Единственная наследница, стр. 62

– Этот сын наш с сегодняшнего дня покидает семинарию.

– Да, ваше преосвященство, – склонился пораженный директор.

– Он предназначен для мирской жизни, – продолжал епископ. – Но я уверен, однако, что он будет добрым христианином. Его острый ум и его красноречие сделают из него хорошего адвоката. Одна уважаемая особа, отличный христианин и великодушный друг церкви, с этого момента будет заботиться о его будущем.

А на другой день сын Сальваторе Скалья, застреленного наемным убийцей Никола Пеннизи, отправился на Форо Бонапарте, где его ждал Чезаре Больдрани.

– С сегодняшнего дня ты работаешь у меня, – сказал предприниматель, протягивая ему руку.

И Пациенца был счастлив принять это предложение. Он искренне ответил на все вопросы, какие Больдрани счел нужным задать ему. Но тот не спрашивал ничего о Никола Пеннизи, и юноша об этом ничего ему не сказал. Он не выдал своей тайны. Но сам об этом помнил всегда.

Глава 7

Вера казалась постаревшей и погрустневшей после «измены» Марии. Она очерствела по отношению к дочери и жила теперь только для маленького Джулио, к которому была нежно привязана. Когда Мария приходила навестить их, то ребенок, побыв немного у матери на руках, тянул свои крохотные ручонки к бабушке, признавая в ней свою настоящую мать. Вера не скрывала своего удовлетворения.

– Иди к бабушке, маленький, – говорила она любовно и жалостливо, буквально вырывая его из рук матери. – Иди ко мне, крошка.

Мария приносила ей деньги и всякие дорогие подарки, но Вера, равнодушная к этим приношениям, доводила ее упреками.

– Повезло мне, нечего сказать, – жаловалась она. – Вырастила дочь на свою голову. Кто ты такая? Разведенка, а теперь вот прислуга. Все эти богачи одинаковы. Один погубил твоего бедного отца, а ты другому прислуживаешь. Только и умеют, что кровь сосать из бедняков.

Мария отбивалась, говоря, что невозможно жить, ни от кого не завися, что приходится выбирать между наемной работой и службой, которая хотя бы дает шанс выбиться из нужды. В своей новой должности она чувствовала себя уверенно. У нее было ощущение, что она вступила на какую-то новую дорогу, которая уведет ее далеко, но это ее не пугало. С Немезио она научилась строить планы и мечтать, но в отличие от него ее мечты всегда касались собственной жизни.

– Я хорошо зарабатываю, – пыталась Она убедить мать. – Меня уважают. Что правда, то правда, я совершила ошибку, покинув твой дом. Но ведь прежнего не воротишь. К тому же и ребенка у меня тогда не было.

– Оставь в покое этого бедного ангелочка! – драматически восклицала Вера, прижав ребенка к своей груди, отчего малыш начинал плакать. – Уйти из дома с каким-то циркачом! После всех жертв, которые я принесла ради тебя…

– Ну тогда я пошла, – говорила расстроенная Мария. Она целовала ребенка, чмокала в дряблую щеку мать и, выйдя на улицу, испытывала необычайное облегчение, как в детстве, сбежав до конца уроков из школы. Если подумать, то ей даже лучше. Пока сын у бабушки, растившей «этого бедного и несчастного малютку», как бог велит, за ребенка можно было не беспокоиться. А Немезио, поначалу писавший ей ежедневно страстные письма, понемногу остыл, и вот уже около месяца от него не было никаких известий. Никаких новостей – тоже хорошая новость, она утешалась, весело шагая к дому Больдрани.

– Ну же, примите это лекарство, – мягко настаивала Мария.

– Ужасно горькие! Просто яд, – пожаловалась Джузеппина с болезненной гримасой, но капли все-таки выпила.

– Вот видите, ничего страшного, – заметила Мария, ставя на столик стакан. – Теперь отдохните немного, а я приведу в порядок комнату.

– О господи!.. – прошептала Джузеппина.

– Что случилось? – обеспокоилась Мария, видя, как побледнело ее лицо.

– Ничего, – сказала Джузеппина. – Теперь уже ничего…

– Чувствуете, как приятно пахнет из сада, – протирая окна и подоконник, попыталась ободрить ее Мария. – На улице-то весна.

