря на редкие исключения, для них этот путь закрыт. Пока нет равных возможностей, не будет и образцов для подражания, а потом они не понадобятся. Далее…

– Но… – сказала Элис.

– Далее, – продолжал я, распаляясь от звука собственного голоса, – белые, предлагающие себя в качестве образцов для подражания, абсолютно для этого непригодны. Разве можно смотреть снизу вверх на взывающих к богу, декларирующих семейные ценности политиков, которые не в состоянии справиться с простым делом – например, без лишнего шума сходить к проститутке? Не знаю, кто сейчас на самом деле живет в семье, кроме провинциальных чудаков. Они представления не имеют, как живут нормальные люди.

Я знал, что некрасиво отдуваюсь, брызжу слюной, но остановиться уже не мог. Было бы проще удержать во рту пчелиный рой, чем остановить словоизвержение. У любого мужчины в процессе опьянения всегда наступает момент, когда ничто так не завораживает, как собственная точка зрения. Некоторым, и не в последнюю очередь мне, для этого не нужно даже пива. Пиво – не более чем повод, один из многих. Довольно будет, если кто-то поздоровается с тобой или просто станет рядом на остановке автобуса.

А лучший способ усугубить ваш полемический пыл – просьба замолчать. Она подливает масло праведного гнева в огонь спора. Если кто-нибудь просит мужчину успокоиться, тот не воспринимает себя как пивного зануду, которому лучше жевать, чем говорить. В собственных глазах он – герой-бунтарь против мракобесных агентов ФБР, одинокий голос разума, взывающий во тьме, тот, кто видел все раньше, чем стало слишком поздно, трепетный огонь правды в затхлом болоте вежливого равнодушия. Он не портит вечер и не хамит в ответ на ваш вопрос о новой работе общего знакомого – он открывает вам глаза на новую Англию. Этим мужчиной был я.

– И эти люди говорят нам, что наркотики опасны, а войны – нет, что деньги надо тратить на оперу и балет, на прихоти жалкой кучки эстетов, но при этом почти век твердят, что, если б нам было позволено покупать спиртное после одиннадцати вечера, весь мир уже скатился бы в пропасть. Эти люди…

– Но что можешь сделать лично ты? – спросила Элис с таким лицом, будто искала что-то и никак не могла найти.

– Сделать? – усмехнулся я. – Ничего я не буду делать. За что мы платим политикам?

Я возмущенно грохнул бокалом об стол, и пара рядом с нами поспешно отвернулась. Я понимал их. Сейчас я тоже не хотел бы сидеть рядом с собою. Элис смотрела на меня тоскливо, будто уже представляла себе обшарпанный салон такси, в котором поедет домой. Она наклонилась ко мне, причем мы чуть не стукнулись лбами, и с ослепительной, манящей улыбкой произнесла:

– Ты такой смешной.

И ласково хлопнула меня по груди.

«Господи, – подумал я, – да она создана для меня!»

11

СТУПЕНЬ ШЕСТАЯ

Наутро на моем автоответчике было сообщение от меня самого с напоминанием спросить Лидию о ее помолвке. За ним следовало еще одно, тоже от меня, намного более пьяным голосом: позвонить насчет завещания Фарли. Мы уже полтора месяца назад передали бумаги в суд, но, к моему удивлению, там тянули до сих пор, хотя, разумеется, сами эти лоботрясы уверяли, что сбились с ног, только бы скорее ввести нас в права наследования.

Обратный путь от Элис был труден. День выдался пасмурный, в метро была ужасная жара, воздух подземки конденсировался на коже каплями жира. Преодолев все возможные преграды – задержки поездов, пьяных, бьющие в нос запахи женских духов и мужского пота, – я добрался до дома. Наверное, все было бы в порядке, если б не коктейль «Малибу», выпитый мною по приходе к Элис. Страшную сухость в горле удачно дополнял ничем не перешибаемый привкус кокоса. Этот вкус был похож на гостя, который, переночевав после вечеринки в чужой квартире, завтракает с хозяевами и не знает, уйти или посидеть еще. Каждый резкий рывок поезда угрожал немедленным принятием решения по данному вопросу и непосредственным его обнародованием.

Отпирая дверь, я уже не чаял, как содрать с себя выходные шмотки и залезть под душ.

Прослушав сообщения на автоответчике – в том числе одно от Лидии с просьбой перезвонить, – я бросился в ванную и включил так называемый «мощный душ», вместо сильных водяных струй создающий в ванной мощную паровую завесу, так что невозможно понять, намокли вы под ним или просто еще больше вспотели. Тем не менее свое дело он сделал – смыл с меня корку пропахшей табачным дымом и пивным перегаром грязи. Я был чист: благодаря лимонному мылу Джерарда противный зуд сменился приятным покалыванием во всем теле; грейпфрутовый шампунь, когда-то забытый Лидией, привел в порядок мои волосы и успокоил душу.