Тэсс из рода д'Эрбервиллей, стр. 45

Клэр настойчиво добивался ее согласия и голос его звучал, как журчание молока; он ухаживал за ней, когда она доила коров, снимала сливки, сбивала масло, делала сыры, ходила на птичник или к поросившимся свиньям, — ни за одной доильщицей никогда так не ухаживали.

Тэсс знала, что силы ей изменят. Религиозное представление о какой-то моральной законности первого союза и добросовестное желание быть искренней не могли ее поддержать. Слишком горячо она его любила и видела в нем божество; хотя она была простой, необразованной девушкой, все лучшее в ней страстно жаждало его духовного руководства. Тэсс упорно твердила: «Я не могу быть его женой», но эти слова были пустым звуком. Они лишь доказывали ее неуверенность, ибо сознание своей силы в словах не нуждается. Звук его голоса, повторявшего ей все те же клятвы, переполнял ее радостью и страхом, и, добиваясь его отречения от нее, она больше всего на свете страшилась, что он подчинится.

Как и всякий мужчина, держал он себя так, словно готов был любить ее, беречь и охранять, невзирая ни на какие условия, перемены, трудности, разоблачения, — и уныние ее рассеивалось, когда она думала о его любви. Приближалось равноденствие, и хотя погода была ясная, дни стали гораздо короче. По утрам на мызе давно уже работали при свечах, и однажды в четвертом часу утра Клэр возобновил свои мольбы.

Еще в ночной рубашке, Тэсс, как всегда, подбежала к его двери, чтобы разбудить его, потом оделась и разбудила остальных, а через десять минут вышла со свечой в руке на площадку лестницы. В то же время Клэр без куртки спустился к ней и загородил дорогу.

— Ну-с, мисс кокетка, — повелительно сказал он, — подождите минутку! Две недели прошло с тех пор, как мы с вами говорили, и так продолжаться не может. Вы должны сказать, что у вас на уме, или мне придется оставить этот дом. Сейчас моя дверь была приоткрыта, и я вас увидел. Ради вас я должен уехать. Вы не понимаете… Ну? Скажете ли вы наконец «да»?

— Я только что встала, мистер Клэр, и, право же, сейчас еще слишком рано, чтобы меня бранить, — притворилась она обиженной. — Не называйте меня кокеткой, это жестоко и несправедливо. Подождите немного. Пожалуйста, под о дадите! Теперь я подумаю об этом серьезно. Дайте мне пройти!

Ее и в самом деле можно было заподозрить в кокетстве, когда, держа в вытянутой руке свечу, она пыталась улыбнуться, хотя говорила серьезно.

— Ну так зовите меня Энджелом, а не мистером Клэром.

— Энджел…

— Скажите: дорогой Энджел.

— Но ведь если я так скажу, значит я согласна?

— Нет, это значит только, что вы меня любите, даже если и не можете выйти за меня, а вы были столь добры, что давно уже в этом признались.

— Ну хорошо… раз вы меня заставляете, я скажу: дорогой Энджел, — прошептала она, не спуская глаз со своей свечи; хотя она была очень взволнована, но на губах ее мелькнула лукавая улыбка.

Клэр решил не целовать ее, пока не добьется ее согласия; но Тэсс в рабочем платье, изящно подколотом, с волосами, небрежно закрученными на голове, — причесаться можно было позднее, на досуге, после доения коров, — эта Тэсс заставила его забыть о принятом решении, и он прикоснулся губами к ее щеке. Она быстро сбежала по лестнице, не оглянувшись и не сказав ни слова. Три другие девушки были уже внизу, и разговор не возобновился. При тусклом, желтом свете свечей, сливавшемся с первыми холодными лучами зари, они, за исключением Мэриэн, посмотрели на парочку грустно и подозрительно.

Когда сняты были сливки — теперь на эту работу уходило мало времени, так как с приближением осени коровы давали все меньше молока, — Рэтти и остальные работницы вышли из дому. Влюбленные последовали за ними.

— Наши переживания так не похожи на ту жизнь, которую ведут они, не правда ли? — задумчиво сказал он ей, посматривая на трех девушек, идущих впереди в холодном бледном свете загорающегося дня.

— Разница не так уж велика, — отозвалась она.

— Почему вы так думаете?

— Почти у всех женщин есть эти… переживания, — запинаясь, выговорила Тэсс новое слово, которое, по-видимому, произвело на нее впечатление. — Вы ведь не все о них знаете.