Солнце весело заливало комнату. Но яркий солнечный свет и запахи весны, которые всегда радовали Джузеппину, теперь лишь обостряли ее страх перед вечной темнотой. Приступы все учащались, ее губы стали синеватыми, а пульс то лихорадочно ускорялся, то становился медленным и почти неощутимым. И какой-то невидимый камень день и ночь лежал на груди.

Если бы не пугающая темнота, мысль о смерти, которая, она это чувствовала, была уже близка, не казалась бы ей такой страшной. А когда она думала о вечной жизни, обещанной ей матерью и доном Оресте, который скончался в семидесятилетнем возрасте, как святой, то темнота отступала, и ее охватывало блаженное спокойствие.

– Видите, я была права, – весело сказала Мария, видя, как выражение боли на ее лице сменилось улыбкой.

– Ты всегда права, – согласилась Джузеппина, которой эта жизнерадостная девушка, врывавшаяся в ее комнату, как легкий весенний ветерок, помогала справиться с болью.

Она мягко задремала, утонув в тумане прошлого, которое приходило к ней в виде ярких, сменяющих друг друга снов. Она снова видела своего отца, доброго и сильного мужчину, каким он был в первые годы ее жизни, видела свою замученную тяжелой работой и домашними заботами мать, скорбела о братьях, унесенных испанкой; она снова переживала насилие, совершенное над ней в ранней юности, и видела священника Раттану, который взял на себя роль ангела-мстителя, покарав за это насильника. Погружаясь все глубже в сон, она увидела святого Георгия и дракона. У святого Георгия были спокойные и мягкие черты Чезаре, а у дракона – волчьи зубы и ястребиное лицо насильника. Но вдруг, как в игре зеркал, роли переменились: дьявол стал святым Георгием, а святой Георгий – дьяволом, и больная уже не могла понять, кто из них кто.

– Джузеппина, – обеспокоенным голосом позвала ее Мария. – Вам плохо? Ответьте мне. – Девушка наклонилась над ней, но больная лишь трясла головой, задыхалась и бормотала бессвязные слова.

– Ничего, ничего, – вдруг сказала она, просыпаясь. – Я только видела сон.

Она вздохнула, открыла глаза, увидела комнату, залитую сияющим светом, и улыбнулась. Дыхание ее успокоилось и боль исчезла.

– Обед уже готов, – ласково сказала Мария.

– Что там у нас сегодня?

– Лапша с бульоном и вареная курица.

С неожиданной энергией больная уселась на постели.

– Я устала от этой бурды, – капризно сказала она. – Мне хочется поленты.

– Что вы, – помня строгие предписания врачей, попыталась отговорить ее Мария. – Ведь доктор…

– Не говори мне о докторе с его чепухой! – воскликнула та. – Я сказала «поленту» и хочу поленту. Видишь ли, Мария, – объяснила она. – Мы с Чезаре родились в бедности и выросли на поленте.

Мария поняла, что спорить бесполезно, и через час Чеккина приготовила хозяйке поленту.

– Правда, хороша? – сказала Джузеппина, поддевая поленту кончиком серебряной вилки. – А запах какой! – Но, едва попробовав, разочарованно отодвинула блюдо. – Нет, вкус не тот, – прошептала она. – Не такой, как тогда, в детстве. А может, я и сама изменилась…

Мария была при ней уже целый месяц, и ее присутствие для больной сделалось необходимым. Джузеппина все время хотела видеть ее рядом и разговаривала с ней, как со своим вторым «я». Новая экономка быстро усвоила порядки этого дома и добивалась перемены исподволь. Комнаты одна за другой приняли более свежий и опрятный вид, на кухне стало чище и светлее – весь дом как будто повеселел. Только в присутствии Чезаре Больдрани она по-прежнему чувствовала себя неуверенно – она робела, своей значительностью он ее подавлял.

– Сегодня мы должны отправить почтовые переводы, – сказала Джузеппина, которая давала экономке необходимые указания. – Посмотри в верхнем ящичке моего комода. Да-да, именно там. Там список адресатов. Да, вот этот. А теперь возьми ручку и садись за стол.

– Я? – спросила Мария, польщенная и испуганная этим поручением, которое выходило за рамки ее привычных обязанностей.