Патруль времени (сборник), стр. 77

— Юлий Цезарь уже прошел? — обратился профессор к какому-то древнему римлянину.

Тот ничего не понял и поинтересовался у соседа:

— Что это за болваны?

Тут профессор Грозали вспомнил, что в Древнем Риме говорили на латыни, и повторил свой вопрос на этом благородном языке. Но римляне снова не поняли ни слова.

— Откуда появились эти варвары? — с ухмылкой спросил один из них. — Ну и невежды, болваны, да и только! Приехали в Рим, а римский диалект выучить не удосужились.

Увы, школьная латынь в разговоре с древними римлянами пригодна ничуть не больше миланского диалекта или, скажем, языка исландцев. Студенты ехидно усмехаются. Но не все. Цурлини нервничает. Чтобы спасти Цурлетти, он солгал. Но если выяснится, что кинжальных ударов было все-таки двадцать три, он окажется не просто лжецом, но и саботажником. А это грозит ему временным, по меньшей мере на пятнадцать лет и три месяца, отстранением от занятий. Что же делать? Между тем профессор Грозали уже вынул чистый лист, нарисовал на нем двадцать четыре кружка и приготовил карандаши — после каждого удара кинжалом он будет зачеркивать один из кружков… Студент Мамбретти, неутомимый шутник, надул двадцать четыре воздушных шарика — после каждого удара он намерен сжать шар, тот лопнет и тогда он запишет на магнитофон хлопок… Вечные зубрилы привезли с собой японский микроарифмометр. Студент Брагулья навел кинокамеру с телеобъективом на площадь, чтобы заснять сцену убийства.

„Черт побери, плохи мои дела“, — думает Цурлини.

В этот момент на площадь вступает караван американских туристов, громко чавкая жевательной резинкой. Чавканье это заглушает даже звуки труб императорской гвардии, возвещающих о скором прибытии самого Юлия Цезаря.

На место действия примчались операторы итальянского телевидения, намеревающиеся снять документальный фильм — рекламу кухонных ножей. Режиссер тут же взял бразды правления в свои руки.

— Заговорщики, станьте немного левее. Еще левее!

Переводчик переводит его распоряжения на древнеримский диалект. Многие сенаторы пытаются пробиться поближе к кинокамерам и приветливо машут в телеобъектив пухлыми ручками. Вся эта шумиха Юлию Цезарю крайне не нравится, но что он может поделать, ведь теперь здесь всем распоряжается режиссер. А режиссер заставляет его припудрить лысину, чтобы не блестела.

Дальше события развиваются весьма бурно. Заговорщики выхватывают кинжалы и набрасываются на Цезаря, осыпая его ударами. Но режиссер недоволен.

— Стоп! Стоп! Вы сбились в кучу, не видно, как брызжет кровь. Все повторить!

— Какая жалость! — бурчит студент Мамбретти. — Зря только тринадцать шариков раздавил.

— Приготовиться! — раздается голос оператора. — Смерть Юлия Цезаря. Повтор!

— Начали! — командует режиссер.

Заговорщики снова набрасываются на Цезаря, но неожиданно съемку испортил один американский турист. Он выплюнул жевательную резинку, Брут наступил на нее, поскользнулся и упал в объятия некой дамы из Филадельфии, а та от испуга выронила сумочку. Сцену убийства пришлось повторить заново.

— О боги, я пропал, я погиб! — сокрушается студент Цурлини.

Однако его пыткам приходит конец. Класс внезапно вновь оказывается в машине времени и летит прямиком в двадцать первый век.

— Измена! — кричит профессор Грозали.

— Профессор, — объясняет пилот, — контракт был рассчитан ровно на час. Ваше время истекло. Фирма не виновата, если вы не увидели всего, что хотели. Требуйте возмещения убытков у телевидения.

— Саботаж! — хором кричат студенты.

Теперь, когда события развернулись столь удачно для них, они могут и повозмущаться.

— Зато у меня есть для вас приятная новость, — продолжает пилот, — фирма „Хроно-тур“ предлагает вам в награду пятиминутную остановку в средневековье. Вы сможете посмотреть, как были изобретены пуговицы.

