У Великой реки, стр. 66

Утром субботнего дня меня разбудил тяжелый стук в дверь дома. Я выглянул в окошко сбоку, и к своему удивлению увидел на крыльце Степана Битюгова. Странно, меня становой пристав пока еще не навещал на дому ни разу.

Открыл дверь, пригласил внутрь. Он вошел, втянув голову в плечи. Степан во все двери и незнакомые помещения так входит, привык головой обо все притолоки и балки биться. Ну что поделаешь, коли таких невозможных размеров человек.

– Спишь, лентяй? – прогудел он, протягивая руку.

– Суббота, законный выходной. Чаю хотите?

– Нет, некогда мне. Я мимо проезжал, поэтому сам тебе новость завез. Контрразведка умруна требует к себе. А я вспомнил, что ты собираешься сам в дорогу, и тоже в Тверь.

– Решили меня припахать?

– Припахать? – удивился Степан. – Ну, наверное. А заодно дать тебе возможность попасть в Контрразведку совершенно легально, чтобы тебе от ворот поворот не указали. У тебя же вопросы к ним есть, так? А так будешь официальным сопровождающим. А с тобой отправлю еще «воронок» и двух бойцов своих.

– Ох… спасибо, в таком случае. Это и вправду подарок.

Действительно, Контрразведка тем и отличается, что имеет полное право, а что самое худшее – еще и привычку плевать на все «сыскные поручения», равно как и иные документы. А вот если я доставлю пленного, то поговорить со мной придется.

– Во, теперь спасибо сказал. Так бы и сразу. В пять часов приходи в околоток, познакомлю тебя с конвоем. И пригляди за ними, у меня с вампирами раньше никто дела не имел, так что… сам понимаешь.

– Понял, буду!

Битюгов вышел, топая сапогами пятидесятого размера. У с крыльца его ждал «виллис» с неизменным его водителем и помощником – Серегой Зайцевым, с которым я хорошо знаком был. Я вернулся в дом, поставил чайник на плиту.

Маша спала в моей спальне тихо, как мышка. А я пока в горницу переселился. С утра в доме было зябко, пол холодил босые ноги. Я сунул их в войлочные тапки, какие привозили из степных государств с юго-востока и которые пользовались в наших краях большой популярностью. Накинул рубашку на плечи.

Так. Если завтра в поход, то сегодня надо собраться до самой последней детали. А в нашем случае взять почти весь мой наличный арсенал, благо машина увезти его позволяет, а вот кто нам в дороге встретится – это уже неизвестно. Даже лич, вон, прорезался.

А лич – это не вампир, даже древний, лич – это обер-вампир. Если вампир обычный пьет кровь, то лич пьет силу и жизнь. Если вампир владеет магией простейшей, лишь той, что «по праву крови» дается ему, глаза отвести, уметь немного зачаровать, то лич всегда получается из колдуна. Причем обычно из великого колдуна, могучего, умышленно ставшего нежитью. И силы его удесятеряются, наверное, когда он переходит в это состояние, превращается в нежить. Личу становятся открыты те планы бытия, которые недоступны даже самому сильному некроманту. Он черпает мощь из многих колодцев, и всюду она ему равно доступна.

Тех личей, что упомянуты в моих книгах, можно посчитать на пальцах. Каждому посвящена если не книга, то добрый десяток глав. Я посчитал – восемь. Этот самый Ашмаи получается девятым. И это за весь период письменной истории Великоречья. И каждому из них книги приписывают деяния столь жуткие, и при этом столь многочисленные, что волосы на голове шевелятся, когда представляю, что мы одного такого поискать намерены. Хотя, кое-какие идеи есть, не буду пока их излагать, чтобы не утомлять. Но в принципе эта затея меня пугает. Я, вообще то, не за ним собрался, а за Пантелеем. Хотя… посмотрим, что со всего этого нам обломится.

А еще у меня появилась помощница. Хорошая такая молодая колдунья, которая через недельку оклемается и вновь начнет управлять Силой. Или через пару недель. А у меня пока помощников не было, вечно один работал. Пора обзаводиться. Хотя бы на одну работу, покуда. Васька то за пределы городских стен если только в Тверь ездит, и то в каюте первого класса на «Ласточке», что купцу первой гильдии Германскому принадлежит. Куда в поля-болота он ни в жисть не соберется, комфорт любит. А кто его не любит? Не всем просто удается в нем жить. Ваське вот удается. Завидую.

Затем мне, по цепочке ассоциаций, вспомнилась Лари, полудемонесса, что с Васькой живет. Вспомнилась, и я сомлел. Магия магией, но все же… Эх…

Кто-то снова постучался в дверь. Я с чашкой чаю в руках подошел к окошку, выглянул. Оба-на! А это как это? Так не бывает. На крыльце стояла та самая Лари, о которой я как раз и размышлял. Непонятно. Не на ауру моих грешных мыслей же она явилась? Придется открывать.

Я открыл дверь. Она отстранила меня с дороги плавным движением руки, блеснув ярким лаком на длинных белых пальцах, подхватила с пола небольшой чемоданчик из кожи тритона, и вошла в дом, топая невысокими каблучками высоких сапог по половицам. Поставила чемоданчик на пол возле вешалки, подошла к зеркалу, посмотрелась в него. Убедилась, что совершенство не нарушено, поправила рукой рыжую прядь, выбившуюся из-под намотанного на голову подобия небольшого черного тюрбана. Но под тюрбан ее не убрала, наверное, эта легкая небрежность была задумана изначально.

Одета она была с одной стороны скромно, но с такой тщательно выверенной скромностью, что появляются мысли о глубокой внутренней порочности. На ногах у нее были сапоги до колен, напоминающие кавалерийские. Голенища из дорогой кожи обтягивали икры, демонстрировали щиколотки и колени. На ней были кавалерийские же лосины, из незнакомой мне ткани, идеально обтягивающие бедра той самой формы, которая все время вызывает в памяти слово «совершенство». Не хуже обтягивали они и идеальный полусферический зад, который, впрочем, был скромно почти прикрыт свободной курткой из кожи все того же тритона, из которого был сработан ее чемодан.

Куртка была распахнута, Лари уперлась руками в бока, подчеркнув тонкость талии и заодно обтянув тончайшей шерстью черного свитера высокую грудь. Черный тюрбан из тонкой многослойной ткани охватывал ее лоб, прятал рожки, проходил под подбородком, и бледное лицо с яркими губами и глазами выделялось на его фоне как портрет, с любовью выписанный лучшим живописцем. В общем, требуемый эффект достигался сразу – если ты и хотел что-то вякнуть против столь бесцеремонного вторжения, то слова у тебя прямо в глотке застревали.