— Что ж мне знать о них?

— Каждая… почти каждая… — начала она, — была бы, пожалуй, лучшей женой, чем я. И, быть может, они любят вас так же, как я… почти так же.

— О Тэсси!

Казалось, это нетерпеливое восклицание обрадовало ее и успокоило, хотя она мужественно решила быть великодушной во зло себе. Так она и поступила, но на вторичную попытку унизить себя у нее не хватило сил. К ним подошел один из приходящих работников, и больше они не возвращались к разговору, который глубоко интересовал обоих. Однако Тэсс знала, что этот день будет решающим.

К вечеру домочадцы и работники Крика ушли по обыкновению на луг доить коров, которые паслись далеко от мызы. Коровы давали мало молока, так как приближалось время, когда им предстояло телиться, и многие доильщики, работавшие летом, были отпущены.

Работали не спета. Из подойников выливали молоко в высокие металлические бидоны, стоявшие на большой рессорной повозке; выдоенные коровы лениво отходили прочь.

Фермер Крик работал вместе с остальными, и его белый халат резко выделялся на фоне свинцового вечернего неба. Вдруг он посмотрел на свои массивные часы.

— Э, да сейчас позднее, чем я думал! — воскликнул он. — Нужно поторопиться, чтобы не опоздать на станцию. Сегодня мы не успеем вернуться домой и соединить эти бидоны с остальными. Придется ехать прямо отсюда. Кто повезет молоко?

Мистер Клэр предложил свои услуги, хотя это и не входило в его обязанности, и попросил Тэсс его сопровождать. Хотя небо было затянуто облаками, для конца сентября вечер был душный и теплый, и Тэсс вышла на луг без верхней кофточки, в чепце и в платье с короткими рукавами. Разумеется, этот костюм не подходил для поездки. Она бросила взгляд на свое легкое платье, но Клэр мягко настаивал. Попросив фермера отнести домой скамеечку и подойник, она согласилась и уселась рядом с Клэром в повозку.

30

В надвигающихся сумерках они ехали по ровной дороге, пересекавшей растянувшиеся на много миль луга, за которыми вставали темные крутые склоны Эгдон-Хита. На вершине виднелись купы елей, и зазубренные их верхушки напоминали зубчатые башни, увенчивающие черный заколдованный замок.

Близость друг к другу поглотила все мысли и чувства Клэра и Тэсс; долго не нарушали они молчания, и в тишине слышался лишь плеск молока в высоких бидонах. Проселок, которым они ехали, был таким уединенным, что никто никогда не срывал здесь орехов с ветвей, и, созревая, они падали на землю, а ягоды ежевики висели тяжелыми гроздьями. Энджел кнутом притягивал к себе ветки, срывал ягоды и подавал их Тэсс.

Вскоре хмурое небо послало первых предвестников ненастья — упали тяжелые капли дождя и духота сменилась порывами ветра, игравшего волосами путников. Речки и пруды уже не отливали ртутным блеском; широкая зеркальная гладь превратилась в тусклую свинцовую пелену, казавшуюся шероховатой. Но Тэсс оставалась задумчивой; дождь бил ее по лицу, и румянец на загорелых щеках стал ярче. Как всегда, волосы ее растрепались, так как она доила коров, прижимаясь головой к их животу; из-под оборок коленкорового чепчика выбились прядки, и, смоченные дождем, они напоминали липкие водоросли.

— Пожалуй, лучше было мне не ехать, — прошептала она, посматривая на небо.

— Мне очень неприятно, что вы оказались под дождем, — сказал он, — но как я рад, что вы со мною.

Далекий Эгдон скрылся за дождевой сеткой. Стемнело, и можно было ехать только шагом, так как дорога то и дело пересекалась шлагбаумами. Стало прохладно.

— Боюсь, как бы вы не простудились — ведь руки и шея у вас открыты, — сказал он. — Придвиньтесь ближе ко мне, и дождик до вас не доберется. Я бы еще больше беспокоился, если бы не надеялся, что дождь будет мне союзником.

Она незаметно придвинулась ближе, и он набросил на нее и на себя большой кусок парусины, которым иногда прикрывали от солнца бидоны с молоком. Так как у Клэра руки были заняты, то Тэсс придерживала парусину, чтобы она не соскользнула.