— Пуговицы? — мрачно повторяет профессор Грозали. — Вы предлагаете нам пуговицы вместо кинжалов! Да что нам за дело до ваших жалких пуговиц?!

— Между тем они играют важную роль, — робко говорит пилот. — Без пуговиц брюки держаться не будут.

— Хватит болтать! — повелительным голосом говорит профессор Грозали. — Отвезите нас немедленно в наше время.

— Для меня так это только лучше! — восклицает пилот. Раньше освобожусь, успею перед кино домой заскочить.

— А что вы намерены смотреть? — хором спрашивают студенты.

— „Дракула против Тополино“!

— Вот здорово! Профессор, а мы не пойдем?

Профессор Грозали лихорадочно соображает, как быть. В это проклятое утро произошла какая-то чудовищная ошибка. Но какая? Быть может, в полутьме кинозала он найдет верный ответ на этот мучительный вопрос…

— Так и быть, идем на „Дракулу“.

Цурлетти и Цурлини на радостях обнялись, остальные запели. А вот Альберти, золотое сердце, когда машина времени пролетала через девятнадцатый век, незаметно выбросил свой охотничий нож. Этим ножом он собирался тайком нанести Юлию Цезарю двадцать четвертый удар, чтобы не открылся обман, к которому прибег Цурлини. Отличный малый, этот Альберти, и, если в рождественскую ночь ему присудят премию за доброту, это будет только справедливо.

Перевод с итальянского Л. Вершинина.

А. Э. ВАН ВОГТ

ЗАВЕРШЕНИЕ [28]

Я сижу на холме. Как мне кажется, уже целую вечность. Время от времени я осознаю, что мое пребывание здесь должно иметь причину. Всякий раз, когда эта мысль приходит мне в голову, я исследую разнообразные вероятности, пытаясь определить возможную причину моего нахождения на холме. Я сижу на холме один. Я сижу на холме вечно, созерцая большую долину далеко внизу.

Первая причина, по которой я нахожусь здесь, кажется мне очевидной: я мыслю. Поставьте передо мной проблему. Попросите вычислить корень квадратный из очень большого числа или корень кубический из еще большего числа. Велите мне перемножить число из восемнадцати знаков на себя квадрильон — раз. Пусть задачу следует определить с точки зрения переменных кривых. Спросите меня, где будет находиться данный предмет в данный отрезок времени в будущем, и предоставьте малейшую возможность для анализа.

Решение не займет у меня и доли секунды.

Но меня никто ни о чем никогда не спрашивает. Я сижу один на холме. Иногда я вычисляю движение падающей звезды. Иногда гляжу на отдаленную планету и годами слежу за ее курсом, пользуясь любым доступным мне пространственно-временным контролем, чтобы ни на мгновение не потерять ее из виду. Но все эти действия кажутся мне бесполезными. Они никуда не ведут. Зачем, для чего нужна мне вся эта информация?

В такие минуты я чувствую себя незавершенным. Мне почти кажется, что существует кто-то, для кого все это может иметь значение.

Каждый день солнце поднимается в пространстве над безвоздушным горизонтом Земли. Это — черный, звездный горизонт, всего лишь крохотная частица черного, заполненного звездами небесного полотна.

Он не всегда был черным. Я помню время, когда небо было голубым. Я даже предсказал, когда произойдет изменение. И выдал кому-то информацию. Сейчас мне хочется знать только одно: кому?

Это одно из моих самых удивительных воспоминаний: я отчетливо чувствую, что кому-то очень нужна была эта информация. И что я дал ее, вот только не могу вспомнить — кому. Когда это со мной происходит, я начинаю думать, что, наверное, у меня какие-то провалы памяти. Странно, что это чувство настолько сильно.

Периодически я прихожу к убеждению, что мне следует заняться поисками ответа, ведь для меня это не составит труда. В добрые старые времена я не колеблясь посылал часть самого себя в отдаленнейшие уголки планеты. Даже к звездам. Да, для меня это не составит труда.

Но к чему? Чего мне не хватает? Я сижу один на холме, один на планете, которая состарилась и стала ненужной.