Дело о коте дворецкого, стр. 24
8
Электровывеска, прославляющая «Вафли Уинни», не светилась. Над дверью горел ночник. Перри Мейсон повернул ручку — дверь отворилась. Мейсон закрыл ее за собой, прошел между стойкой и столиками и оказался перед еще одной открытой дверью. В комнате было темно. Он услышал, как всхлипывает женщина. Мейсон сказал «Хэлло!». Щелкнул выключатель. Комната осветилась мягким светом настольной лампы под розовым шелковым абажуром.
У стены стояла односпальная кровать. Видны были два стула, стол и книжный шкаф — грубо сколоченные деревянные ящики из-под консервов. Самодельный шкаф был полон книг. Угол комнаты отгораживала портьера, за ней — через щель — Мейсон увидел душ, напоминавший гусиную шею. На стене висело несколько фотографий в рамках. Несмотря на скромную обстановку, в комнате царила атмосфера домашнего уюта. На столе — фотография Дугласа Кина в рамке.
Уинифред Лекстер сидела на кровати. Глаза ее были красны от слез. Большой персидский кот свернулся у нее под боком, прижавшись к бедру девушки, и громко мурлыкал. Когда зажегся свет, кот грациозно повернулся и уставился на Мейсона ярко горящими глазами. Потом зажмурился, потянулся, зевнул и снова замурлыкал.
— Что случилось? — спросил Мейсон.
Девушка безнадежно указала на телефон, как бы желая все объяснить этим жестом.
— А я-то думала, что посмеюсь над жизнью, — сказала она.
Мейсон подвинул стул и сел рядом. Он видел, что девушка на грани истерики, и произнес с участием:
— Славная киска.
— Да, это Клинкер.
Мейсон поднял брови.
— Дуглас съездил и взял его.
— Зачем?
— Потому что боялся, что Сэм его отравит.
— Когда?
— Часов в десять. Я его послала.
— Он говорил с Эштоном?
— Нет, Эштона не было.
— Не возражаете, если я закурю?
— И я закурю. Вы, должно быть, считаете меня ужасным ребенком.
Мейсон достал из кармана пачку сигарет, серьезно протянул ей и подал спичку.
— Вовсе нет, — сказал он, зажигая сигарету для себя. — Здесь довольно одиноко, да?
— Пока нет, но будет, — сказала она.
— Расскажите мне, как только будете готовы, — предложил он.
— Я еще не готова, — голос у нее стал тверже, но в нем все еще звучали нотки истерики. — Я слишком долго сидела здесь в темноте — и все думала, думала…
— Хватит думать, — перебил он. — Давайте просто поговорим. В какое время Дуглас Кин уехал от Эштона?
— Часов в одиннадцать, наверное. А что?
— Он там был около часа?
— Да.
— А когда же начался дождь? До одиннадцати или после?
— Ой, раньше — еще до девяти.
— Вы можете точно сказать, когда именно Дуглас принес кота?
— Нет, я вафли готовила. А почему вы спрашиваете?
— Просто пытаюсь завязать разговор, — небрежно заметил Мейсон. — Я для вас слишком чужой человек, чтобы со мной откровенничать. Вот я и хочу, чтобы вы ко мне немного привыкли. Дугласа впустил кто-то из слуг?
— В городской дом? Нет, я дала Дугу свой ключ. Я не хотела, чтобы Сэм знал, что я беру кота. Дедушка дал мне ключ от дома. Я его так и не вернула.
— Почему вы не дали знать Эштону, что взяли кота? Ведь он будет беспокоиться?
— Он знал, что Дуг едет за Клинкером.
— Откуда?
— Я ему звонила.
— Когда?
— Перед тем, как Дуг ушел.
— А когда он ушел?
— Не знаю, мы договорились по телефону, что лучше мне пока подержать Клинкера у себя. Он сказал, что будет дома, когда Дуг приедет, и велел дать Дугу мой ключ, чтобы Сэм ничего не знал.
— Но Эштона не было, когда приехал Дуг?
— Нет. Дуг целый час ждал. Потом взял кота и уехал.
Мейсон, откинувшись на спинку стула, изучал клубящийся сигаретный дым.
— Клинкер всегда спит на постели Эштона, да?
— Да.
— Еще какие-то кошки есть?
— Вы имеете в виду — в доме?
— Да.
— Нет, наверное, нет. Клинкер любую кошку выжил бы. Он ужасно ревнивый, особенно дядю Чарльза ревнует.
— Дядю Чарльза?
— Я так иногда называю привратника.
— Довольно странный он, да?
— Странный, но хороший, если узнать его поближе.
— Честный?
— Конечно, честный.
— Скуповат малость, а?
— Был бы скуповат, если бы ему было что жалеть. Он долго служил у дедушки. Дедушка всегда не доверял банкам. Когда прошел тот бум с золотом, дед чуть не умер. Он ведь копил золото. Но тогда он пошел, сдал золото и получил бумажные деньги. Это был такой удар для дедушки. Он несколько недель не мог оправиться.
— Чудак, должно быть, был.
— Да, большой чудак — и такой славный: у него было чувство справедливости.
— Судя по его завещанию, этого не скажешь.
— Нет, — возразила она. — При данных обстоятельствах это было лучшее, что он мог сделать. Кажется, Гарри меня совсем загипнотизировал.
— Гарри? — переспросил Мейсон.
— Гарри Инмен. Он казался таким прямодушным, откровенным…
— Но он таким не был?
— Как только он понял, что я ничего не наследую по завещанию, он сразу взял назад все свои слова. Наверное, боялся, что я его женю на себе.
— Есть у него деньги?
— У него хорошее место. Он зарабатывает около шестисот долларов в год в какой-то страховой конторе.
— Дуглас Кин привязан к вам, да? — Мейсон осторожно перевел разговор на молодого человека, чей портрет стоял на столе.
— Да, привязан. Он молодец. Он самый прекрасный в мире. А я и не понимала до сих пор, сколько в нем хорошего — ведь слова ничего не значат, просто есть люди, которые умеют говорить лучше других.
Мейсон кивнул, ожидая, что она скажет еще.
— Я хотела вас видеть насчет Дугласа, — сказала она. — Случилось нечто ужасное, Дуглас боится, что меня втянут. Он сам как-то в этом замешан — не знаю, как именно.
— Что же случилось? — спросил Мейсон.
— Убийство. — И она зарыдала.
Мейсон подошел к кровати, сел рядом с ней и обнял ее за плечи. Кот оценивающе посмотрел на него, прижал уши, потом успокоился, но больше не мурлыкал.
— Ну, успокойтесь, — произнес Мейсон. — Скажите, что вы знаете.
— Я знаю только, что Дуглас позвонил. Он был ужасно взволнован. Сказал, что кого-то убили и он не хочет, чтобы меня впутывали, поэтому он уедет и я его никогда не увижу. Он велел мне ничего не говорить и не упоминать его.