Царица без трона, стр. 42

Март 1605 года, Путивль, ставка царевича Димитрия

А Варлаам все же оказался предателем…

Димитрий хмуро смотрел в туманную даль, простиравшуюся за крепостной стеной. Оттуда, с востока, со стороны Москвы, чуть не каждый день шли к нему охотники служить законному царевичу. Многолюдная разномастная армия (польские жолнеры [46], казаки, русские стрельцы), стоявшая здесь, привлекала торговцев – в некогда тихом Путивле заиграла-закипела обширная ярмарка. Теперь, поскольку здесь разместилась государева ставка, Путивль сделался подобием маленькой столицы. И все-таки это был военный лагерь: каждый день опасались прорыва Борисовых войск, нападения, измены. На стенах стояли заряженные пушки: и день и ночь пушкари по очереди стерегли орудия, держа наготове фитили. По околице день и ночь ездили вооруженные отряды для надзора. И все-таки слишком много случайного, неведомо какого люда прибредало в Путивль и оседало здесь на жительство либо напрашивалось на службу. Каждому ведь в душу не влезешь. Небось есть и среди тех, кто совсем рядом к царевичу, такие же, как те три монаха, которых Годунов послал отравить его и которых схватили две недели назад.

Да, видно, совсем плохо идут дела у Бориса, если он отыскал таких безмозглых дураков для столь важного дела! Новые Борисовы подсылы, вместо того чтобы прикинуться смиренцами, вкрасться к царевичу в доверие (а доверчив он был необычайно и весьма мало пекся о своей безопасности), а потом втихаря прикончить его, – вместо всего этого они начали мутить народ против Димитрия.

Привезли с собой грамоту от патриарха Иова, в которой повторялось то же, что сказал предатель Варлаам в своем «Извете»: он-де не настоящий царевич, а беглый монах-чернокнижник, колдовством обольщает людей и привлекает на свою сторону, бесовским обольщением заставляет поверить, будто он царевич Димитрий, а настоящий Димитрий давно лежит в земле в Угличе! Патриарх предавал проклятью расстригу и обманщика – ну и те монахи давай его на все четыре стороны проклинать! Их поймали, стали допрашивать. Один, уже старик, поглядел на Димитрия, побледнел вдруг и говорит:

– А ведь истинно ты царевич! У тебя крылья за плечами, как у государева орла!

И сознался:

– У моего товарища под стелькой в сапоге яд запрятан, страшный яд. Если только к нему прикоснуться голым телом, все тело распухнет и человек умрет на десятый день после сего прикосновения. Знай, государь, что нам удалось соблазнить двоих твоих приближенных. Они согласились взять этот яд и положить его в кадило, а дымом тебя окуривать. Эти люди – бывшие Борисовы военачальники, они тебе только из выгоды присягнули, а сами оставались верны Борису и тайно пересылали ему сведения о твоем войске и твоих передвижениях.

Димитрий приказал привести этих изменников. Поляки уговаривали убить их, но он пожалел двух опытных воинов, головы которых были убелены сединами.

– При ваших годах, при ваших сединах вы решились на такое предательство! – с тоской сказал Димитрий. – Бог обнаружил ваши злодеяния через своего слугу, вот этого монаха, а наказание вам пускай определяет народ.

Он уже давно ввел в обычай самому никого не судить, а отдавать на произвол народу. Народ приговорил расстрелять предателей из луков. Двух монахов-отравителей заключили в тюрьму, а третьего, который раскрыл заговор и признал в Димитрии царевича, отпустили.

Наверняка надо ждать еще новых покушений, хотя со времени того достопамятного случая в Самборе прошло около четырех лет и за это время на жизнь Димитрия не злоумышляли ни разу. Нет, он не станет уверять, что не находилось желающих, но либо они не доходили, либо охрана царевича была хороша.

Что и говорить, пока он исправно платил, ему и служили исправно! А вот когда случались неполадки с деньгами… Димитрий передернул плечами, ощутив невольную дрожь при воспоминании о том, как едва не потерял свое войско под Новгород-Северским… именно после того, как одержал там одну из лучших своих побед и наголову разбил царево войско. Да, московских служилых людей полегло там тысяч до шести, из войска же Димитрия – не более ста двадцати человек, и среди них всего лишь двадцать шляхтичей. Да, победа была полная и почти бескровная. Казалось бы, полякам должна была приспеть охота воевать еще, однако они внезапно взбунтовались.

Тогда они месяц стояли на одном месте, выжидая удобного случая двинуться вперед. Поскольку грабить было некого, шляхтичи не наживались, а, наоборот, проживались каждый день. Это им пришлось не по нраву. И вот победа взята! Несмотря на то что жалованье за прошлый месяц было всем исправно выплачено, потребовали нового – вперед. Пришли толпой и ну кричать пред государевым шатром:

– Царевич, давай нам жалованье, не то уйдем в Польшу!

– Ради Бога, будьте терпеливы! – отвечал им Димитрий. – Я сумею вознаградить храброе рыцарство, и сделаю это скоро, а пока послужите мне. Никак вам нельзя сейчас уходить – время очень важное! Надобно преследовать нашего неприятеля; он теперь поражен нашей победой. Если мы не дадим ему собраться с духом и погонимся за ним, то уничтожим его, верх за нами будет, и вся земля нам покорится, и я заплачу вам!..

Но жолнеры начали кричать, что не станут служить, коли Димитрий им не выплатит жалованья.

– У меня нет столько денег, чтобы заплатить всем!

– А нам что за дело? Не можешь платить – к утру уйдем!

Это была одна из самых тягостных ночей в его жизни… Конечно, он знал о своекорыстии шляхты, которая хотела быстрой победы и быстрых денег, а все же это были хорошие воины, которых повергла к такому отвратительному поведению «правда», которую они узнали о своем государе.

Ничего себе правда! Чистая ложь! Поверил в нее только тот, кто хотел поверить. Но таких оказалось много. И все же Димитрий не очень обижался на поляков. Ведь они были наемники, они пошли служить только за деньги. Могут и предать. Чего ждать от них, если предал человек, которого он считал одним из самых близких и верных друзей, с которым делил последний кусок и спал под одной дерюжкой? Если предал Варлаам…

Толстый монах исчез из Самбора не сказавшись, но Димитрий тогда был слишком занят своими делами, чтобы печалиться о расставании. Решил, что друг подался-таки завершать паломничество в Святую землю. Ну а не сказался… Когда же можно сказаться, если Димитрия было не застать на месте? Он ездил в Краков, он встречался с самим польским королем (по протекции Мнишка, понятное дело!), он уговаривал сейм послать войско в Московию, он уверял иезуитов и католиков, будто готов продать им душу за помощь в восстановлении своего трона… в конце концов он принял ради этого католичество! Димитрий не мог удержаться и тихонько сплюнул, но тотчас усмехнулся. Ну что ж, не он один поступил так ради победы! Вон французский Беарнец [47], с которым Димитрию страстно хотелось завязать дружбу, так и сказал: Париж-де стоит мессы! В глазах Димитрия Москва тоже стоила мессы, даже двух: католической и иезуитской.

А сколько обещаний он роздал: насчет земель, княжеств, денег… И все это время обхаживал, обхаживал Мнишка, уламывал отдать ему Марианну…

Ведь оказалось, что ни слова ее, ни то письмо, из-за которого он дрался на дуэли с глупцом Корецким, ничего не значили. Желанную красавицу он мог получить только в одном случае: если взойдет на московский трон. Более того! Сендомирский воевода сохранял за собой право и тогда отказать Димитрию в руке дочери…

Словом, Димитрий был слишком озабочен своими делами и редко вспоминал тогда пропавшего Варлаама. И вдруг после победы под Новгород-Северским узнал от пленного Федора Мстиславского, наголову разбитого поляками, что в Москве по рукам ходит и с площадей дьяками читается «Извет» монаха Варлаама Яцкого, который голову готов на плаху положить, чтобы доказать: царевич Димитрий никакой не сын Грозного, а беглый монах-расстрига Чудова монастыря Григорий Отрепьев. Жил он-де в монастыре, но вдруг с ума сошел и, наущенный враждебными Годунову боярами, начал воображать себя не убитым в Угличе, а чудом спасшимся царевичем. Сбежал из России, пошел в Киев и Польшу, там продался католикам, возмутил и привлек на свою сторону шляхту и вот теперь пришел кровь пить с русской земли, веру православную прикончить и взбунтовать народ против доброго царя Бориса. Ничего не скажешь, ловко была здесь перемешана ложь с правдой…